Читаем без скачивания Иллюзии. 1968—1978 (Роман, повесть) - Александр Русов

Отпустило. Стало легче дышать. Лоб высох. Подсохла рубашка. В воздухе вновь потеплело.

Я поднялся и медленно побрел к столовой.

За нашим столом пустовало только мое место. Полоса солнечного света, обычно лежавшая на скатерти, пока мы ждали официантку, и по диагонали разделявшая ее как бы на две половины — женскую и мужскую, теперь сползла на пол.

— Что-то вы сегодня опаздываете.

Старая большевичка Клавдия Николаевна Ярлыкова, соседка слева, укоризненно качала головой.

Место уехавшей вчера Эльвиры напротив меня заняла новая девушка. Ее прямые рыжеватые волосы были заплетены в толстую короткую косу, огромные, как у косули, глаза тонко обведены тушью. Потупившись, она ела совершенно бесшумно, точно боялась обратить на себя внимание.

Клавдия Николаевна поджимала губы, глядя на ее туго обтянутую кофточкой грудь, а мой сосед справа, ответственный работник министерства Серафим Гаврилович Хвостик, оживленно болтал, чего с ним обычно не случалось.

— Мы тут на ваш компот покушались, — дежурно шутил и посмеивался он.

Я удивился, не обнаружив Бунцева рядом. Но не только Бунцева — в столовой вообще, кроме нас, никого не осталось.

Точно в пламени пожара, светились за окнами осенние деревья парка. Раскалялась земля, полыхало небо, и только двойные стекла, казалось, мешали услышать шорох опаляемых листьев, потрескивание сгорающих сучьев.

— У нас новая соседка.

Серафим Гаврилович поерзал на стуле.

— Ее зовут Оля.

Заместительница Эльвиры подняла глаза от тарелки, взглянула на меня, едва заметно улыбнулась, не размыкая губ.

— А это, — продолжал он знакомить нас, — Виктор Алексеевич, доктор наук, профессор.

Последние слова Серафим Гаврилович произнес с особым удовольствием, будто они и ему придавали дополнительный вес.

— Так что за нашим столом находится теперь самый юный пациент санатория.

— И самый старый, — добавила Клавдия Николаевна, с трудом вставая со стула. — Эх, что-то засиделись мы нынче.

Серафим Гаврилович тоже поднялся.

— Приятного аппетита! Правда, компот сегодня невкусный. Иначе бы я съел и свой и ваш. По рассеянности. Ха-ха!

— Так и видишь его в большом кабинете за огромным письменным столом, — сказал я, когда Клавдия Николаевна и Серафим Гаврилович отошли.

Оля снова подняла на меня свои огромные глаза.

— Серафим Гаврилович — ответственный работник министерства.

— Бывший, — заметила Эльвирина заместительница.

У нее оказался приятный, чистый голос.

— То есть как?

— Он на пенсии.

— С чего вы взяли?

Оля не ответила. Только теперь я увидел на безымянном пальце ее правой руки массивное, старинное кольцо, похожее на обручальное.

Компот действительно оказался водянистым. Мы поднялись из-за стола. Джинсы плотно обтягивали ее маленький зад, облегали узкие бедра и далее свободно спадали вдоль стройных, длинных ног. У нее была фигура богини.

— Как это вы умудрились, милая Ольга, попасть в сию печальную обитель? — задал я вопрос, который должен был задавать ей каждый.

— Почти случайно. Мое сердце в порядке.

Мы вышли на свежий воздух. Касаясь разогретых каменных плит, солнечные лучи вскипали, точно масло бросали на раскаленную сковородку или разогретый утюг касался влажной материи.

— Где же вас поселили?

— Там. — Она указала на главный корпус.

— Значит, мы живем рядом. Я на третьем этаже. А вы?

— Тоже.

— Приятная неожиданность. С какой-нибудь древней старушкой?

— Одна.

Она недоуменно пожала плечами.

Чья-нибудь дочка, — подумал я. — Этого достаточно, чтобы в девятнадцать лет ездить по санаториям со здоровым сердцем и жить в отдельной комнате.

— Да, — сказала Ольга с улыбкой, точно читая мои мысли. — Вы угадали. Мой отец занимает ответственный пост. Но, в отличие от нашего соседа по столу, он — реальная, действующая фигура.

— Почему вы решили, что Серафим Гаврилович — не действующая фигура?

— Здесь все такие.

— Как вы легко судите о людях!..

— Не волнуйтесь. Вам нельзя. Хотите повторения приступа?

— Все-то вы знаете, — буркнул я.

Девушка опустила глаза. Мне показалось, что она смущена.

— Думаете, зачем пыжится наш сосед, изображая из себя большого начальника? — спросила она. — Почему так уверена в себе Клавдия Николаевна? Чем они живут и почему так долго?

Я смотрел на нее с недоумением и растерянностью.

— Единственное, что может защитить человека от болезней и смерти, это способность радоваться жизни и не требовать от нее слишком много.

— Я вижу, вы решили научить меня уму-разуму.

— По-моему, вы в этом нуждаетесь.

Я рассмеялся.

— Ах, какая мудрая, многоопытная женщина! Интересно, сколько вам лет?

— Нетактичный вопрос.

— Да вы мне в дочки годитесь. Я вот не скрываю свой возраст.

— Вам еще рано.

— И не собираюсь…

— Мужчине это не нужно.

— Знаете, о чем я сейчас подумал? Вы совсем не та, за кого себя выдаете.

Она взглянула насмешливо.

— Вы переодетый врач. Или медсестра из фантастического рассказа о самоубийцах, которых отправляют в лучший мир самым что ни на есть комфортабельным образом. Ну, не сердитесь… Вы слишком молоды и красивы, чтобы обижаться на глупые шутки старика.

Слово «старик» развеселило Ольгу. Она дурашливо покачала головой, и хвостик ее рыжей косы метнулся из-за плеча.

— Ох уж, старик… Вы просто перетрудились, перенапряглись и потому оказались здесь. Нельзя опережать самого себя.

Есть нечто жутковатое в том, когда юное существо начинает читать твою жизнь точно по книге. Я уже давно отвык, что меня можно экзаменовать, изучать, учить.

— И пожалуйста, имейте в виду, — сказала Ольга, как бы продолжая ход мыслей, — мне безразлично, что вы профессор. Это не самое интересное.

— Ясно! — воскликнул я. — Вы не врач, а переодетая небожительница. Не признаете земной иерархии.

Ее лицо и правда напоминало одно древнее изображение, которое я видел в берлинском музее.

— У вас есть что-то общее с Кибелой.

Она метнула в мою сторону настороженный взгляд и ничего не ответила.

Нам навстречу по дорожке шел озабоченный Бунцев. Он даже споткнулся, заметив нас.

— Привет!

Бунцев во все глаза рассматривал мою спутницу.

— Познакомьтесь, — сказал я без всякого энтузиазма. — Алексей Бунцев. А это Оля.

Бунцев поклонился преувеличенно вежливо.

— Ну и умеешь ты устраиваться! — Его глаза восхищенно сияли. — Во время моей последней поездки на Мадагаскар…

— Учти, Оле это не интересно.

— Откуда ты знаешь?

— Она повидала весь мир.

— Такая очаровательная женщина… — Бунцев рвался с привязи, как истомившийся королевский дог. — Где-то я вас уже встречал. Вы не с телевидения? Постойте. Ну да. Два года назад, когда нас, представителей прессы, сажали в «боинг»…

— Что слышно об Эльвире? — вновь перебил я его. — Прислала она тебе телеграмму?

Бунцев понял, что от него хотят избавиться.

— Пока нет. Ну ладно, привет, пойду мерить температуру.

— До вечера.

Бунцев стремительно направился к корпусу. Постоянная спешка была образом его жизни. Запрети ему врачи спешить, он бы просто умер от сердечной недостаточности.

— Я тоже пойду, — сказала Ольга.

— Какой ваш номер?

— Встретимся за ужином.

Я вернулся в парк, по которому там и здесь прогуливались после обеда больные. Ходили по трое, парами, в одиночку, прислушиваясь к работе своего сердца. Каждый его удар был выигран ими у жизни. Кто знает, сколько инфарктов, инсультов, стенокардии было связано с непосильным трудом в лаборатории, за письменным столом и сколько сердец надорвали — как конверты с деловыми письмами — походя, между прочим, в спешке, или как режут автогеном металлический лист — медленно, равномерно и почти незаметно до тех пор, пока кусок металла под силой собственной тяжести не рухнет с грохотом на асфальт.

Парк и главный корпус, построенный недавно, содержались в безукоризненном порядке. Подстриженные газоны, кусты, не прекращающееся цветение роз, ровные дорожки. Нигде, даже на задворках, не валялось ржавых водопроводных труб, железобетонных блоков, рассыпанных кирпичей. И хотя все радовало глаз, успокаивало, вселяло уверенность, излюбленной темой Серафима Гавриловича Хвостика была критика нашего санатория. Неисправимый брюзга, он отыскивал массу мелких неудобств и недостатков, противопоставляя им достоинства санатория, в котором лечился прежде, пытался доказать, что лучшее — враг хорошего, что можно и должно стремиться к лучшему и в следующем году надо бы постараться попасть именно в тот, еще более комфортабельный санаторий.