Читаем без скачивания Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон - Николай Вирта

— Вот кончим суд с Улусовым, барышня, — говаривал Лука Лукич, и с богом — зараз за две стройки возьмемся: богу церкву, тебе, милая, школу. — И любезно улыбался: уж так-то хорошо учительница рассказывала о Флегонте!

Но не только ремонт старой и постройка новой школы занимали мысли Ольги Михайловны.

Осмотревшись, она довольно быстро разобралась в сельских делах. Бывая на сходках, где решались нужды школы, Ольга Михайловна не могла не заметить неистребимой вражды одной части деревни к другой. Обратила она внимание на поведение Андрея Андреевича, Никиты Семеновича и еще нескольких крестьян, всегда бывших заодно против «нахалов» и Улусова. Горячность Андрея Андреевича, его стихийные бунтарские замашки не прошли мимо нее. Разгульный драчун и пьяница Никита Семенович поражал ее (когда бывал трезв) резкостью слов, обращенных к начальству. Будучи в добрых отношениях и с тем и с другим, Ольга Михайловна сперва очень осторожно повела с ними разговоры наподобие тех, которые слышала в Сибири, присутствуя при спорах Тани и Флегонта. Припомнились ей слова Ленина о крестьянстве в те времена, когда она примыкала к кружку «стариков».

Уроки, преподанные умершим братом, его подпольная деятельность на тамбовском механическом заводе тоже не прошли для нее бесследно.

Поняв, что она может быть не одинока в своих стремлениях, Ольга Михайловна почувствовала, что все былое возвращается к ней и повелительно зовет к тому, к чему звали ее Флегонт и Таня. Болезнь, которая мешала ей думать о чем-либо подобном в Сибири, затихала. Окрепнув, Ольга Михайловна поняла, что жизнь без борьбы тускла и никчемна, возможность иметь единомышленников и направлять их к разумным действиям в революционном духе возвратила ей бодрость духа и пробудила в ней то, от чего, как ей казалось, она давно отошла и к чему уже не вернется.

Недаром брат учил ее осторожности, когда Ольга Михайловна печатала на мимеографе листовки. Недаром так настойчиво призывал Ленин «стариков» к соблюдению конспирации: Ольга Михайловна вспомнила эти уроки.

Ее разговоры с Андреем Андреевичем и Никитой Семеновичем на первый взгляд казались невинными беседами о сельских делах вообще. Попутно Ольга Михайловна рассказывала приятелям о том, как живут в Петербурге рабочие, о сибирских мужиках и их доле. В представлении Андрея Андреевича и Никиты Семеновича сибиряки жили чуть ли не в раю.

Наставления Надежды Константиновны Крупской, с которой Ольга Михайловна делила уроки в вечерней рабочей школе за Шлиссельбургским трактом, все приемы постепенного формирования революционного сознания рабочих очень пригодились ей и в Двориках.

Глубоко продумывая каждое слово и фразу, Ольга Михайловна направляла мысли своих собеседников не на бессмысленные бунтарские выходки, не на поджоги и грабежи, а на сознательное объединение мужиков против Улусова и помещиков вообще.

Конечно, трудно было кое-что втолковать Андрею Андреевичу, Никите Семеновичу и еще двум-трем мужикам и парням, которые впоследствии присоединились к тайным сходкам. Порой они казались ей малыми детьми, первоклассниками, начинающими с азов. Она и разговаривала с ними, как с детьми: разница была лишь в том, что детей она учила писать палочки и складывать цифры, а этих приучала самостоятельно мыслить и делать выводы.

Мало-помалу все более откровенными становились беседы. Запретное слово, как известно, особенно притягивает к себе людей. Мысль была разбужена Ольгой Михайловной, запретное открывалось, ее друзья начинали понимать, во имя чего и как надо бороться за лучшую долю.

И все же слух о том, что в школе неведомо зачем собираются самые отчаянные люди, пошел гулять по селу и дошел до Викентия.

Как-то весной Викентий засиделся у Сторожевых, вернулся домой поздно и, решив поработать, зажег в столовой лампу, оторвал от численника листок, рассеянно прочел написанное и некоторое время ходил из угла в угол.

Случайному посетителю дом попа казался нарядным и веселым, но при ближайшим знакомстве с ним у гостя появлялось странное ощущение тоскливости, словно жилище восприняло от живущего в нем постоянную грустную задумчивость.

Самой унылой комнатой дома казалась столовая. По вечерам, когда в столовой горела лампа, ощущение придавленности не рассеивалось, а сгущалось, чему в немалой степени содействовало монотонное постукивание маятника часов и их заунывный бой.

Даже самая светлая комната, в которой Викентий принимал гостей, жиденькой модной мебелью, выцветшим ковром фабричной работы и выгоревшими голубовато-дымчатыми обоями не манила к себе и не располагала к веселью. Хозяин дома редко заходил сюда. Подойдет часом к фисгармонии «Юлий Генрих Циммерман», сыграет единственную светскую мелодию, подслушанную у жены, «Ах ты, доля, моя доля…» и, резко хлопнув крышкой, уйдет в кабинет.

На обстановке кабинета тоже сказался характер Викентия. Тут было и тесно и темно. Рябина загораживала единственное окно, черный дубовый шкаф и письменный стол занимали слишком много места. Обои вылиняли, а менять их Викентий не хотел. На одной стене давным-давно Таня нарисовала женщину, как обычно их рисуют дети, — круглая голова, треугольное туловище, ноги-палочки с закорючками. Этот рисунок умилял отца Викентия, всегда напоминал ему о Тане, и он ни за что не хотел расставаться с ним.

Ольга Михайловна не ошиблась, подумав, что не ради знакомства с ней он приоделся так щеголевато, — Викентий всегда одевался хорошо. Одежду он шил в Тамбове у самого лучшего духовного портного, поэтому даже ряса сидела на нем ловко и красиво. Из-под ворота подрясника виднелся краешек белого накрахмаленного воротничка, из-под рукавов — манжеты. Носовой платок он душил и даже в алтаре хранил флакон одеколона, которым перед богослужением протирал руки.

Окрестные попы звали его «белой вороной» и «гусаром».

В описываемый вечер Викентий засиделся в кабинете. Подсчитав выручку причта, ответив на указ благочинного, он пробежал глазами по страницам «Епархиальных ведомостей», поставил несколько восклицательных и вопросительных знаков на полях статьи Победоносцева, потом вынул дневник, куда заносил мысли, происшествия и слухи, состояние погоды и хлебов.

Покончив с дневником, Викентий приступил к составлению проповеди на предстоящий день.

Пользуясь евангельскими примерами, Викентий так ловко подводил их к текущей сельской жизни, так тонко говорил о мирских делах, столь искусно облачал их в ризы заповедей, что благочинному не было никакой возможности придраться к ним.

Когда часы двенадцатью дребезжащими ударами напомнили полуночнику о позднем времени, Викентий убрал бумаги с письменного стола, ушел в спальню, приготовил постель. Но тут постучали.

Викентий открыл окно.

— Это я, Ольга Михайловна.

— Дверь открыта, входите. Впрочем, одну минутку, я вам посвечу! — Он был немало удивлен этим поздним визитом.

— Нет, я заходить не буду, — откликнулась Ольга Михайловна.

— Почему?

— Я к вам на минутку, по делу. У вас есть хина?

— Найдем! Есть и хина, и интересные новости.

— Новости? — Ольга Михайловна поколебалась мгновение. — Хорошо.

Викентий захлопнул окно, вышел на крылечко и возвратился в кабинет с гостьей.

— Ну, что за новости? — Ольга Михайловна уселась в кресло. — Новые книги?

Викентий пытливо посмотрел на нее.

— Послушайте, Ольга Михайловна, вы любите Толстого?

— Господи, да кто же не любит Льва Толстого!

— Ну, положим, многие его не любят. — Несколько секунд он смотрел рассеянно мимо Ольги Михайловны. — Хотите прочитать одно его сочинение, которое, полагаю, никогда не будет напечатано?

— О?! Ольга Михайловна испытующе взглянула на него. Что же это за сочинение? Против церкви или властей?

— Увидите. Хотите прочитать?

Ольга Михайловна растерялась от неожиданного предложения: «Что это такое? Выпытывает? Или от души?»

— Право, не знаю, — ответила она, смотря в глаза собеседнику. — Интересно ли это?

Викентий после минутного молчания сказал:

— Я знаю, что у вас собираются сельские парни, — и осторожно добавил: — Знаю точно кто: сын Ивана Павловича, Сергей Сторожев, мой Листрат… Только, пожалуйста, не подумайте…

— Продолжайте, — вызывающим тоном ответила Ольга Михайловна.

— Я говорю это вот к чему: на горьком опыте убедился, как много осторожности требуется даже в таких невинных беседах, которые ведете вы.

Эти слова так поразили Ольгу Михайловну, что она ничего не смогла сказать. Викентий открывался перед ней в новом свете. Чего он хочет, как ему отвечать?

— Почему вы не доверяете мне, Ольга Михайловна? Допустим, вам не понравилась моя книга. Но при чем книга, когда перед вами просто человек? Какие у вас есть основания, чтобы не верить ему? Только то, что он в рясе?