Читаем без скачивания Аврора - Жюльетта Бенцони

— Простите! Может быть, вам лучше сначала отдохнуть? Я прикажу приготовить вам комнату!

Она встала, чтобы позвонить, но Асфельд задержал ее, на сей раз со своей прежней веселой улыбкой.

— Чтобы навлечь на нас обоих государев гнев? Если я правильно понял вашего привратника, вы не должны были меня впускать.

— Оставьте эти мелочи, лучше рассказывайте! — И она подала ему бокал вина.

— Так вот, немногим более двух месяцев назад я принял решение уехать. Эта женщина уже внушала мне отвращение, к тому же, пользуясь подсказками Эльзы, я уже перерыл весь дом...

Аврора не могла не задать ему вопроса, который жег ее огнем:— Вы что-нибудь узнали о моем брате?

— О его судьбе — ничего, зато убедился, что он действительно отправил банкиру Ластропу ценности, но тот получил только деньги. «Эта Платен» заключила с банкиром сделку: полученную сумму он вложил в свои дела, а она, как мы и думали, оставила себе драгоценности...

— Именно такой мерзости я и ожидала! Продолжайте.

— Как раз тогда курфюрст устроил праздник в честь замужества своей дочери и наследного принца Пруссии. Главным развлечением должен был стать ночной костюмированный бал с участием древнеримского кулинара Тримальциона в исполнении опытного актера. На балу и на пиру должен был присутствовать весь двор, в том числе английский посол Кресси и властитель дум курфюрстины философ Лейбниц... Эти двое были явно не в своей тарелке, ведь произошла невиданная попойка.

— Вы там присутствовали?

— Да, постарался смешаться со слугами. Дворцовых слуг не хватило, пригласили других, со стороны. Представьте: между колоннами главного зала замка Лайне-Шлосс натянуты гирлянды из цветов и пустых бутылок, всюду кровати — их столько же, сколько гостей. Прислуживают гостям «рабыни» в коротеньких туниках. Главным мотивом пира были шесть парадных блюд, но их поставили только для украшения. Посередине располагалось блюдо из живых рыбин, которых два сатира поливают водой вместо соуса. По обеим сторонам от этого «аквариума» стоят корзины с соломой, в которых куры деловито несут яйца, тут же привязан живой осел, навьюченный мешками с салатом и с оливками, благоухает паштет с трепыхающимися птицами и жареный заяц с широкими крыльями — ни дать ни взять Пегас!

Гостей, входивших в зал, встречала рабыня. Когда все уселись, появился Тримальцион в обществе охотника и полуодетых пажей, изображавших рабынь с зажженными свечами. Все это происходило под звуки горнов и бой барабанов. Тримальцион укладывается и требует фалернского вина, вместо которого ему наливают токайское. Столы, ломящиеся от снеди, разумеется, стоят рядом с кроватями. Факелы и горшки с огнем озаряют с постаментов все это небывалое пиршество, которое все родовитые участники во главе с самим курфюрстом и его семейкой считают верхом остроумия и пышности.

Начинаются возлияния и обжорство, у пирующих все плывет перед глазами. К чести курфюрстины и ее дочери скажу, что им хватило вкуса уйти до того, как началось что-то невообразимое, зато Платены были среди этих безумцев самыми разнузданными. Я жался к стене с намерением незаметно улизнуть. Это была моя последняя ночь в Ганновере, я подготовился к отъезду. Но, выйдя из дворца, я не узнал городских улиц: в столь поздний час они должны были быть безлюдными, но нет, на площади столпился народ. В полной тишине все слушали, как шумят во дворце гости, смотрели на освещенные окна, на мечущиеся за ними тени... Все это мрачное, безмолвное скопление людей находилось под глубоким впечатлением от происходящего, уж поверьте мне. Я кожей чувствовал тревогу часовых, забившихся в свои будки. В своем скромном облачении я думал уйти незамеченным, благо, что все взоры были устремлены на окна дворца. Но ко мне подошел какой-то человек — рослый силач в видавшем виды рыжем кожаном фартуке. Кузнец, догадался я. Он сжимал в кулачищах молот.

— Ты там был? — спросил он грубым голосом.

— Такая служба, — ответил я. — Но с меня довольно.

— Что там творится? Отсюда можно кое-что услышать, но видно плохо, остальное приходится додумывать. Давай выкладывай!

Я и выложил, не забыв упомянуть об уходе курфюрстины и прусской принцессы. В темноте я видел, как сверкают глаза кузнеца.

— А Платены? Они еще там?

— Это они все устроили. Ясное дело, там, куда же им деться? Не знаю только, в сознании ли они... А теперь позволь и мне задать тебе вопрос...

— Хочешь знать, что мы здесь делаем?

— По-моему, это законное любопытство! В такой час добрым горожанам пора на боковую.

— Мы люди честные, просто нас тошнит! То, что творится в этом дворце, не лезет ни в какие ворота. Эти бесстыдники объедаются, гогочут, пляшут, пьют

до упаду, горланят песни, а в это время в угрюмом замке на болотах Адлера наша принцесса София Доротея томится взаперти, приговоренная к одиночеству и отчаянию! У нее даже отняли детей, чтобы она не мешала своему муженьку грешить с его Мелюзиной. Пора с этим кончать!

— Что у вас на уме? Напасть на дворец? Там охрана, и она трезва...

— Нет, пусть курфюрст, заточив принцессу, не перестает пировать, мы не держим на него зла. Он стар и, как говорят, хвор. Но пора освободить Ганновер от Платенов! Он министр, а она, мерзавка, пьет кровь из принца. Вся власть в их руках. С ними надо покончить!

В этот момент из Лайне-Шлосс вышел лакей, сообщивший человеку в кожаном фартуке, что Платен допился до бесчувствия и что жена сейчас повезет его домой.

Кузнец захохотал и, обернувшись, крикнул толпе:

— Дичь сама идет в капкан! Подождем еще немного — и туда!

Он немного посовещался с тремя сообщниками. Потом повсюду загорелись факелы. Кузнец тоже взял в руки факел, а я, воспользовавшись бурлением толпы, сбежал. Мне было ясно, что они затевают: запалить Монплезир, когда там будут хозяева... Я был не против, но мой конь стоял, уже оседланный, у конюшни, и мне необходимо было ускакать прочь, прежде чем нахлынет людская волна. Свои вещи я еще днем перетащил в гостиницу Кастена, где уже столько недель бездельничал мой денщик Йозеф... Я бежал изо всех сил и успел увидеть, как вернулась домой чета Платен. До нападения толпы на их особняк оставались считанные минуты. Я посоветовал конюху отвязать лошадей: когда бунтовщики поджигают господский дом, обычно достается и хозяйственным постройкам... Из темноты уже доносился гул голосов. Конюх спросил меня, что я собираюсь делать, я ответил, что ускачу отсюда и ему советую поступить так же, добавив, что у народа зуб только на Платенов... Если говорить начистоту, я был готов на него наброситься, если бы он попытался поднять тревогу. Но он только посмеялся и с криком «пора!» выпустил весь табун в парк Херренхаузена. Я бросился за ним, надеясь найти место, откуда можно будет получше разглядеть происходящее. Тут кузнец и его мстители добрались до дворца. Они подступили к нему молча, потом взревели, и в окна полетели пылающие факелы, да в таком количестве, что слуги Монплезира даже не пытались потушить мигом занявшийся пожар. Когда я добрался до гостиницы, его зарево охватило уже полнеба. Жуткое зрелище! Казалось, сама земная твердь разверзлась, и наружу выплеснулось адское пламя...