Читаем без скачивания Пятьдесят лет в Российском императорском флоте - Генрих Цывинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все русское общество жило теперь известиями с театра войны, а мы в Кронштадте следили с тревогой за движением нашей эскадры. Писем от сына я ждал с нетерпением; но эти редкие письма приносили нам тяжкие думы и смутные предчувствия приближающейся катастрофы.
В декабре эскадра сосредоточилась на Мадагаскаре. Но приход в Носси-Бэ не дал личному составу эскадры желанного отдыха; декабрьская жара и влажный климат острова давал ощущение паровой бани. Солонина и все продукты сгнили. Туземцы не могли доставить провизии на 15000 человек эскадры. Все были измучены физически и нравственно, к тому же в то время было получено известие, что Артур 20 декабря 1904 г. сдан японцам со всем находящимся в нем флотом. Цель экспедиции— выручить осажденный Артур и соединиться с замкнутым в нем флотом — теперь, казалось, пропала, и Рожественский запросил Царя телеграммой, следует ли ему идти дальше или вернуться в Кронштадт? В Петербурге молчали, и он три месяца простоял на Мадагаскаре, испытывая все невзгоды местного климата и создавшихся условий. Вялость, апатия, бесцельность стоянки и отчаяние в успехе обуяли всех: от адмирала до последнего матроса. Такое состояние духа у одной из воюющих сторон — верный проигрыш кампании.
В Манджурии дела шли плохо: Куропаткин отдал Мукден, и сменивший его генерал Линевич засел со своей русской армией на снежных вершинах Хинганского хребта.
Наконец новый удар поразил Россию: 20 декабря генерал Стессель сдал Артур. Его самого и морских начальников японцы отпустили домой, а команды были взяты в плен и перевезены в Японию, где их поместили в концентрационные лагеря. Стессель с женою и накопленным имуществом вскоре на частном пароходе отправился в Россию. Говорили, что в числе его багажа была даже корова, так как и в осаде, и на пути в Россию он не лишал себя молока. Прибыв в Одессу, он держал себя героем и, окруженный газетными репортерами, засыпал их эпизодами из своих «героических подвигов». Но пришедшие в Петербург телеграммы столичное общество встретило с недоверием и никаких оваций с приездом самого Стесселя не сделало. Только один Царь принял его радушно и пригласил его с женою обедать (этому тоже трудно поверить, но это факт) в семейном кругу в Царском Селе. Впоследствии ореол героя с него был снят и он был отдан под суд за сдачу Артура и приговорен к 10-летнему заключению в крепости.
1905 ГОДВ опустевшем Кронштадте зима тянулась уныло и скучно. Остались только специальные школы да учебные отряды (Артиллерийский, Кадетский и Минный), которые ранней весной должны были начать кампанию и готовить специалистов для пополнения неминуемой убыли оперирующего на Дальнем Востоке флота. Их предполагалось летом отправить через Сибирь во Владивосток, куда ожидалось прибытие эскадры Рожественского. В марте производились выпускные экзамены, и я был назначен председателем всех экзаменационных комиссий.
1 апреля я принял опять «Генерал-Адмирал». Ко мне были назначены старший выпуск гардемарин с директор Морского училища контр-адмиралом Н.А. Римским-Корсаковым и 150 учеников квартирмейстеров. С открытием навигации я вышел для учебного крейсерства между Либавой и Ганге. С эскадры Рожественского было получено известие, что весь его флот в полном составе (и с адмиралом Небогатовым) вышел с острова Хайнан на север к Японии. Роковой момент встречи с адмиралом Того, стало быть, близок; и у нас в доме, и в морских кругах все ждали с тревогой известий, точно предчувствуя неминуемую катастрофу.
«Все наши дела, — писал Император Петр Меньшикову 21 декабря 1716 г., — ниспровергнутся, ежели флот истратится».
14 мая с тяжелым чувством я вышел в море, направляясь в Балтийский порт. Прийдя туда, мы приступили к рейдовым учениям: адмирал с гардемаринами, а я с учениками. Два дня спустя получили газеты, и точно удар грома поразил меня в сердце: «Был бой при Цусиме, погибли почти все суда, исключая 4, сдавшихся в плен; имена спасенных офицеров будут сообщены впоследствии».
О Боже! Неужели мой сын в числе погибших?!. Я ждал со страхом дополнительных известий. Они пришли. В них сообщалась жестокая истина: с трех больших кораблей («Суворов», «Александр III» и «Бородино»), утонувших в первом периоде боя, погибли все… Но с концевых судов, утонувших ночью при атаке минной, спаслось много офицеров, имена их сообщались в длинной телеграмме. Надежды нет! Погиб мой мальчик! У меня мгновенно сдавило грудь и сердце перестало биться… Держа газету дрожащею рукою, я безнадежно пробегал глазами по списку спасенных. В каюту вошел адмирал (тоже с газетою в руках) и обнял меня, разделяя мое горе. Из глаз моих хлынули слезы, и мне стало легче. Я остался один и не находил себе места. Я упрекал себя, что помог сыну прошлой весной перевестись на «Бородино» со старого «Нахимова», все офицеры с которого были в списке спасенных.
Но что теперь делается с женой в Ораниенбауме?! Очевидно, та же мысль явилась адмиралу; он предложил мне поехать в Ораниенбаум. Жену я застал в отчаянном горе; ее любимый мальчик лежит теперь на дне моря, и нет подробностей о его геройской смерти: был ли он убит еще во время боя? обожжен ли огнем от взрывов на палубе японских снарядов? или, быть может, (что еще ужаснее) он ушел живым на дно океана внутри корабля и в адском хаосе опрокинутых в кучи сотен живых и мертвых людей долго еще боролся со смертью, задыхаясь в спертой атмосфере, пропитанной дымом и паром взрывающихся котлов?.. Последние минуты жизни сына (как и многих погибших внутри кораблей) остались для нас неразгаданной тайной. Как нельзя лучше нашу скорбь, воспевая Храм-памятник, построенный в память погибших при Цусиме, выразила в своей Оде поэт Веселкина
Янтарный сумрак, тишина,Скрижали вдоль колонн,А на скрижалях — имена…Ряды, ряды имен…О, где Вы те, кто их носил?Где ныне Ваш приют?Ряды зеленых волн-могилВ ответ кругом встают.Над их несметною толпой,По лону бурных водВоздушно-легкою стопойХристос идет вперед.Идет сюда, в далекий храм,Где каждую скрижальВоздвигла братским именамНародная печаль.Печален сумрак золотой,Печален белый стяг,И полон скорби лик святой,И скорбен Божий шаг.Пройди, пройди, благой ХристосПо волнам мук людских,Чтоб океан скорбей и слезУлегся и затих…
26 сентября 1911 г.
Веселкина-Кильштет.
В глубокий траур облачились почти все морские семьи. В этом бою погибло свыше 200 офицеров и до 7000 матросов. В память погибших людей в Петербурге, на набережной Нового Адмиралтейства, был построен храм с выгравированными на досках именами всех погибших. Вскоре стали появляться телеграммы (из английских и японских газет Дальнего Востока) с дополнительными списками спасшихся случайно людей, приплывавших на шлюпках и обломках рангоута на берега Кореи и Японии. Все с жадностью искали фамилии своих близких, и у нас с женой явились проблески надежды: может быть, каким-нибудь чудом спасся и наш сын. Но эти мечты и следовавшие за ними горькие разочарования еще глубже терзали наши измученные души.
И наконец в Главном Морском Штабе получили известие, что с «Бородино» действительно спасся один только матрос Григорий Гущин, подхваченный японским миноносцем; спустя некоторое время он был отправлен в Россию. Я его отыскал в Петербурге и узнал, что мой сын был командиром средней 6-дюймовой башни левого борта и вместе с кораблем утонул; но был ли он жив или убит ранее опрокидывания — матрос Гущин не знал, так как сам находился в отдельном носовом каземате и в момент аварии выскочил за борт в левый орудийный порт, а корабль опрокинулся на правую сторону, описывая в бою циркуляцию. Все моменты Цусимского боя изложены подробно в официальных изданиях морских генеральных штабов, русского и японского; поэтому только перечислю некоторые главные эпизоды этого боя. Мне пришлось состоять членом Исторической следственной комиссии при Адмиралтействе, созданной для составления истории экспедиции адмирала Рожественского.
13 мая адмирал Рожественский вышел с последней стоянки у Седельных островов (около 200 миль от южной оконечности Японии) и двинулся со всей армадой на север, надеясь проскочить (не вступая в бой) Корейским проливом мимо Японии и прийти во Владивосток без потерь или с минимальными потерями. Он избегал встречи с японским флотом, так как и сам был измучен 8-месячным переходом и знал, что его команда не практиковалась в артиллерийских стрельбах и боевых операциях; все были измучены, уныние и апатия в личном составе. У него было даже намерение обойти Японию с востока, чтобы избежать встречи с японским флотом. Однако на случай встречи с неприятелем он в этот день перестроил свой флот из походного в «боевой порядок» — в две кильватерные колонны по 8 кораблей в каждой, миноносцы — внутри колонн, по одному у каждого корабля, а транспорты отодвинул назад. Головным левой колонны шел «Ослябя» под флагом адмирала Фелькерзама, который накануне умер и лежал в гробу в своей каюте (предполагалось с прибытием во Владивосток его там похоронить). Смерть адмирала Фелькерзама из суеверия была скрыта от всей эскадры, и флаг его продолжал развеваться на фок-мачте «Ослябя».