Читаем без скачивания Страсти по Митрофану - Наталия Терентьева

У Эли в голове пронеслась совершенно неожиданная картинка. Она некстати вспомнила, как впервые увидела Митиных родителей в музыкальной школе в мае, когда Митя играл на классном концерте и пригласил ее послушать. Зрителей было мало, только родственники детей-виолончелистов, человек двадцать. Эля у дверей актового зала заметила пару – женщину, очень похожую на Митю, и высокого грузного мужчину, стоявшего так же, как стоит в школе на перемене Митя, когда крайне неуверен в чем-то, но хочет, чтобы никто об этом не догадался. Понятно, решила тогда Эля, Митя на самом деле – копия мамы, а старается держаться, как отец,– стоять прямо, чуть откинувшись назад, идти, выбрасывая ноги, как будто они полные, тяжелые, да не то что идя, а шествуя, внушительно переставляя ноги по одной. Нога, нога, еще нога, гордый поворот головы вместе с корпусом. Иногда Митя забывает о том, как надо ходить, чтобы производить впечатление, и тогда идет, как обычный подросток – легко, его ловкая подтянутая фигура видна издалека, а иногда ходит, как отец, тяжело, грузно, и очень глупо выглядит при этом, глупо, странно, никто же не знает, что он просто копирует любимого отца…

Эля прошла мимо мишки, задумавшись. Остановилась от какой-то неясной догадки и вернулась. На скульптуре внизу была полустертая надпись. Она присела на корточки. «Ф. Бубенцов. На отдыхе». Нет, этого не может быть. Что за ерунда? Эля встала, оглянулась. Сквозь кусты было видно, что Митя все так же сидит с сигаретой на ступеньках крыльца. Девушка сфотографировала скульптуру. Быстро прошла дальше по дорожке.

Лагерь на самом деле был очень небольшой. Она вышла на площадку, побольше первой, где когда-то проводились линейки, там скульптур никаких не было, стояла просевшая трибуна, очень небольшая, и опора для флага. Эля обошла кругом лагерь по внешней дороге, вдоль четырех корпусов, трех жилых и одного, в котором были столовая и клуб – об этом так трогательно было написано, вывески сохранились – «Столовая» и «Клуб». И единственная скульптура на весь лагерь. Больше скульптур нет. И на этой единственной скульптуре написана так хорошо знакомая ей фамилия…

Эля быстро пошла обратно. Митя, не докурив сигарету, как раз затушивал ее. Вопросительно взглянул на девочку. Она хотела сказать, что нашла скульптуру, и осеклась. Что с ним будет, если он увидит этого мишку? Мишка, конечно, симпатичный, но…

– Сядь со мной рядом… – Митя постучал рядом с собой по ступеньке. – Где ты бегаешь?

Эля даже не стала сейчас говорить, что ненавидит, не переносит запах табака. Сейчас главное, чтобы Митя не пошел туда, за белый цветущий куст. С каждой секундой ей становилось яснее – нельзя, категорически нельзя, чтобы он видел эту скульптуру. Девочка обняла его. Запах табака, такой чужой, душный, мешал ей, но она поцеловала Митю. Мальчик не ответил ей на поцелуй. Целует и целует. Он не холоп ей, чтобы по первому зову бежать. Сейчас он не настроен. У него здесь дело, ему не до лирики. Он похлопал Элю по руке. Целует его – приятно, конечно. Но…

Митя встал, потянулся, как отец, покряхтел… Почувствовал, какой он крупный, тяжелый, взрослый…

– Пошли, – бросил он Эле.

И направился в ту сторону, где стоял этот жалкий мишка в шляпке с обломанной удочкой или сачком.

– Мить! – окликнула его Эля. – Я там уже смотрела, там ничего нет.

– Я еще раз схожу, сам везде посмотрю.

– Давай по внешнему кругу пройдем, обычно там скульптуры ставили… – Эля настойчиво потянула его за руку. – Знаешь, девушка с веслом… И другие… Мне кажется, во-он там что-то…

– Да? – удивился Митя. – Я не вижу. Но я хотел вообще-то сам все обойти…

– Вот и обойдешь. Сначала по внешнему кругу, потом по внутреннему… Тут всего-то две круговые дорожки и несколько радиальных тропинок между ними, и все. Ты часы видел?

– Да. Как ты думаешь, они днем или ночью остановились?

– Мне кажется, ночью.

– А мне кажется, что днем. В самом разгаре дня, не дошли до полудня немного… Ты сняла их?

– Сам сними, на новый телефон, который я тебе привезла.

– Нет, я не возьму телефон, даже не доставай его. Сделай снимок, мне пришли, я поставлю себе заставку на компьютер.

– Остановившиеся часы? – ужаснулась Эля. – Зачем?

– Не знаю. Мне нравятся они. Как-то щемит внутри, когда смотришь на них.

Митя услышал в кармане звонок. Черт, опять отец.

– Ну, как, сына, у тебя дела – ближе к концу уже? – вкрадчиво спросил отец.

– Да! – небрежно ответил Митя. – Сейчас вот еще Ивану Селиверстовичу помогу, что-то разобрать надо в кабинете… ну кружок у нас театральный, помнишь, бать… Таисия отпустит меня сейчас…

– А! – сказал отец и замолчал.

– Бать? – с некоторым испугом спросил Митя. – Ты там?

– Я-то там, а вот где ты? – так же тихо и внятно ответил ему отец. – Я стою рядом с Таисией Игнатьевной. А где! Стоишь! Ты! А?!! – Отец изо всех сил крикнул в трубку, и Митя услышал голос Таисии: «Не волнуйтесь так! Сейчас выясним, дайте мне… я поговорю с ним!»

– Бать, бать… – заторопился Митя.

– Да нет уж! Я ему сам скажу. Если ты, сыночка мой, не будешь через полчаса дома, я… лучше я не буду вслух продолжать, ты знаешь, что будет.

– Знаю, батя, – обреченно вздохнул Митя.

– Всё-о-о-о!.. – проорал отец и сам отключился.

– Митя… – Эля, которая слышала и поняла почти все, потянула его к выходу. – Побежали, мы успеем на электричку, она через сорок минут, там как раз автобус будет сейчас. Но придется бежать до автобуса.

– А как же… – Митя растерянно оглянулся.

– Нет скульптуры, я все два раз обошла, пока ты курил. Нет. Или лагерь другой, или, может быть, ее забрали.

– А, точно, в музей, скорей всего! Я поеду тогда в областной музей. В другой раз теперь уже… черт… Хорошо, побежали!

Митя так легко поверил. Эля смотрела в профиль на своего друга, пока они бежали. Что, вот так легко его можно обмануть? Можно сказать все, что угодно? Любую ерунду, и он поведется, поверит? Мальчики – совсем другие. И как он зависим от отца! Почему? Он боится его? Или любит? Или тут вообще что-то другое?

– Он будет ругаться, да? – спросила его Эля, взяв за руку, когда они в последний момент впрыгнули в автобус.

– Он… – Митя посмотрел на Элю.

Он стал привыкать к ее красоте. Когда часто смотришь на нее, она уже не кажется такой необыкновенной. Красота и красота. Правильное лицо, милое, не более того. Что он так разошелся по дороге? Думал всякое… Разгорелся… Прошла минута. Он вообще может смотреть на нее совершенно спокойно. И ни о чем не думать.

– Батя – справедливый человек. Я же не прав. Он мне сейчас это объяснит.

– Но ты и так знаешь, что не прав. Потом, ты же хотел сделать как лучше, разве нет?

– Хотел, но не сделал. Получу по справедливости.

– Странная какая зависимость у тебя…

– Зависимость? Нет. Он – мой отец. Он отдал мне все. Он – необыкновенная личность, понимаешь, больше таких я не знаю. И не потому, что он мой отец.

– Митя…

Как это сказать? Ну, как это сказать? Может быть, пусть лучше ее друг живет в иллюзиях? Разве она вправе отнимать у Мити его правду, на которой строится вообще вся его жизнь? Что с ним будет, если он узнает, что та знаменитая скульптура, о которой он столько бредил, о которой ему рассказывал отец, – жалкий, никчемный мишка с сачком?

Но и отец тоже хорош… А разве лучше, если бы Митя ненавидел такого отца, презирал, боялся? Ведь гораздо лучше, если в душе живет любовь, пусть даже и к такому отцу, чем ненависть.

Эля вздохнула. Митя не так понял ее вздох.

– Что?! – стал наступать он. – Что ты хотела сказать? Что отец – тиран? Нет, просто он сильная личность, он знает, что надо мне, что надо матери, он вообще все знает, понимаешь?

– Почему ты так решил, Мить?

– Он так сказал, – ответил Митя.

– Религия такая – филиппобубенцизм, да, Митя?

– Что?! – Мальчик аж поперхнулся, закашлялся от неожиданности.

– Ты теряешь юмор, Митя, когда речь заходит о твоем отце.

– Ты не понимаешь, Эля. Ваша семья вообще очень приземленная. Очень. Твои родители занимаются нужным делом, конечно, но они фабриканты, этим все сказано. А мой отец – художник, у него тонкая душа, он творец.

«И что он сотворил, Митя?» – хотела спросить Эля, но не спросила, не могла же она бить Митю под дых.

– Вот, молчишь, понимаешь, что я прав. Ладно, я прощу тебе. Ты… не понимаешь, не можешь понять. У вас другая жизнь. Деньги… Прислуга… И вообще. Другая. Но у нас тоже все будет, когда я… – Митя не стал продолжать. Придет к ней победителем, если она еще нужна ему будет. Не подпустила его сегодня к себе. Нет, не подпустила. Ну что ж. Эля – хорошая девочка и пусть такой остается. Он обиделся, да. Какая же эта любовь, когда так? И еще она не понимает его отца. Не понимает, что общается с сыном великого человека.

Митя приосанился, посмотрел на себя в окно автобуса. Жалко он как-то сегодня выглядит. Он освободил свою руку от Элиной. И вообще ходить за руку с девушкой ему не очень идет. Он – свободный человек. Ни с кем не связан.