Читаем без скачивания Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность - Николай Вирта

Не помогли и «автодесанты» — самая новейшая по тем временам выдумка троцкистов.

Друг Богданова, секретарь губисполкома, имел в своем распоряжении машину. Машина эта сослужила немалую пользу Богданову.

Узнав, что в какой-нибудь ячейке троцкистов бьют и им нужна «квалифицированная» помощь, Богданов посылал на машине «десант» — Карла Фогта или кого-нибудь из своих ораторов, иногда выезжал сам…

В день открытия конференции к редактору «Верхнереченских известий» явились делегаты-троцкисты и потребовали, чтобы в газете было напечатано стихотворение, сочиненное ими:

Ночку темную думы спать не дают,Скоро ль сладим со злою кручиной…

Редактор прочитал стихи, узнал фамилии их авторов и сообщил, что стихи он использует… в докладе контрольной комиссии. После этого редактор выпроводил перетрусивших посланцев Богданова и позвонил о случившемся Сергею Ивановичу.

В кабинете Сторожева сидел Богданов.

— Ну, вот сорвалась еще одна твоя затея. Стишки начали сочинять?

— Почему ты все валишь на меня? — пожав плечами, хладнокровно заметил Богданов. — По-твоему, выходит, будто я всему делу заводчик. Но ведь, и кроме меня, есть люди, разделяющие наши общие взгляды.

— Имеются неопровержимые доказательства и твоей вины. На улицу вышли… Докатились!

— За московских и ленинградских товарищей я не ответчик.

— А ты их осуждаешь?

— Я не привык скоропалительно решать политические вопросы.

— Где ты очень активен, а где — вразвалку. Актер ты, брат! Заглянуть бы в твое настоящее нутро.

— Оно не хуже твоего.

— По всему видно. Мы делом занимаемся, а вы делу мешаете.

— Это еще неизвестно, чье дело дельней. Это будущее покажет.

— Будущее много покажет, — задумчиво сказал Сергей Иванович. — Вот, читай. — Он передал Богданову газету. — Нет, вот эту. Это «Последние новости», издание господина Милюкова. Как он вас превозносит! Как славословит! Каков ваш успех у кадетов!

Богданов отшвырнул газету.

— Ты зачем меня звал?

— А вот зачем. Получено постановление ЦК партии, и я тебе должен сообщить его: за антиленинские выступления на непартийных собраниях будем вас из партии исключать. Ты весьма к этому склонен. Имей в виду, грехов за тобой много!

— Дальше?

— Во-вторых, ваши нелегальные собрания будем распускать.

— Милицию позовете? — насмешливо спросил Богданов.

— Зачем милицию? Членов партии позовем, рабочих. Пока все. Подробности прочитаешь в газете. Прощай.

Богданов встал, пошел к двери, обернулся, хотел что-то сказать.

— В чем дело? — спросил Сергей Иванович.

Богданов медлил.

— Послушай, Николай Николаевич, может быть, одумаешься? Может быть, совесть-то еще осталась? Может быть, оценишь все, что делается вокруг и что вами делалось? Может быть, снова станешь членом партии.

— Я и есть член партии.

Несколько мгновений он задумчиво смотрел на Сергея Ивановича.

Потом круто повернулся.

— Прощай. — И вышел.

— Пошел вниз, — определил Сергей Иванович. — Конченый человек!

Фогт, узнав, что стихотворение попало в контрольную комиссию, выругался и тут же выдумал еще один ход.

Помня о том, что собрание решило подписать просьбу к президиуму губернской конференции дать слово Богданову, Фогт помчался к Николаю Николаевичу. Часа три потели они над бумагой и сочинили довольно хлесткий документ.

— Никаких просьб, — заявил Богданов. — Мы эту штуку другим боком повернем.

— По-вер-нем? — переспросил Фогт.

— Да, повернем.

В документе содержались требования допустить на конференцию не только Богданова, но и его ближайших соратников; прекратить «травлю» и продолжать дискуссию. Все это было написано от имени коммунистов коммунхоза и других ячеек района.

— Такой бумага не подпишут! — усмехнулся Фогт.

— Дурак, ты что, читать ее собираешься? Нужно сделать так, чтобы люди подписали не читая.

— Вы большой умник.

Вслед за тем мобилизовав своих единомышленников и, разъяснив технику дела, отправил их собирать подписи.

К вечеру, за час до начала конференции, документ был в руках у Фогта. Его подписали человек пятнадцать, кое-кто из них вообще не прочитал документа, остальных кое-как уговорили.

Конференция открылась в городском театре вступительным словом Сергея Ивановича. Коммунисты любили его, как любят рабочие каждого сильного, дельного, активного и правдивого человека.

Едва Сергей Иванович кончил говорить, встал Фогт и попросил слова к порядку ведения собрания.

Сергей Иванович, восстановив в переполненном зале тишину, попросил Фогта выйти на трибуну. Немец подошел к авансцене и зычным голосом прочитал обращение троцкистов.

Поднялось что-то невообразимое. Из лож, из партера, с галерки неслись крики, свистки, топанье ног; Фогт тщетно силился перекричать бурю возмущенных голосов.

Сергей Иванович, подняв высоко над головой колокольчик, отчаянно звонил.

Наконец ему удалось утихомирить людей. Едва Фогт раскрыл рот, снова поднялся неимоверный шум. Сергей Иванович, улыбаясь, смотрел со сцены в ярко освещенный зал театра.

Фогт обернулся к нему.

Сергей Иванович пожал плечами — ничего, мол, не поделаешь.

Когда в театре стало сравнительно тихо, Фогт подошел к Сергею Ивановичу, положил перед ним документ и ушел со сцены.

— Я думаю, — сказал спокойно Сергей Иванович, — что мы пустим Богданова на конференцию. Он нам не страшен, никто его не боится, а на слова его ответ найдем.

Богданов и трое его приятелей были уже около дверей театра. Они были встречены гробовым молчанием.

Сергей Иванович предложил избрать президиум конференции. Снова поднялся Фогт и прочитал список своих людей, в том числе и Богданова.

В зале раздался смех.

Вы нам не даете говорить! — громко выкрикнул Богданов. — Вы затыкаете нам рты!

— А вы нам надоели! — крикнул кто-то с галерки. — Сколько лет с вами возимся!

— Надоело до чертиков!

— Поперек горла стали!

Напрасно звонил в колокольчик Сторожев, напрасно кричал и упрашивал — буря разразилась с новой силой.

Богданов, махнув рукой, покинул трибуну.

— Что же это такое? — задыхаясь и вытирая пот, спросил он Сергея Ивановича.

— Знаешь что, уходи. Уходи подобру-поздорову.

Богданов посмотрел на Сергея Ивановича глазами, налитыми ненавистью. Повернулся и пошел, тяжело ступая.

Понемногу волнение улеглось. Сергей Иванович хотел было приступить к выборам президиума, но на сцену поднялся Новичок.

— Товарищи, — угрюмо сказал он. — Тут читалась бумага. И вроде моя фамилия упоминалась. Прошу прочитать еще раз, я не все расслышал.

Сергей Иванович прочитал обращение троцкистов.

— Обман! — снова раздался голос Новичка в наступившей тишине. — Товарищи, я этого не подписывал. Мне про другое говорили. Мне болтали — мол, справедливость, людям, мол, надо дать слово… А этого я… Да нет, ей-богу, товарищи, я ввек…

Зал загудел.

Еще кто-то встал со своего места, тоже отказался от подписи. И еще один. И еще…

— Ладно, — сказал Сторожев. — Разберемся.

— Предлагаем выставить всех троцкистов отсюда! — крикнули из зала.

— Верно!

— Их не только отсюда — и из партии давно бы убрать!

— Голосую. — Сторожев восстановил порядок. — Кто за то, чтобы очистить конференцию от троцкистов?

Сотни рук подняли делегатские мандаты.

— Прошу опустить! Кто против? Ну, ясно — те самые, о ком идет речь.

— Ну, граждане, — выкидывайтесь, — весело сказал кто-то.

— Дышать будет легче!

Карл Фогт вышел, не глядя ни на кого. Вслед за ним ушли его единомышленники.

Сторожев окинул взглядом людей, наполнивших театр. Перед глазами его мелькали знакомые лица: вот Кузнецов, вон там землекоп с пятого участка. Рядом с ним — Антон Антонович. Слева, погруженный в глубокую задумчивость, Алексей Силыч. В ложе Карнаухов, слесари, монтеры, бетонщики…

Сергей Иванович начал говорить.

— Нам предстоит много работы. Мы заложили станцию на Свири, Магнитку, Днепрогэс. Скоро заложим с вами вагонный завод и теплоцентраль. И много еще нам предстоит заложить и построить… Тысячи рук получили работу, и недалек тот день, когда мы закроем биржу труда, недалек день, когда вообще не узнать будет нашей страны, нашего города, наших сел, нас самих… Разве мы не едины? Разве не едина и не могуча наша партия? Разве не могущественна наша страна? Кто сильней нашей семьи народов?.. Нет, никто не может остановить нас…

Глава седьмая

После разговора с Виктором Лев отправился домой. Его душила злоба. Сознание того, что Виктор уличил его в трусости, в том, что он боится какой-то паршивой бумажки, двух глупых фраз, приводило Льва в бешенство.