Читаем без скачивания Византийские портреты - Шарль Диль

Надо ли еще напоминать, что Анна Комнина была настоящей царицей, настоящей византийкой, неспособной поэтому понять многие события своего времени и беспристрастно судить о многих людях? Мы выше заметили, какие предрассудки, какую предвзятую враждебность питала она - и должна была питать - к крестоносцам. Боэмунд составляет исключение. Надо ли прибавлять, что она была женщиной и вследствие этого имела некоторую склонность к блеску, к внешней пышности, скрывавших от нее порой истинную суть вещей, что она была женщиной страстной, способной испытать крайнюю злобу и ненависть, и, наконец, женщиной ученой, заботившейся о красоте слога, об изяществе фразы? Все это, уменьшая, несомненно, достоинство в историческом собственно смысле произведения Анны Комнины, отнюдь не уменьшает его интереса. Как психология личности Алексиада остается документом первой важности; и с более общей точки зрения эта книга безусловно замечательная. Наконец, - черта, не лишенная величия, - эта женщина, политик и писательница в одно и то же время, полагала свое высшее честолюбие в желании продолжить свою жизнь и после смерти в том, что она считала лучшим в себе самой, в своей душе, в своей мысли. {256}

Анна Комнина умерла в 1148 году в возрасте шестидесяти пяти лет. Один из хорошо знавших ее современников восхвалял ее большие живые глаза, в которых светилась деятельная мысль, глубину ее философских познаний, поистине царственное превосходство ее ума и заключал остроумным замечанием, говоря, что, если бы ее знала античная Греция, она присоединила бы "четвертую грацию к грациям, десятую музу к музам". Это была, во всяком случае, женщина замечательная, один из самых удивительных женских умов, когда-либо бывших в Византии, женщина, стоявшая выше большинства мужчин своего времени. И что бы ни думать о ее характере, до известной степени печальным представляется существование этой женщины, имевшей право быть честолюбивой и так беспощадно сгубившей свою жизнь. {257}

ГЛАВА III. ИМПЕРАТРИЦА ИРИНА ДУКА

В конце 1077 года Алексей Комнин, будущий император, тогда еще только знатный человек с громадным честолюбием, увидал, что для достижения престола, которого он домогался, всего полезнее выгодный брак. Среди знатных аристократических родов не было тогда в Византии более знаменитого, как род Дуков. Генеалоги выводили его происхождение от времен Константина Великого и утверждали, что предок этого рода, бывший в родстве с первым христианским императором, получил от него звание и титул дуки Константинопольского и отсюда происхождение фамилии, какую носили его потомки. Что бы ни думать об этой этимологии и об этих притязаниях, несомненно, что в конце XI века род Дуков по богатству, могуществу, по значению, каким пользовался среди всех окружавших, был одним из самых славных в монархии; из него вышло несколько византийских императоров, занимавших в то время престол, Михаил VII был одним из его членов. По этой именно причине Комнины и Дуки так не любили друг друга, ибо первый царь из фамилии Комнинов имел преемником одного из Дуков, и одинаковое право на престол и одинаковое честолюбие возбудили в этих соперничающих родах лютую ненависть друг к другу. Поэтому для всех здравомыслящих людей, искренно заботившихся об общественном спокойствии, казалось, что будет вполне выгодно соединить браком представителей обеих враждующих семей и соединить таким образом на будущее время их притязания и их интересы. С другой стороны, тонкий политик, Алексей Комнин сразу понял, какую могучую поддержку в будущем представляет такой брак для его честолюбивых планов. Поэтому, несмотря на сопротивление матери, он в конце 1077 года женился на юной Ирине Дуке, дочери Андроника Дуки, протовестария, протопроедра, великого доместика схол Востока, и внучке кесаря Иоанна Дуки. И поэтому также, когда в 1081 году Алексей лишил престола Никифора Вотаниата, все подумали, что военная и аристократическая революция, возведшая на престол нового императора, по знаменитому выражению, "только для того нарушила законность, чтобы вновь вступить в законные права". Комнин по рождению, через женитьбу вступивший в союз с Дуками, Алексей, даже с оружием в руках добиваясь императорской короны, в сущности, лишь восстановлял естественные права, представителем которых {258} он был; по слову одного писателя того времени, восставая против своего монарха, "он не только не заслуживал ни малейшего порицания, но совершал поступок, достойный похвал всех рассуждающих людей".

Из брака, заключенного им главным образом с политическою целью, Алексей извлек всю выгоду, на какую только мог рассчитывать: он был императором. По-видимому, он отнюдь не считал нужным долго выказывать благодарность царевне, которую совсем не любил. Крайне влюбленный, если верить летописи, в жену своего предшественника, красавицу-императрицу Марию Аланскую, поддерживаемый матерью, питавшей к Дукам лютую ненависть, Комнин, как кажется, на следующий же день после своей победы стал подумывать о том, чтобы отделаться от своей жены путем развода. Для того чтобы в приветствиях императору имя Ирины упоминалось вместе с его именем, потребовалось, чтобы адмирал Георгий Палеолог заявил с грубой определенностью: "Не для вас, Комнинов, я работал, а для Ирины" и чтобы он приказал своим матросам провозглашать в приветствиях имя молодой царицы. Для того чтобы Алексей решился торжественно короновать Ирину в императрицы, - хотя, однако, через семь дней после того, как был коронован сам, - потребовалось все непреоборимое упорство патриарха, преданного дому Дуков. По этим подробностям легко догадаться, чем была при подобных условиях эта императорская семья, какие тяжелые, натянутые отношения существовали между этими враждующими супругами, представителями двух соперничавших родов, соединенных узами брака, причем оба сознавали, что символизируют два противные друг другу честолюбия.

Каким образом эта глухая неприязнь между Алексеем и его женой мало-помалу перешла в более дружеские отношения; каким образом молодая императрица, находившаяся сначала в небрежении, незаметно дошла до того, что приобрела на мужа решающее влияние, - вот психологическая загадка в истории, которую, быть может, небезынтересно разрешить. А если к этому прибавить, что жизнь Ирины Дуки, с другой стороны, доставляет случай представить, чем была религиозная монастырская жизнь в этой далекой от нас Византии XII века, быть может, покажется интересным воссоздать образ этой женщины, с виду мало заметной и скромной, но являющейся затем искусной интриганкой с громадным честолюбием, покуда не пришлось ей искать в монастыре, как дочь ее, Анна Комнина, искала в литературе, утешения в обманутых надеждах. {259}

I

Когда в апреле месяце 1081 года Ирина стала императрицей Византийской, ей не было пятнадцати лет. По-видимому, она не отличалась красотой. Анна Комнина, питавшая к матери горячую преданность, несмотря на желание описать ее в самых лестных красках, не смогла изобразить нам ее как совершенную красавицу. Она была высока ростом, хорошо сложена, и каждое движение полно несравненной гармонии; у нее были прекрасные, точно из слоновой кости, точеные руки, которые она любила показывать, и прелестные зеленые глаза, цвета морской воды. Но слишком красные щеки бросались в глаза даже издали. "Ее лицо светилось блеском луны, - говорит Анна Комнина, - но не было круглым, подобно лицам ассириек, ни удлиненным, как у женщин скифских; оно не вполне приближалось к совершенному овалу". Другой ее панегирист объявляет, что красота ее была, скорей, внутренняя. Если, с другой стороны, принять в соображение, что Ирина не любила наряжаться, что она, по словам одного современника, предпочитала "сияние добродетелей блеску красивых, обшитых золотом одежд", что она не прибегала ни к какой искусственной помощи для усиления своих прелестей, "как это делают обычно изнеженные женщины, оскорбляя тем Божественного Создателя", и что, наконец, "искусство косметики, дорогое Клеопатре", казалось ей вещью пустой и бесполезной, тогда станет понятным, что Алексей Комнин, при свойственном ему непостоянстве, не видел особенных причин оставаться верным своей жене и что, несмотря на семерых детей, которых он имел от нее, трех мальчиков и четырех девочек, он выказывал ей некоторое равнодушие, находя утешение в многочисленных приключениях, по-видимому, возбуждавших ревность молодой императрицы.

Как мало любила Ирина наряды, так же мало любила она и свет. Ей претило показываться публично на пышных императорских церемониях, и, когда ее к тому обязывало ее положение, она крайне смущалась и краснела от робости. Она не любила говорить, и на придворных празднествах оставалась молчаливой, с сжатыми губами, холодная и таинственная, как мраморная статуя (сравнение Анны Комнины). В конечном итоге она представляется нам женщиной сдержанной, скромной, несколько робкой, несколько скрытной, долго жившей в подавленном состоянии между равнодушным мужем и враждебной ей властной свекровью.