Читаем без скачивания Половина желтого солнца - Чимаманда Адичи

— Не хочешь — не заходи, — сказала Кайнене, приглядываясь к ней.

Желания не было, но Оланна чувствовала, что обязана зайти. Смрад шел непонятно откуда, но заполнял все, сделался почти зримым, висел грязно-бурым облаком. Оланна была близка к обмороку. В первой из классных комнат около дюжины человек лежали на бамбуковых кроватях, на циновках, на полу. Ни один даже не пытался отгонять жирных мух, никто не двигался, кроме ребенка у самой двери — он крутил руки то так, то эдак. Он походил на обтянутый кожей скелет, даже скрещенные руки казались плоскими. Кайнене окинула быстрым взглядом комнату и повернула к выходу. За дверью Оланна глотнула воздуху. В следующей комнате ей показалось, что даже воздух у нее в легких загрязнен, хотелось зажать ноздри, чтобы не травиться дальше. На полу сидела женщина, подле нее двое детей. На вид нельзя было угадать их возраст. Они лежали голые: рубашки на раздутых животах не застегнулись бы. Кожа на боках и ягодицах свисала складками, на макушках — пучки рыжеватых волос. Взгляд Оланны встретился с пристальным взглядом матери, и Оланна быстро отвела глаза. Согнав с лица муху, Оланна со злостью подумала, что в отличие от людей здешние мухи откормленные, полные жизни.

— Та женщина умерла, ее надо унести, — сказала Кайнене.

Оланна пришла в ужас: мертвецы так не смотрят. Но Кайнене говорила о другой женщине, лежавшей ничком на полу; к ней льнул истощенный малыш. Кайнене забрала ребенка, вышла на улицу, крикнула отцу Марселю, что еще одного надо хоронить, и села на крыльце с малышом на руках — он даже не заплакал. Кайнене пыталась засунуть ему в рот мягкую желтоватую пилюлю.

— Что это? — спросила Оланна.

— Белковая таблетка, на вкус — та еще гадость. Я тебе дам для Чиамаки. На прошлой неделе дождались от Красного Креста. Не хватает, конечно же, я берегу для детей. Что толку давать всем подряд — все равно большинству не помогут. Но этому малышу, возможно, и помогут, как знать. Его мать приехала издалека, из города, который взяли одним из первых. Они сменили около пяти лагерей, прежде чем попали сюда.

— Сколько их в день умирает?

Кайнене не отвечала. Малыш тоненько пискнул, и она ловко сунула в крохотный раскрытый ротик белую пилюлю. Оланна смотрела, как отец Марсель и еще кто-то из мужчин, взяв мертвую женщину за лодыжки и запястья, вынесли ее из класса и потащили за школьный корпус.

— Иногда я их ненавижу, — обронила Кайнене.

— Вандалов?

— Нет, их. — Кайнене кивнула в сторону класса. — За то, что они умирают.

Кайнене отнесла малыша в комнату и передала другой женщине, родственнице умершей. Та дрожала костлявым телом, глаза у нее были сухие, и Оланна не сразу поняла, что женщина плачет, прижимая ребенка к плоской, пустой груди.

Возвращаясь рядом с сестрой к машине, Оланна почувствовала в своей руке ее ладонь.

Угву не верил россказням пастора Амброза, что какие-то люди из заграничного фонда поставили столик в конце Сент-Джонс-роуд и даром раздают прохожим вареные яйца и охлажденную воду в бутылках. Вдобавок он помнил, что со двора опасно выходить — Оланна не уставала это твердить. Но Угву одолела скука. Жара стояла адская, а вода в глиняном горшке за домом была противная на вкус, отдавала золой. Хотелось чего-нибудь прохладного. А вдруг пастор Амброз говорит правду — чего на свете не бывает! Малышка играла с Аданной; если сбегать туда-обратно, то она и не заметит его отсутствия.

Обогнув церковь Святого Иоанна, Угву заметил в глубине улицы нескольких человек. Они стояли в затылок друг другу, руки за голову, а с ними — двое дюжих солдат, один с винтовкой наперевес. Угву застыл, будто на стену наткнулся. Солдат с винтовкой рванул к нему, на ходу что-то выкрикивая. Угву похолодел. Вдоль дороги тянулись жидкие кусты, не спрячешься, позади — пустая улица, негде укрыться от пули. Он нырнул в церковный двор. У главного входа, на верхней ступеньке, стоял старик-священник в белом. Угву подпрыгнул от радости: солдат не побежит за ним в церковь. Угву дернул дверь, но та оказалась заперта.

— Пустите, святой отец, — взмолился он.

Священник покачал головой.

— Те, что снаружи, кого забирают в солдаты, — тоже дети Божьи.

— Biko, пожалуйста! — Угву рванул дверь.

Солдат ворвался в церковный двор.

— Да пребудет с тобой благословение Божие.

Священник, покачав головой, отступил.

— Стой, стрелять буду! Знаешь, как меня прозвали? «Бац-и-готово»! — Драные брюки были коротки этому верзиле, не доходили до черных ботинок. Сплюнув, он потянул Угву за руку: — За мной, чертов штатский!

Угву поплелся следом. Священник крикнул вдогонку:

— Боже, благослови Биафру!

Не глядя на товарищей по несчастью, Угву встал в строй, тоже руки за голову. Это сон, не иначе сон. Где — то невдалеке лаяла собака. Бац-и-готово рявкнул на одного из новобранцев, взвел курок и пальнул в воздух. Чуть поодаль сбились в кучку несколько женщин, одна из них обращалась к напарнику Бац-и-готово. Вначале она говорила тихо, умоляюще, затем сорвалась на крик, замахала руками:

— Разве не видно, он двух слов связать не может! Он же слабоумный! Куда ему винтовку держать!

Бац-и-готово расставил новобранцев попарно, скрутив каждому руки за спиной, а между ними туго натянув веревку. Напарник Угву рванул веревку, словно пробуя на прочность, — Угву едва устоял на ногах.

— Угву! — раздался крик из толпы женщин. Угву обернулся. На него смотрела полными ужаса глазами миссис Муокелу. Не рискнув подать голос, Угву лишь кивнул. Миссис Муокелу пустилась прочь почти бегом, а Угву глядел ей вслед со смесью разочарования и надежды.

— Шагом марш! — заорал Бац-и-готово. Повернув голову, он заметил в глубине улицы парня и погнался за ним. Второй солдат направил винтовку на новобранцев:

— Кто побежит — стреляю.

Вернулся Бац-и-готово, ведя перед собой очередную жертву.

— Молчать! — рявкнул он, связывая парню руки. — Шагом марш! Наш фургон на соседней улице.

Колонна нестройно двинулась вперед, и тут Угву увидел Оланну. Она бежала перепуганная, в наспех нахлобученном парике. Догнав колонну, она улыбнулась, знаком подозвала Бац-и-готово, и тот приказал новобранцам остановиться. Выслушав Оланну, спиной к строю, он повернулся, разрубил веревку, связывавшую Угву руки, и крикнул напарнику:

— Этот уже служит родине. Мы берем только бездельников.

Хмельная радость вскружила Угву голову. Он потер затекшие запястья. По дороге домой Оланна не сказала ему ни слова, и ее молчаливая ярость угадывалась лишь в той силе, с какой она повернула ключ и распахнула дверь.

— Простите меня, мэм, — со вздохом пробормотал Угву.

— Ты, глупец, не заслужил счастья, что тебе сегодня выпало, — ответила Оланна. — Я отдала солдату последние деньги — все, что было. Теперь сам корми моего ребенка, слышишь?

— Простите меня, мэм, — повторил Угву.

Оланна почти не разговаривала с ним следующие дни. Сама варила Малышке кашу, словно больше не доверяла ему, на его приветствия отвечала кивками. А Угву вставал раньше обычного, чуть свет мчался за водой, до блеска натирал в комнате пол, стараясь вернуть ее дружбу.

Помогли ему жареные ящерицы. Дело было утром, когда Оланна с Малышкой собирались в Орлу навестить Кайнене. Во двор зашла торговка с эмалированным подносом, накрытым газетами; в руке она держала жареную ящерицу на палочке и кричала во все горло, предлагая свой товар.

— Давай купим, мама Ола, пожалуйста, — попросила Малышка.

Оланна, не обращая на нее внимания, продолжала причесываться. Пастор Амброз вышел из своей комнаты и стал торговаться с разносчицей.

— Мамочка Ола, купи, — канючила Малышка.

— От них один вред, — сказала Оланна.

Пастор Амброз вернулся к себе с небольшим газетным свертком.

— Пастор себе купил, — хныкала Малышка.

— А мы не станем покупать.

Малышка залилась слезами. Оланна метнула отчаянный взгляд на Угву, и вдруг оба заулыбались: подумать только, Малышка плачет оттого, что ей не разрешают съесть ящерицу!

— Что едят ящерицы? — спросил Малышку Угву.

— Муравьев.

— Если ты съешь ящерицу, из нее вылезут муравьи, будут ползать у тебя в животе и кусаться, — невозмутимо сказал Угву.

Малышка заморгала. Посмотрела на Угву, словно раздумывая, верить ему или нет, и утерла слезы.

Когда Оланна с Малышкой уехали на неделю в Орлу, Хозяин в первый же день вернулся с работы раньше обычного, не заходя в бар «Танзания», и слушал на веранде радио. Угву удивился, когда по дороге в ванную к Хозяину подошла Элис. Он ждал, что Хозяин будет держаться с ней холодно, отвечать односложно, и она вернется к себе за пианино. Однако они беседовали вполголоса, и, хотя слов Угву почти не разбирал, он слышал хихиканье Элис. На другой день она сидела с Хозяином на скамейке. Сидела и на третий, допоздна, пока все соседи не разошлись спать. Еще через пару дней, вернувшись с заднего двора, Угву нашел веранду пустой, а дверь в комнату — закрытой наглухо. У него сжалось сердце, от воспоминаний об Амале к горлу подступил ком. Элис была совсем иной. Ее обманчивая детскость настораживала Угву. Она и без всякого колдовского зелья соблазнит Хозяина, одной светлой кожей и беспомощностью. Угву сходил к банановым зарослям и обратно, вернулся к двери и громко постучал. Надо их остановить, помешать им. За дверью послышался шорох. Угву постучал еще и еще.