Читаем без скачивания Борцы - Борис Порфирьев

Боже, царя храни,

Сильный, державный…

От толпы отделился парень в полинялой ситцевой косоворотке и опорках на голых ногах, поднял с дороги булыжник и швырнул его в сверкающую витрину магазина Гриншпуна. Раздался звон стекла, толпа рассыпалась, люди неуклюже наклонялись, напоминая четвероногих животных, хватали камни. Из окон полетели под ноги топчущихся бородачей стеклянные вазы, зеркала, абажуры… В несколько минут магазин был разгромлен.

«Что они делают?! — подумал Никита. — Почему их никто не остановит? Где полиция?» Он безвольно прижался к каменному цоколю дома. Надо было что–то предпринимать, кого–то звать на помощь.

Но люди снова сгрудились, заколыхались хоругви, поплыл впереди портрет царя.

И вдруг Никита увидел крупную фигуру Доната. Гимназист стоял на противоположной стороне, прислонившись широким плечом к телеграфному столбу, сунув руки в карманы серых отглаженных брюк; фуражка его с ярким кантом и бронзовым значком была сдвинута на затылок, светлая прядь волос свесилась из–под лакированного козырька.

— Шапку! — закричал на него щупленький мужичишка в выцветшем пиджаке с чужого плеча. — Шапку перед государь–императором!

Он подскочил к Донату, подпрыгнул, стараясь сорвать с юноши фуражку; тот отстранился, крикнул с ненавистью:

— Не смей!

— Шапку! — орал мужичишка.

Из толпы боком вылез долговязый человек с синими ввалившимися щеками, медленно расстёгивая задний карман штанов; в руке его появился револьвер.

Рядом с Никитой взвизгнула женщина:

— Охранник переодетый он… Во дворе у нас живёт…

Никита понял — тот будет стрелять, надо было остановить его, но ноги приросли к тротуару.

Рука охранника вздёрнулась.

Донат не видел его. Отталкивал мужичишку, кричал:

— Вы не смеете!.. Человек свободен!..

Прозвучал выстрел, зазвенело стекло, Донат обеими руками отшвырнул своего врага, сжал кулаки.

С криком: «Спасай Россию!» на панель выскочил откуда–то взявшийся пан Сапега. Он размахивал гирькой на верёвке — бежал к юноше.

Это подействовало на Никиту отрезвляюще. Никита прыгнул на дорогу, разбрасывая людей в стороны. Гирька в руках Сапеги зловеще крутилась, со свистом рассекая воздух.

— Бух! Бух! — прогрохотали выстрелы. Всё смешалось. Никита настиг Сапегу, когда тот догонял убегавшего Доната. Жестокий удар бросил пана наземь, гирька вырвалась из его рук и стремительно покатилась по пустому, освещённому солнцем тротуару, стукнулась о кирпичи. Никита зачем–то подхватил сё на ходу — это была не гирька, а вставной глаз Сапеги. Никита обернулся, распрямляясь, увидел окровавленное лицо пана и трёхцветный значок на лацкане его пиджака. Размахивая кулаками, приближались озверевшие люди. Никита сшиб двоих из подбежавших. В это время Донат схватил его за руку, крикнул:

— Здесь проходной двор!

Они бросились в тёмный подъезд, выскочили во двор, пробежали вдоль красного брандмауэра, Никита подсадил Доната, взобрался на забор, тяжело свалился на дощатую помойную яму. Вспугнув пискнувшую птицу, они через заросли крапивы и репейника выскочили в переулок. Здесь криков не было слышно. Обирая с брюк колючий репей, они отдышались, медленно пошли.

— В центре города… На глазах у всех… И полиция знает… Стадо зверей… Перестрелять их… — тяжело дыша, говорил гимназист.

Потом они долго сидели в прохладном полутёмном амбаре, Донат непонятно объяснял, почему царю нужны погромы, рассказывал о каком–то Бейлисе и о Мултанском процессе, восхищался писателем Короленко. А Никита думал о погроме черносотенцев: «Это жулики, человеческое отребье, золоторотцы; это не люди…»

Бороданов встретил его испуганно, сказал: был Сапега, да не один — все пьяные; среди них — переодетые полицейские.

Играя стеклянным панским глазом с карей радужной оболочкой, Никита слушал директора, возмущался: «И управы на них не найдёшь…»

— Ты вот что, — сказал Бороданов, — жалко мне, а поезжай… Доберутся они до тебя здесь… Спасибо тебе, поработал у меня… Хороший ты парень… А денег я тебе дам…

Никита уехал, и с этого дня жизнь его закрутилась, как в калейдоскопе.

В Одессе он попал в чемпионат македонца Маврокордато. Тот поставил ему условие — лечь под него. Никита отказался. Тогда Маврокордато заявил:

— Ты бороться не будешь.

Когда борцов вызвали на парад, Никита тоже вышел. Маврокордато, стоявший головным в шеренге, посмотрел на него зло и что–то шепнул арбитру.

Арбитр начал представлять борцов:

— Чемпион мира, непобедимый геркулес Маврокордато!

— Чемпион Европы — Ламберг!..

Когда очередь дошла до Никиты, пропустил его, объявив стоявшего за ним.

Никита сделал шаг вперёд, поклонился публике и представился:

— Никита Сарафанников. Вятка.

Имя его вызвало в цирке овацию — город был большой, и любители читали коверзневские очерки.

В раздевалке, улыбаясь, Никита добродушно спросил хозяина чемпионата:

— Разве бы публика поверила вашей победе надо мной?

Маврокордато сжал кулаки, крикнул:

— Не пущу! Я хозяин!

Никита спокойно пожал плечами:

— Если не пустите, я выйду на арену и разоблачу вас.

Грек засопел, сказал отрывисто:

— Борись. В бур. Когда очередь дойдёт до меня — уезжай.

Никита уговаривал борцов:

— Дураки, он же слабее вас. Зачем ложитесь?

Они сердились:

— Тебе хорошо — взял и уехал. Тебя в какой угодно чемпионат примут. А нам есть–пить надо.

— А мы, давайте, все откажемся. Один он против нас не попрёт, — предлагал Никита.

— Нет, ты нас не уговаривай. Это тебе одному выгодно.

«Глупые, — думал он, жалея их. — Вам бы сюда Локоткова с Донатом, они бы всё объяснили».

Все схватки он выигрывал без труда, но когда очередь дошла до борьбы с хозяином, атлеты потребовали от Никиты:

— Если не хочешь проигрывать — не борись, уезжай. А то у нас не будет сборов, Маврокордато прогонит нас. Уезжай.

Никита понял, что так и случится. Скрепя сердце, уехал. Боролся в Киеве, Харькове, в маленьких городках. Везде занимал первое место. О нём писали в газетах. Но составы чемпионатов были слабые, он почти не встречал никого из петербургских и московских борцов. Труднее всего оказалось в Казани, в цирке Соболевского, но и там он получил первый приз. В Саратове, в цирке Фарух, его не взял в чемпионат арбитр. Борьба там проходила с помпой, в цирке не было свободных мест, афиши трубили о том, что состязание идёт на приз в две с половиной тысячи франков и что чемпионат организован «известным спортсменом–членом английского атлетического общества–клуба «Унион — Старт» Лери под управлением фон‑Вальтера до приезда Лери». Фон — Вальтер оказался известным Никите по Петербургу борцом Ковалёвым; а никакого Лери, конечно, в природе не существовало.

Никита вышел на арену во время парада и бросил вызов всей труппе.

Арбитр не принял вызова, сославшись на то, что для этого нужно разрешение полицмейстера. Когда Никита начал настаивать, появились два «фараона» и увели его с манежа. В участке он получил предписание покинуть Саратов в двадцать четыре часа.

Борца, под охраной конного полицейского, отправили на вокзал. В дороге Никита скрутил полицейскому руки, связал ноги лошади и забросил её на крышу дровяника. А сам на маленьком пароходишке уехал в Бузулук. Там работал цирк Коромыслова, того самого Коромыслова, у которого в Вятке Никита познакомился с Верзилиным. Управляющий Коромыслова — вертлявый человечек с чёрными усиками колечком, Синицын — встретил Никиту с распростёртыми объятиями. Они заключили контракт, и дело было только за подписью хозяина. Но в кабинете Коромыслова Никита неожиданно отказался от выступлений.

Подбрасывая на ладони радужный стеклянный шарик, когда–то заменявший пану Сапеге глаз, Никита сказал коротко: «Не буду», и ушёл из цирка. Ни Коромыслов, ни Синицын не могли догадаться, почему Никита не пожелал бороться у черносотенца — на лацкане директорского сюртука хвастливо красовался такой же значок, какой был у пана, — серебрушка на трёхцветной ленточке.

Вернувшись в Саратов, он узнал, что весь город взахлёб говорит о связанном полицейском и его лошади, заброшенной приезжим силачом на крышу. Услыхав эти разговоры, он подобру–поздорову поторопился уехать в Царицын. Там он освоил два новых номера — лежал под платформой, по которой проезжал автомобиль, и изображал из себя покойника, закопанного на метровую глубину. Потом он побывал ещё в ряде городов, участвуя в небольших чемпионатах и везде завоёвывая первые призы.

Но ему не хватало настоящей борьбы, и вот он решил ехать в Москву.

51

То, что Нина испытала, когда сын начал сосать её маленькую набухшую грудь, ни с чем нельзя было сравнить. Нежные иголочки прошлись по позвоночнику и добрались до кончиков пальцев. Она рассмеялась счастливым смехом.