Читаем без скачивания Чёрный Янгар - Карина Демина

Почему?

– Убей их, – приказала она, и Талли, глупый Талли, который всегда был трусоват, попятился. Сбежать желает? Неужели не ясно, что от нее теперь не сбежишь?

Пиркко бросила взгляд в зеркальце, которое с собой носила. Хороша? Чудо как хороша!

Тогда почему он отказался?

Ослеп? Обезумел?

Глупец, как есть глупец. И Талли тоже, и прочие.

Огляделась Пиркко и, дотянувшись до бледного лица – раб, ничтожество, чья жизнь не стоит и медяка, – ударила наотмашь. Когти вспороли горло, и хлынула на белые одежды кейне кровь. Она же, приникнув к ране, пила, силясь утолить странную жажду.

Пила.

Сил прибавлялось.

И, рассмеявшись, Пиркко оттолкнула мертвеца.

Крови нужно много.

– Остановись, пожалуйста! – Талли все же посмел заступить ей путь, но был отброшен в сторону. Он покатился, выронив бесполезный клинок.

Предатель.

И не он один. Все кругом, на кого ни глянь, застыли в ужасе. Бежать готовы или ударить. Пусть попробуют, пусть посмеют только обнажить оружие против своей кейне.

Думают, что у нее на всех не хватит сил?

Ошибаются.

– Смотри! – Пиркко знала, что Янгхаар Каапо слышит ее. И, сняв с пояса кошель, вытряхнула из него Печать. Некогда раскаленная, ныне та покорилась воле Пиркко. Печать лежала на ладони кейне куском камня, оболочкой, под которой билась живая сила.

Ее хватит, чтобы утолить жажду.

– Смотри! – Она поднесла Печать к губам, на которых еще осталась кровь.

Глоток.

И еще один.

Чужая сила льется горячим потоком, обжигая горло, иссушая губы. Пьет Пиркко, ощущая, как легким, невесомым становится тело. И беззвучно разворачиваются за спиной крылья сумрака.

Кто-то кричит и захлебывается собственным криком.

Кто-то падает ниц и, прикрыв голову руками, молит богов о пощаде.

Кто-то хватается за сталь и стонет, когда та, раскаленная сумраком, режет пальцы.

Пускай.

Визжат. Мечутся. Ищут спасения. Боятся. Прячутся, растягивая агонию. Так даже интересней.

Мир, окрасившись в серые тона, предлагал поиграть. Он рассыпал сотни человеческих сердец, которые стучали, призывая Пиркко собрать их.

Как бусины. Только живые.

Да, ей нужно новое ожерелье, и Пиркко знает, чье сердце станет первым.

Печать рассыпалась прахом, и ветер, который все еще не желал покориться, подхватил его, швырнул на арену.

– Стой! Я не пущу тебя! – Талли, глупый братец Талли встал на пути. Руки дрожат, но держат рукоять меча, а острие направлено в грудь Пиркко.

– Неужели ты ударишь меня? – спросила она, наклонив голову. – Свою сестру?

– Ты… – Он сглотнул и нервно оглянулся, но меч не опустил. – Ты чудовище!

– Я?

Крылья сумрака трепетали на ветру, но с каждой минутой крепли. Они тянули силы из обезумевшей толпы, которая щедро делилась своими страхами, из выцветшего неба, из воды, что становилась ядом, из самой земли, иссушая ее.

– Только ли я? – Пиркко коснулась мизинцем острия, отвела в сторону. – Скажи, разве ты не помогал мне? Разве не ты предложил убить отца?

Талли отступил на шаг.

– Тебе так хотелось получить наследство, а он бы еще долго прожил. Или не в наследстве дело, а ты боялся, что отец пожертвует и тобой?

– Я…

– Ты, Талли, именно ты принес мне яд. И ты отправился к Янгару, зная, что я собираюсь делать. Ты ведь мог предупредить его, но промолчал. А теперь что? Жалко стало?

Она отвела руку, позволив клинку упереться в грудь.

– И сейчас ты собираешься убить меня.

Молчит. Нервно дергается кадык, а сердце в груди захлебывается страхом.

– Но медлишь, снова медлишь. – Пиркко шагнула, и острие прорезало некогда белые одежды. Сталь впилась в кожу, но боли Пиркко не ощутила. – Если решился ударить – бей.

И Талли ударил. Дернул рукой, неловко, неумело, словно разом вдруг позабыв всю отцовскую науку. Заскрипел клинок, пробивая мышцы и кость, глубоко вошел в грудь.

– Легче стало? – спросила Пиркко и ногтем провела по кромке. – Можешь еще раз попробовать. Мне не больно.

Он выпустил рукоять и, отпрянув, попятился.

Бедный трусливый Талли.

Глупый брат…

Пиркко вдруг поняла, что не нуждается больше в братьях. И этот темноволосый человечишко, который вот-вот скончается от ужаса, ничуть не более близок ей, нежели прочие.

Корм.

Вытащив из груди меч – ударить и то не сумел как следует, – Пиркко отбросила его в сторону и приказала:

– Стой!

Талли подчинился. Забавно было смотреть, как мечется он, силясь скинуть сеть ее воли, и стонет, и рвется, но лишь теряет силы. И паутина сумерек, что легла ему на плечи, пьет его силу.

– Ты… – Он сумел разжать губы. – Ты… чудовище.

Глаза его сделались красными, а из ушей кровь хлынула. И Пиркко, подобрав струйку пальцем, лизнула.

Кейне задержалась рядом с Талли, смакуя его агонию, позволяя ей длиться, и лишь когда тело в тенетах сумерек замерло, отступила с сожалением и вздохом, эхо которого прокатилось по коридорам дворца. Впрочем, огорчение Пиркко было недолгим. Под сотворенным ею пологом, что разрастался с каждой выпитой жизнью, осталось много людей, а в городе их и того больше. И не только в городе.

Весь Север принадлежит Пиркко.

И она, проходя мимо зеркала, остановилась. Из сумеречных глубин выступила навстречу дева, прекрасней которой не было на всем белом свете.

Засмеялась Пиркко легко и радостно.

Разве не чудесный сегодня день?

Глава 49

Сумеречные игры

Говорят, что смерть не обманешь, не отвадишь от порога полынным листом, солью заговоренной. Не остановишь холодным железом. И не перебросишь на иную, чужую тропу.

Говорят, что за каждым явится она в свой срок и обличье выберет такое, какое заслужил человек. К одним придет на острие копья или стрелу оседлает. Другим предстанет зверем диким. Третьих подстережет болезнью. Множество лиц у той, чье имя страшатся вслух произносить, дабы не призвать ненароком.

У моей смерти были крылья, сотканные из сумерек и стылого болотного тумана.

Ее глаза из синих стали серыми, пропыленными. Лицо будто из пепла вылеплено. Побелели губы, а длинные волосы рассыпались паутиной. В ней поблескивали камни и золотые нити, в которых запутался ветер. Он рвался из тенет, и волосы шевелились, шелестели.

Та, что ступила на песок, набирала силы.

И крылья ее росли, грозя заслонить от неба целый город. А потом, что будет потом?

– Ты… – шевельнулись белые губы, обнажая белые же десны. Зубы же Пиркко сделались черны, точно обуглились. – Тебя не должно было быть.

Ее голос изменился. Теперь в нем был шепот ночи с пугающим поскрипыванием половиц, вздохами заброшенного дома, скрежетом когтей по металлу и нежным голосом тьмы.

Мне хотелось слушать его.

И сбежать.

Но я шагнула навстречу сестре.

– Не так, – сказала она и вытерла ладонью распухшие губы. – Так не интересно. Быстро не интересно.

– Аану, назад! – Янгар схватил меня за руку и дернул. – Назад, пожалуйста…

– Почему ты выбрал ее?

Мир стремительно лишался красок. Жизнь уходила из него по капле, и я слышала, как плачет земля, лишаясь сил.

– Почему, Янгхаар Каапо?

Пиркко шла вдоль ограды, рукой касаясь железных прутьев. Пальцы перескакивали с прута на прут, и на каждое прикосновение металл отзывался слабым звоном.

– Скажи, разве я не красива?

Она встала на цыпочки и закружилась. Взлетело черное покрывало волос, загудело, словно прятались в них злые полосатые осы. Со звоном хлестанули золотые цепочки по щекам Пиркко, но не оставили и следа.

– Красива, – ответил Янгар.

– Все так говорят. Но ты… неужели я тебе совсем не нравлюсь?

– Нравишься.

Пиркко рассмеялась, и смех ее заставил железо дрожать.

– Тогда иди ко мне. – Она протянула руки, растопырила пальцы тонкие, неправдоподобно длинные, с острыми когтями. – Обними. Поцелуй.

Запрокинула голову, обнажив шею с бурыми узорами, чужой кровью нанесенными. В крови же было и некогда белое платье. Пиркко вдруг сунула руку под ворот, рванула. Раздался сухой треск ткани, и жемчуг посыпался на землю.

– Мешает, – сказала она, глядя на меня запыленными глазами. – Теперь я понимаю, как оно мешает… Аану, а мы ведь похожи, сестрица. Быть может, ты подойдешь ко мне? Обнимешь?

Теперь она двигалась то влево, то вправо. Остановилась лишь затем, чтобы содрать сапожки. И чулки шелковые полетели прочь. Нагой осталась сумеречница, и тени служили ей убранством. Она же, любуясь своим в них отражением, приплясывала, тянула руки к небу, и крылья дрожали.

– Иди ко мне, иди, Аану. Что тебе эти люди чужие? Наш брат… он тебя никогда не любил и теперь притворяется. А станет прежним и вновь о тебе забудет.

– Не слушай ее. – Олли положил руку мне на плечо.

– Забудет, забудет… А твой муж… у него сладкое сердце. Тебе ведь хочется попробовать? Конечно, хочется. Я ведь слышу. Ему же хочется убить меня. Он ничего не умеет, кроме как убивать. Пусть попробует!

Она вдруг оказалась рядом и, заведя руки за спину – так, что сомкнулись ладони, выгнулась.