Читаем без скачивания Повелители стрел - Конн Иггульден

Хачиун глубоко вздохнул, стараясь говорить спокойно.

— Ты прав, брат. Если Чингис сегодня умрет, нужно, чтобы племена почувствовали тяжелую руку на своей шее.

— Я старше, — тихо произнес Хасар. — И у меня столько же воинов, сколько у тебя.

— Ты не сможешь возглавлять целый народ. И сам это знаешь.

Сердце Хачиуна бешено колотилось. Он так хотел, чтобы брат его понял!

— Если ты не сомневаешься в своих силах, я принесу тебе клятву верности. Остальные темники последуют моему примеру, приведут за собой ханов. Я не буду сражаться с тобой, Хасар, слишком многим мы рискуем.

Хасар потер усталые глаза кулаками, думая о словах брата. Знал, чего стоило Хачиуну предложить ему ханство. Мысль о власти над племенами пьянила, он никогда не думал об этом раньше. Заманчиво, что и говорить! Тем не менее Хасар понимал, что еще не видел всех трудностей, подстерегающих непрочный союз племен. Представил, как темники станут приходить к нему в надежде, что он поможет им, даст дельный совет. Ему придется обдумывать предстоящие битвы, и победа или поражение будут зависеть от его слова.

Гордость Хасара боролась с признанием простой истины: брат справится с ханством лучше его. Хасар не сомневался — стань он ханом, Хачиун полностью его поддержит. Он, Хасар, будет править монголами, и никто никогда не узнает о сегодняшнем разговоре. А ему, как Чингису, придется быть отцом для всех своих людей. Не дать им погибнуть, когда могущественная империя спит и видит их поражение. Хасар закрыл глаза, отгоняя соблазн.

— Бели Чингис умрет, я поклянусь в верности тебе, братишка. Ты будешь ханом.

Хачиун с облегчением вздохнул. Будущее его народа только что висело на волоске, зависело от того, верит ли Хасар в младшего брата.

— Если он умрет, я сожгу дотла все города в Цзинь, начиная с Яньцзина, — сказал Хачиун.

Братья посмотрели на видневшийся вдали город. Жажда мести сплотила их.

Чжи Чжун стоял один на помосте для лучников, высоко над равниной и монгольским улусом. Дул холодный ветер, руки генерала онемели: он несколько часов провел на сторожевой башне, напряженно вглядываясь в даль. Ему нужно было знать, что убийца достиг цели.

Всего несколько минут назад надежды генерала-регента оправдались. Между юрт забегали огоньки, и Чжи Чжун сжал деревянную планку ограждения так, что костяшки побелели. Генерал-регент, прищурившись, смотрел на монгольский улус. Темные тени перепрыгивали через мерцающие лужицы света, Чжи Чжун представлял, как вражеский лагерь охватывает паника, и радовался.

— Сдохни! — прошептал он.

ГЛАВА 28

Чингис открыл налитые кровью глаза, увидел обеих жен и мать у своей постели. Он чувствовал ужасную слабость, а еще — дергающую боль в шее. Поднял руку, но Чахэ перехватила ее, сжала запястье, не давая сорвать повязку. Мысли ворочались медленно. Чингис с недоумением уставился на жену, пытаясь вспомнить, что произошло. Вроде он стоял возле юрты, а вокруг озабоченно сновали воины. Была ночь, и лишь маленький светильник разгонял царящий в юрте мрак. Сколько же прошло времени? Растерянный, хан медленно моргнул, не понимая, что с ним. Лицо Бортэ было бледным и встревоженным, под глазами — черные круги. Она улыбнулась мужу.

— Почему… я здесь? — спросил он слабым голосом, слова давались с трудом.

— Тебя отравили, — ответила Оэлун. — Цзиньский наемный убийца ранил тебя, а Джелме отсосал яд. Спас твою жизнь.

Оэлун не стала говорить про Кокэчу. Ей пришлось вытерпеть его монотонное бормотание, но она не позволила шаману остаться. И никому не разрешила входить в юрту. Соплеменники не должны видеть ее сына слабым и больным, подобное зрелище может подорвать его власть. Оэлун, жена и мать хана, слишком хорошо знала людей.

Хан с усилием приподнялся на локти. Головная боль словно ждала этой минуты, стиснула череп.

— Ведро, — простонал Чингис, наклоняясь.

Оэлун успела пододвинуть ему кожаное ведро, и хана несколько раз вырвало черной жижей. Его тело сотрясали болезненные спазмы, от которых головная боль стала невыносимой, но Чингис не мог остановиться, хотя в желудке уже ничего не было. Наконец он обессиленно откинулся на одеяла, закрыв глаза ладонью, — тусклый свет казался ему ослепляющим.

— Выпей это, сынок, — попросила Оэлун. — Ты ослаб от раны.

Чингис посмотрел на миску, которую мать поднесла к его губам. Сделал два глотка молока, перемешанного с кровью. Смесь кислила, и он оттолкнул чашу. Хотя у хана щипало в глазах, а сердце бешено стучало, мысли немного прояснились.

— Помогите мне подняться и одеться. Не могу лежать в неведении.

Чингис попробовал встать и страшно рассердился, когда Бортэ насильно уложила его в постель. Он слишком ослаб, чтобы оттолкнуть жену. Хан решил позвать кого-нибудь из братьев. Неприятно чувствовать себя беспомощным, а Хачиун не посмеет возражать его приказам.

— Ничего не помню, — хрипло пробормотал хан. — Того, кто меня ранил, поймали?

Три женщины переглянулись. Ответила мать Чингиса.

— Он мертв. Прошло уже два дня, сынок. Все это время ты был на волосок от смерти.

Глаза Оэлун наполнились слезами. Чингис недоуменно смотрел на мать, с трудом понимая сказанное. Внезапно хана охватила злость. Он был здоров и силен и вдруг проснулся еле живой. Кто-то его ранил, этот наемный убийца, о котором ему рассказали. Ярость переполняла хана, и он снова попытался встать на ноги.

— Хачиун! — позвал Чингис, но только слабый хрип сорвался с его губ.

Женщины захлопотали вокруг него, заставили лечь на одеяла, положили на лоб влажную холодную тряпицу. Хан следил за ними недовольным взглядом. Раньше он и представить себе не мог, что когда-нибудь увидит обеих жен в одной юрте. Он чувствовал себя неловко: вдруг они станут его обсуждать? Нужно…

Чингис не успел додумать мысль до конца — внезапно провалился в сон. Женщины немного успокоились. За два дня хан просыпался трижды, каждый раз задавал одни и те же вопросы. Хорошо, хоть не помнил, как женщины помогали ему мочиться в ведро или меняли одеяла, когда опорожнялся его кишечник, исторгая черную жижу, выводящую яд. Может, испражнения потемнели из-за снадобья с древесным углем, которым Кокэчу напоил Чингиса. Моча хана тоже была темнее обычной. Когда ведро наполнилось в первый раз, женщины чуть не перессорились. Ни Чахэ, ни Бортэ не сдвинулись с места, чтобы вылить нечистоты, только обменивались сердитыми взглядами. Одна была дочерью правителя, другая — первой женой самого Чингиса. Ни одна не хотела уступать. В конце концов ведро вынесла Оэлун, недовольно посмотрев на невесток.

— Похоже, ему немного лучше, — заметила Чахэ. — Глаза стали яснее.

Оэлун кивнула, вытерла лицо рукой. Все три женщины сильно устали, однако выходили из юрты только затем, чтобы выкинуть мусор или принести миски со свежим молоком и кровью.

— Чингис выживет. И те, кто напал на него, пожалеют об этом. Моему сыну знакомо милосердие, но их он не пощадит. Для заказчиков убийства было бы лучше, если бы Чингис умер.

Лазутчик торопливо шагал сквозь тьму. Луна спряталась за облака, и у него было мало времени. Как он и думал, место среди цзиньских перебежчиков отыскалось без особого труда. Никого не заботило, откуда эти люди: из Баотоу, Линьхэ или откуда-то еще. Лазутчик мог бы сойти за жителя любого из этих городов. Несколько монголов обучали бывших горожан военному искусству, не видя, впрочем, в этом особой чести. Лазутчик легко пристал к группе соотечественников. Монгольский сотник не глядя вручил ему лук и отправил к дюжине других лучников.

Лазутчик вспомнил, как поначалу встревожился, увидев, что монголы обмениваются деревянными бирками-пайцзами. Решил, что таким образом они контролируют все, что происходит в улусе. Потом успокоился. А вот в цзиньское войско так просто не попасть, даже просто подойти поближе не дадут — сначала все выспросят, да не один раз. Цзиньские воины понимают, как опасны шпионы, и придумали способы их обнаружить.

Лазутчик усмехнулся. Здесь нет никаких паролей или шифров. Труднее всего оказалось притвориться таким же неуклюжим, как остальные цзиньцы. Он едва не ошибся в самый первый день, пробил стрелой середину мишени. Тогда он не знал, с какими неумехами придется иметь дело. Один за другим они стреляли мимо мишени, ни один не попал в цель. Лазутчик сильно испугался, когда монгол подозвал его и велел выстрелить еще раз. Он специально промахнулся, и монгол сразу же утратил к нему интерес и окинул подопечных цзиньцев презрительным взглядом.

Хотя никому из воинов не нравилось ходить в дозор по ночам, неудачное покушение на жизнь хана не прошло бесследно. Командиры настояли на том, чтобы стража стояла вокруг всего улуса, включая ту часть, где жили цзиньские перебежчики. Лазутчик вызвался караулить ночью, с полуночи до рассвета. Это означало, что он останется один на краю улуса. Конечно, лазутчик рисковал, отправляясь к стенам Яньцзина, но он должен был встретиться с хозяином, рассказать, что выведал. Именно за этим его и отправили к монголам. Шпиона не интересовало, как хозяева распорядятся добытыми им сведениями.