Читаем без скачивания Гибель синего орла. Приключенческая повесть - Виктор Болдырев

— Убьет Синий Орел — крепкий у него закон.

— Убьет?! Такого закона нет… Иди к нам, в совхозе будешь работать никто не тронет.

Наконец Илья соглашается показать путь. Сам он не явится в главную резиденцию.

— Пусть думают — сами в гости пришли, — улыбается старик. — Больно хорошие ваши люди, потому дорогу показывать надо.

В поход двинемся на рассвете. Ночью не дает уснуть беспричинная тревога. Палатка светится, облитая лунным сиянием. Рядом стонет, бормочет во сне старик. В дальнем углу палатки вздыхает, не спит Пинэтаун.

Грустно одному, тоска щемит сердце. Будто из тумана выплывает Мария.

Просыпаюсь от легкого прикосновения — будит Пинэтаун. Светает. Полог палатки откинут. Долина еще в тени, но одинокие вершины горят, освещенные утренним заревом.

— Вставай, чай пить будем.

Чайник уже вскипел. Ильи нет. Вероятно, пошел ловить ездовых оленей. Умываемся в ручье холодной как лед водой. Лужицы у реки затянуты тонким, прозрачным ледком. Первые заморозки наступили.

Полчаса спустя, распрощавшись с Костей и Кымыургином, уходим в поход. Костя остается в лагере — приходится отложить поездку на факторию.

Хорошо ранним утром в горах. Воздух свеж и прохладен. Травы на альпийских лугах, синеватые от росы, никнут к земле. Золотое солнце встречает на перевале. А чистое небо словно обмыто родниковой водой.

По узкой тропинке, утоптанной горными баранами, едет Илья, сгорбившись в седле. Снизу, из долин, поднимается туман; его облачное море едва закрывает наш гребень. Кажется, что олени ступают по облакам, высоко-высоко над землей. Без сожаления вспоминаю далекий город. Разве сравнишь дымное городское марево с привольем гор!

В круглую долину спускаемся с первыми лучами солнца. Туман рассеялся. Вокруг, на пологих склонах, пасутся олени; темнеют скалы, запирающие долину. Учаги бегут рысью, чуя запах стойбища.

И вдруг совсем близко, в густых ивовых зарослях, звенит женский смех, слышны чистые девичьи голоса.

— Кто это, Илья?

— Крачки[12], - усмехается старик.

— Чайки?!

Выезжаем на поляну среди высоких ивовых кустов. У прозрачного родника пестрой стайкой собрались черноволосые девушки в расшитых кафтанах, с медными кувшинами в руках. Позванивая монистами, оживленно болтая, черноокие красавицы черпают воду, не замечая нас.

— Кыш, кыш, крачки! — машет посохом Илья.

Поднимается суматоха. Но девушки не бегут, приметив добрую улыбку старика. С жадным любопытством они разглядывают нас. Самые шустрые приветливо машут, смеются и что-то кричат на гортанном языке Нанги.

Илья грозит им посохом. Проезжаем мимо, улыбаясь и кивая смуглянкам.

— Ну, Пинэтаун, с такими красавицами забудешь Нангу.

Юноша грустно опускает голову. Жаль, что среди смуглянок не видно живого личика Нанги. Оборачиваюсь. Девушки вскидывают кувшины и, вытянувшись цепочкой, легко ступают мягкими мокасинами по тропинке. Издали они похожи на черкешенок, шествующих с кувшинами на плечах.

Меня радует эта встреча.

В стойбище есть и наши друзья — молодежь, которая всегда тянется к свету. Знают ли они о новом мире, расцветающем в далекой тундре и обжитой тайге?

В жилище Крепкой Руки нас встречает сестра Нанги. Илья что-то быстро говорит ей, высыпая из вьючной торбы плитки чая. Лицо молодой женщины омрачается, она любовно поглядывает на Пинэтауна.

— Илья, спроси у черноволосой, знает ли Нанга, что Пинэтаун приехал, давно ее ищет?

Старик переводит. Женщина вскидывает на меня свои чудесные, черные глаза.

— Вчера приходил Яркан, брат Нанги, из стойбища Большой Семьи. Письмо ему давала.

— Письмо? Разве она умеет писать?

— Нет, на бересте рисовала, — пренебрежительно щурится Илья.

Ого, так вот где Нанга научилась «рисуночному письму»! Кто эти люди, на каком языке говорят они?

— Чай пить надо… быстро поедем. Сегодня вернется Чандара. Жениха там готовят.

— Чандара вернется? Ромул у него в табуне гостит.

— Синий Орел хитрый — поди, разговаривать долго не будет.

Илья чем-то озабочен, спешит. Наскоро пьем чай, садимся на учагов и уезжаем вниз по течению горной реки. Опять меняемся учагами. Старик худ, и мой верховой олень отдыхает под легким седоком. Пинэтаун волнуется. Безотчетная тревога гонит нашу маленькую кавалькаду.

Цирк, запертый скалами, пропадает за дальним поворотом. Ивовые кусты скрывают нас. Появляется ольховник. На склонах сопок зеленеют куртины кедрового стланика. Переправляемся вброд через речку. Здесь она разливается по широкому галечному руслу множеством мелких рукавов. Острова покрыты рощами высокоствольных чозений. Куда заводит нас старик?

Густые чозениевые рощи скрывают вход в укромный боковой распадок. Склоны сопок тут круто спадают к маленькой, но быстрой речушке. Долго поднимаемся к далекому гребню. Наконец выползаем на узкое ребро. Тропа, выбитая среди камней, уводит выше и выше к небу, открывая широкую панораму синих гор. Глубокие долины рассекают горную страну во всех направлениях.

Часа три пробираемся по тропе; ее проложили люди. Забираемся в самое сердце мощного горного узла. Тропа спускается на пустую седловину перевала. Илья останавливается и садится на камень.

— Близкую дорогу показывал, — устало шепчет старик. — Нельзя мне ходить дальше. Видишь — Глубокая долина? Много чумов там найдешь.

Молчаливо рассматриваю в бинокль долину под ногами. Склоны ее одеты курчавой зеленью лесов. Но это не лиственницы. Что за деревья растут там? Целый год мы с Пинэтауном стремимся к таинственному стойбищу, и вот мы на пороге неведомых жилищ.

Пронзительный крик нарушает торжественное молчание гор. Среди камней поднимается тоненькая фигурка. Черные косы вьются за спиной.

Девушка?

Она бежит к нам, прыгая по расколотым плитам, точно дикая козочка.

— Нанга!.. — Пинэтаун протягивает руки, роняя посох.

Трудно описать встречу влюбленных. Нанга плачет навзрыд, опустив голову на плечо юноши. Стараюсь не мешать. Отвернувшись, разглядываю зеленые гущи на склонах Глубокой долины. Наконец-то Пинэтаун встретил Нангу. Увижу ли и я когда-нибудь свою Марию?

Юноша подводит Нангу. Она выросла, похудела, печальные глаза стали еще прекраснее. Девушка порывисто приникает мокрой щекой к моей огрубевшей руке.

— Нанга… ну что же ты?.. Не плачь, сестренка!

Осторожно приглаживаю растрепанные черные волосы, откидываю со лба непослушные пряди. Нанга робко улыбается сквозь слезы. Слезинки бегут и бегут по смуглому лицу, капая на сухие камни.