Читаем без скачивания Солнце слепых - Виорэль Михайлович Ломов

– Все время. Оно, это все время, было в одном месте. Помнишь, я тебе говорила?

– Помню, я все помню…

– С кем это ты, Дерейкин? – послышался голос майора.

– Да так, сам с собой.

– Ты это того, не злоупотребляй, сам с собой!

– Не так понял, майор. Где я возьму это самое?

– Не знаю, не велика хитрость.

– А у тебя, случаем, нет?

– Ну, есть…

– Так доставай! Накипело.

– Ну, смотри, лейтенант, спать-то, когда будешь?

«На том свете», – хотел сказать Федор, но не сказал.

– Отосплюсь как-нибудь.

А через год он таки встретил ее в небольшом поселке, который только что оставили немцы. Еще догорали дома, еще не завяла вырванная с корнем трава. Еще не все убрали трупы, и даже раненые, кто передвигался сам, не все ушли в лазарет. Федор шагал к колодцу с ведром и вдруг столкнулся с женщиной, словно выросшей из-под земли. Он даже вздрогнул.

– Задумался, соколик? – услышал он знакомый голос, глянул и обомлел: перед ним была Фелицата!

Он бросил ведро и схватил ее за руки.

– Да отпусти ты! Не сбегу. Ну и лапищи у тебя.

Федор отпустил одну руку, а вторую никак не мог выпустить из своей руки.

– Да отпусти, отпусти, – засмеялась Фелиция. – Откуда ты такой прыткий? В первый раз видит, и сразу же цапает. Орел!

– Фелиция, – сказал Дерейкин. – Это же я, Федор.

– Фелиция? – женщина подняла брови. – Я Лариса. А вы, значит, Федор? Ну, что ж, пойдем, если хочешь. Побуду часок Фелицией. За водой идешь? Не бери тут, туда немцы селитру бросили. Пойдем ко мне, мой дом – вон он.

– Но ты так похожа на Фелицию.

– А ты на Лешеньку, моего мужа… Царствие ему небесное. Все мы на войне похожи на тех, кого уже нет.

– Фелиция есть! – воскликнул Дерейкин.

– Есть, есть, – погладила его по руке Лариса. – Конечно же, есть. Куда она денется, если есть? Если есть, значит, есть всегда. На всю жизнь.

– Да, на всю жизнь, – сказал Федор.

– Вот мой дом. Заходи. А воду, давай ведро, я сама наберу. Проходи, проходи. Располагайся там.

В избе было две комнаты и прихожая. Стол, скамья и три табуретки были вся мебель. В углу на полочке стояла икона Николая чудотворца. Перед ней надломанная восковая свечечка. Федор подошел к иконе, посмотрел в глаза чудотворцу, и ему показалось, что святой Николай тоже посмотрел ему в глаза. Федор сел на табуретку, вытянув ноги. Зашла хозяйка. Спросила что-то, но Федор не понял, так как оказался во власти ее голоса, который был точная копия голоса Фелицаты.

– Нет, никакая ты не Лариса. Ты Фелицата.

– Хорошо, Фелицата так Фелицата, – устало улыбнулась хозяйка. – Есть-то будешь? Голодный, поди? Щас супец поедим. Суп кандей. На свежей крапиве, с мукой, луком. А для сытости сальцом заправим, вот он, гляди, шмат какой, – Лариса достала из чугунка завернутый в кальку кусок сала. – Смотри, даже прожилочки есть. Вот, две, три… пять прожилок!

– Калька откуда? – удивился Федор.

– Оттель, еще с до войны, – сказала Лариса. – Из города в сороковом привезла цельный рулон, вон по сей день пользую. Калька для еды, что бинт для раны, одна дезинфекция.

– Погоди-ка, Лариса, схожу за шнапсом, – встал Федор. Встал и подумал: а ведь это я лишь бы уйти, где я шнапсу сейчас найду?

– Куда ты? Куда? – испугалась Лариса. – Сиди. Шнапс есть, такого отродясь не пробовал. Из слив сама гнала, сахарку бы сюда, да ничего, и так шибает крепко, небосвод двойным кажется, а звезд и вовсе не счесть.

– Что, голову не поднять?

– Если и поднимешь да считать начнешь, в два раза больше насчитаешь.

– Поглядим, – усмехнулся Федор.

– А чего глядеть? Знаешь, сколько людей считать пробовало?

Федора перестал волновать голос Ларисы, он уловил в нем другие нотки, которых не было у Фелицаты. Но внешность ее, с поправкой на семь минувших лет, говорила за то, что она Фелицата. Нет, не она, убеждал себя Федор. Раз она говорит, что это не она, значит, не она.

***

На следующий день после похорон Анны Семеновны, ровно в семь утра (он невольно обратил на это внимание, так как стало пикать радио), шквал ветра согнул деревья, взметнул пыль до неба и, переломав все и перемешав, что только можно было переломать и перемешать, унесся прочь. «Вот ведь странно, – думал Дрейк, – было тихое спокойное утро. Вдруг налетел вихрь, натворил столько всего – и снова тихо, как ничего и не было. Зачем был ветер? Откуда он пришел и куда унесся? Какая высшая цель преследовала его, или какую высшую цель преследовал он? Или у ветра, как и у человека, нет никакой цели, а если и есть, то она, очевидно, только в том, чтобы всю жизнь, не утихая ни на минуту, носиться по свету, переворачивая все вверх дном. Беда – противостоять этому ветру, горе – оседлать его, но и далеко не счастье – прятаться от него».

Днем он сходил на кладбище, притоптал вокруг могилки не притоптанную землю и, ощущая отсутствие Анны, как пустоту в груди, прикрепил к пирамидке временного памятника картонку со стихами, что сочинили они с Анной тогда на кухне.

***

Только листва,

Снесенная ветром,

Обретает покой.

Глава 36. Прыжок, и зубы полетели

На девять дней Дрейк помянул Анну, сел перед ее фотокарточкой и с вздохом сказал:

– Теперь тебе, что я, что он – все едино. Вот и послушай тогда о нем. Родился Дрейк 25 июля 1921 года. Ведь ты не знала, когда он родился? Жизнь без рождения и смерти, вроде как, и не жизнь. Дата рождения и дата смерти больше жизни, это я точно знаю. Как границы государства больше самого государства. Федором его назвали в честь деда. А родителей звали Иваном и Евгенией Дерейкиными. Двоюродная бабка Махора стала его крестной. По обычаю выпили на крестинах, разошлись и позабыли, как всякое благое дело.

Заговорил Федя поздно, в три года. Все уж думали, так немым и помрет. Как-то пришла родня на праздник, а мать, вместо того, чтобы собирать на стол, ну рассказывать про валенки на чердаке, про дожди и про плесень, которой покрылось все. Феде очень хотелось есть. С утра, чем только не пахло в доме! Ждал он, ждал, и не вытерпел. «Сколько можно трепаться?» – были первые его слова. А вторые, третьи и так далее уже никто специально не запомнил.

Федя учился с охотой, и наравне со взрослыми еще