Читаем без скачивания Вернейские грачи - Анна Кальма
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Солнце, горы, запах травы, необычный «зал» собрания — все это подымало дух людей, бодрило их, подзадоривало. Полицейских встречали огнем насмешек, ядовитых замечаний.
— Пришли поучиться уму-разуму? Что ж, послушайте умных людей, это вам полезно.
— А все-таки хоть и откормленные эти флики, кузнец Бюк троих таких свободно сшибет…
— Смотри-ка, смотри, вон тот целый арсенал на себе прет! Эй, любезный, оставил бы дома свою пушку, а то как бы не надорвался!
Полицейские делали то свирепые, то равнодушные лица, но пот их так и прошибал.
Конечно, скамеек бригады Ксавье хватило только для какой-нибудь сотни людей. Остальные расселись прямо на траве. Скоро вся долина двигалась и колыхалась, как огромная пестрая клумба. Над клумбой подымался колеблющийся то громче, то слабее гул говора.
Еще с вечера молодой Венсан с заводскими ребятами привез передатчик, и вместе с Корасоном они смонтировали всю радиопроводку. Там и сям на деревьях и скалах были укреплены рупоры громкоговорителей, а на скале-трибуне, где был приготовлен «стол президиума», поблескивал на солнце микрофон.
Рано утром разнесся слух: будут передавать подробности ареста Дюртэна и других и сообщение следствия. И теперь люди нетерпеливо ждали первых утренних известий по радио.
Но вот в хрустально-прозрачном воздухе точно рожок пастуха запел: это были позывные.
— Слушайте! Слушайте! — понеслось по долине.
Игривой песенкой о девушке, которая потеряла новую туфельку, начинался день. Дети с увлечением подхватили было припев, но взрослые досадливо их остановили:
— Тс… Замолчите!
— Что распелись? До того ли!
А радио заливалось, захлебывалось. «Женитьба представителя французских деловых кругов Марселя Эдмон-Нуар на мисс Дэзи Доранд, дочери американского миллиардера. Подвенечный туалет невесты стоил пятьдесят тысяч долларов». «Постоянная законодательница мод, жена известного финансиста госпожа Жозеф Водри вводит в моду нынешним летом крохотные шапочки из парчи или жемчуга, которые будут прикрывать только самую верхушку дамской прически».
— О, боже мой! Боже мой! Когда же это кончится! — не то вздохнула, не то простонала горбатенькая плетельщица стульев, та, что, невзирая на летний день, зябко куталась в порыжелый плащ. — Боже мой!
Но это еще долго не кончалось. Еще были новости и моды большого света, еще музыка и пение. Известный певец, грассируя, исполнил песенку об испорченном мальчишке. Потом трагическим прокуренным голосом певица пела о том, что все в жизни только дым, папиросный дым… и все рассеется тоже, как папиросный дым… И тысячи людей, для которых каждый день их жизни, наполненный трудом, был жестокой борьбой за существование, слушали певицу со щемящим и болезненным чувством. И не одни сухие губы раздвинулись в иронической и едкой усмешке. Дым? Да, как бы не так!
Международный радиокомментатор бегло рассказал о свидании министров с приехавшим представителем США.
И вот после перерыва: «Продолжается следствие по делу арестованных в ночь на 21 июня в ряде французских городов лиц, в частности деятеля Всеобщей конфедерации труда Пьера Дюртэна, механика Поля Перье, педагога Марселины Берто и других. Уже по предварительным данным можно установить участие арестованных в заговоре, направленном против внутренней безопасности государства. Нити этого заговора, как легко поймет каждый, ведут…»
Раздался треск. Диктор там, на радио, как будто выдерживал многозначительную паузу. Потом: «Следствие располагает данными, доказывающими, что в заговор вовлечены рабочие и служащие флота. При обыске в квартире профсоюзного деятеля Жерома Кюньо обнаружен и конфискован план города и порта Валон, а у Марселины Берто — рисованный план окрестностей Вернея и целый ряд документов, подтверждающих ее участие в заговоре. Следствие продолжает свою работу».
— У-у-у… — гневным, могучим вихрем пронеслось по долине, ударилось в горы и скалы, отозвалось многократным эхом: — У-у-у…
На миг показалось, что полегла трава, закачались и пригнулись вершины деревьев. Вихрь рос, ширился. Многие вскочили на ноги, поднялись сжатые в кулак руки. Ложь! Ложь! Клевета! Всюду были возмущенные, гневные, негодующие лица. Горбатенькая плетельщица стульев дергала за рукав пастуха:
— Ты слышал? Ты слышал, что они говорят?
Молодой Венсан, возбужденно жестикулируя, говорил кучке студентов:
— Заговор, конечно, существует. Только это их заговор. Заговор против мира. Заговор с финансистами…
А радио продолжало вещать: «Красные используют арест своих агентов для новой пропаганды. В различных городах уже идут многочисленные демонстрации протеста. Мэрии и префектуры вынуждены выставить полицейские посты. В Париже на многих заводах бастуют рабочие. В Вернее забастовали рабочие крупного машиностроительного завода „Рапид“…»
— Урра-а-а!! Ура-а!..
Скалы, горы, долины повторили восторженный выкрик.
Тысячеустый клич точно вызвал новый приток народа в долину. Сначала со стороны города на шоссе показались словно плывущие по воздуху знамена и плакаты. Потом ветер принес «Марсельезу». Мощный хор пел этот старый славный гимн революции:
Вставайте, дети родины,День нашей славы наступил!..
Вся Турья долина пришла в движение: теперь уже все вскочили на ноги. Вверх взвились платки, шляпы, замахали приветственно тысячи рук.
— Идут рабочие! «Рапид» идет!
Это был не только «Рапид». За рабочими завода шли длинной процессией железнодорожники, шоферы, водопроводчики, парикмахеры, разносчики, подавальщицы из кафе, мелкие торговцы из предместий, служащие электростанции и типографий, наборщики, официанты, продавцы, счетоводы, привратники, крестьяне. Не было конца этому шествию людей в праздничных пиджаках и в рабочих куртках, в лучших платьях и замасленных комбинезонах. У некоторых на руках были дети. Горели на солнце плакаты: «Свободу всем борцам за мир!», «Запретить атомные и водородные бомбы!», «Долой предателей из правительства!», «Да здравствует народный фронт!»
Сейчас же за взрослыми шаг в шаг шли «отважные» с барабанщиками и трубачами, с флажками, трепетавшими на горном ветерке. Танцевали палочки в руках барабанщика — рыже-красного паренька с золотым вихром на макушке. Узнаете его? Ну конечно, это он, наш друг Ксавье, серьезный, поглощенный своим делом. А рядом с ним раскрасневшийся, с блестящими глазами, воодушевленный Жюжю. Вот он делает знак Ксавье: палочки перестают бить по барабану, вступает хор «отважных». Нет, это не «Марсельеза»! Это какая-то новая, никому не известная песня, очень четкая, выдержанная в темпе марша. Под нее легко шагается.
Пусть увели друзей в тюрьму,Пускай и нас туда возьмут,С друзьями нас не разлучить,От правды нас не отучить.Франция, Франция с нами!
Восстанет грозно весь народ,Предателей он отшвырнет,Друзей своих освободит,И правда в мире победит.Франция, Франция с нами!
Люди прислушиваются к новой песне, подпевают, подхватывают припев, и вот уже звучит рядом «Франция, Франция с нами!», потом катится дальше, захватывает все больше поющих, перебираясь за край шоссе, заливая, переполняя всю долину:
Друзей своих освободит,И правда в мире победит…
Жюжю себя не помнил от гордости, от счастья: это его слова повторяют люди, его песню поют! В волнении он не замечал, что белые от пыли, словно вывалянные в муке, полицейские сопровождают на мотоциклах шествие. Впрочем, не один Жюжю не замечал их. Те, кто шел в колоннах, так были поглощены своими мыслями, своей целью, что не смотрели, а может быть, не хотели смотреть на этот непредвиденный конвой. По рядам прошел было слух, что мэр города и префект запретили всякие собрания, но в ответ люди только пожимали плечами и продолжали свой путь в Турью долину.
— Теперь попробуй запретить, когда собралось уже несколько тысяч! — сказал, прищурившись и вглядываясь в синеву долины, Фламар. Он был здесь, впереди, старый Фламар, с острыми белыми стрелками усов, поднятыми к хрящеватому носу, Фламар — герой Вердена и герой Сопротивления. Его железнодорожное кепи, его китель — все было начищено до блеска. Прямая молодая спина, вид торжественный и суровый, именно такой, как подобает сегодня. Ведь это ему, Фламару, поручил Жером Кюньо в случае отсутствия заменить его и вести собрание!
Многие здесь, в Турьей долине, знают старика. Вот он пробирается к скале-трибуне, и по дороге множество рук тянется к нему. Со всех сторон его окликают:
