Читаем без скачивания Мемуары - Адам Чарторижский

Свидание происходило в Мемеле, в стенах которого одни и те же монархи появлялись в разное время при весьма несходных условиях. В честь Александра было устроено много парадов, смотров и балов. Император сдружился с прусским королем. Дружбе этой король был обязан впоследствии сохранением своей монархии. Король поспешил тотчас же воспользоваться этим свиданием и дружбой с русским императором, чтобы заручиться поддержкой России, ввиду подготовлявшихся тогда Пруссией и Францией мер, направленных к секуляризации в Германии.

Граф Кочубей противился этому путешествию, политические последствия которого он предвидел. Он отговаривал императора от поездки в Мемель и сопровождал его против своего желания. Вмешаться в дело о земельных вознаграждениях — значило уклониться от принятой системы, ради служения чужим интересам. Но, главным образом, граф Кочубей, не одобряя этих мероприятий, старался отклонить Россию от участия в них ввиду того, что важная роль здесь принадлежала первому консулу, который назначал размеры для вознаграждений по своему усмотрению. Но Кочубей не мог ничего поделать, так как монархи вели переговоры помимо него и самолично обсуждали спорные пункты, — непригодный способ решения политических вопросов, благодаря которому люди действительно бескорыстные и благородные поневоле остаются одураченными.

Со времени этого первого свидания русского императора с прусской королевой началось их «платоническое кокетничанье». Такого рода отношения особенно нравились Александру, и он всегда был готов посвящать им немало времени. Лишь в очень редких случаях добродетели дам, которыми интересовался этот монарх, угрожала действительная опасность.

Королеву всегда сопровождала ее любимая сестра, принцесса Сальмская, теперешняя герцогиня Кумберландская, о которой скандальная хроника могла бы порассказать многое. Присутствие принцессы уменьшало строгость этикета, оживляло разговор и придавало более интимный характер их встречам; принцесса была прекрасной поверенной тайных помыслов своей сестры; она была бы готова и на более существенную помощь сестре в этих делах, если бы в этом встретилась надобность. После одного из свиданий с прусским двором, император, в то время сильно увлекавшийся кем-то другим, рассказывал мне, что серьезно встревожен расположением комнат, смежных с его опочивальней, и что на ночь он запирает дверь на два замка, из боязни, чтобы его не застали врасплох и не подвергли бы слишком опасному искушению, которого он желал избежать. Он даже выказал это обеим принцессам, причем был более откровенен, нежели учтив и любезен.

Возвращаясь из Мемеля, император проездом через Литву оказал несколько милостей, уничтожил некоторые несправедливости и вообще показывал вид, что интересуется судьбой поляков и что его заботы о них не остановятся на этом. Но все делалось наспех, на ходу, как обыкновенно совершаются путешествия монархов по их владениям.

По возвращении императора стали известны только что заключенные условия о земельных вознаграждениях. В сущности, это был всеобщий грабеж, из которого наибольшую пользу извлекала Пруссия. Церковные имущества рвали на части; доли продавали в Париже с аукциона. Первый консул взял на себя общее руководство этими операциями, но ближайшим образом раздачей земель распоряжался Талейран, и, говорят, он гораздо охотнее удовлетворял не тех, за кем были действительные права, а тех, с кого он сам получал большое вознаграждение. Самые неоспоримые права приходилось подкреплять звоном монет. Германия была перекромсана в угоду Пруссии, которой покровительствовал Наполеон, и к выгоде тех, кто в Париже заведывал распределением земель.

Политический престиж Франции заметно возрос, между тем как значение России очень упало, хотя она и играла в этом деле лишь второстепенную роль; ее уговорили дать согласие на эту, в сущности, вовсе не благородную сделку, последствия которой она сама едва ли одобряла. Граф Кочубей был этим очень огорчен и пристыжен. В гостиных злословили по поводу политического ничтожества, в которое впала Россия. Франция гордилась. Прусские министры потирали руки. Все это вредило императору в глазах высших общественных классов. Чтобы позолотить пилюлю, первый консул предложил некоторые привилегии Вюртембергскому и Баденскому домам, которые состояли в родстве с русской императорской фамилией, но они все же поняли, что дарование им этих привилегий зависело исключительно от доброй воли Франции, и если она и делала им эти милости, то только ради России. Но не так великодушно поступила Франция с герцогом Ольденбургским, beau-frefe'oм императрицы-матери, и несмотря на все свои жалобы, он не мог добиться лучшего отношения к себе. Первый консул имел основание быть недовольным его слишком немецкими взглядами и слишком резким поведением.

По возвращении государя из Мемеля наши тайные собрания возобновились. Неофициальный комитет приобрел к этому времени большее значение, благодаря участию трех его членов в государственных делах, главным образом Кочубея и Новосильцева. Приемная Новосильцева стала все более и более наполняться. Он предоставлял служебные места людям с новыми воззрениями. Множество дел проходило через его руки и на способе их разрешения чувствовался отпечаток преобразовательных стремлений. Император нашел в его лице человека, с помощью которого он мог применять на деле к русской жизни свои западноевропейские взгляды. Между прочим молодые преобразователи находили поддержку и среди старых, важных сановников империи. Первым из них был граф Строганов, отец графа Павла. Этот вельможа провел большую часть жизни в Париже, во время царствования Людовика XV, бывал в обществе Гриммов, Гольбахов, Даламбе-ров. Он посещал салоны дам, блиставших умом, где важные сановники сходились с литераторами. Здесь он почерпнул многие из своих воззрений. Речь его была пересыпана анекдотами и остротами того времени. По характеру это был человек легко воспламенявшийся и быстро успокаивавшийся. Он часто вспыхивал, но эта горячность спадала перед любым малейшим препятствием. Он представлял из себя странную смесь энциклопедиста и русского старого боярина. С умом и речью француза он соединял чисто русской нрав и привычки; он имел большое состояние и много долгов, обширный дом, с изящной обстановкой, прекрасную картинную галерею, для которой сам составил систематический каталог, бесчисленное множество слуг и рабов, которым очень хорошо жилось у такого господина, и в том числе несколько лакеев-французов. В нем было много беспорядочности: обкрадываемый своими людьми, он сам же первый смеялся над этим. Его стол был открыт для всех; каждый желающий в определенные дни недели мог явиться к нему в дом, к обеду. Но порядки у него в этом отношении были несколько иные, чем в доме обер-шталмейстера Нарышкина: у последнего бывало общество менее случайное и среди посетителей встречалось больше ученых и художников.