Читаем без скачивания Если в сердце живет любовь - Сабрина Бродбент

Сказать нечего. Сдержанный, замкнутый Эшли выразился достаточно откровенно, да и Адама он знает лучше, чем все остальные, вместе взятые.

— Пусть Адам вернется на работу, нырнет в новый сценарий, может быть, даже снимет новый фильм. Дай ему время. Он честолюбив, а потому скоро отвлечется. Другой вопрос: чего ты сама хочешь?

Я смотрю с удивлением:

— Как чего? Хочу, чтобы Адам разрешил мне вернуться.

— Честно?

— Конечно. Хочу, чтобы жизнь вошла в нормальное русло.

— Дело в том… — Эшли замолкает. — Возможно, не стоит этого говорить.

— Говори, не бойся. — Лучшего времени для правды не придумаешь.

— Трудно судить о чужих семейных отношениях, но…

— Но?

— Я всегда спрашивал себя, насколько вы подходите друг другу. Адам — чрезвычайно серьезный парень. Порою скованный, даже зажатый. И очень педантичный. А ты…

— Хочешь сказать, что я для него недостаточно умна?

— Не вредничай. Сама знаешь, что это не так. Просто ты легче, живее, веселее… — Эшли вздыхает. — Сам не знаю, что хочу сказать. — Встает из-за стола и кладет руку на спинку стула. Типичная адвокатская поза: можно подумать, что я клиентка и собираюсь подписать сделку ценой в миллион. — Всегда спрашивал себя, что может вас объединять. — Он неловко покашливает, и откровение повисает в воздухе.

Вот уж не думала, что услышу такое признание от Эшли. Они с Адамом — давние друзья; казалось бы, брат должен горой стоять за наше воссоединение.

— Слушай, а что, если мне погулять с племянником? — неожиданно предлагает брат. — В роли душевной подружки чувствую себя не очень-то уютно.

— В Диснейленд поедем? — раздается голос Тэкери. Оказывается, малыш стоит возле двери. Интересно, давно? Что успел услышать и, может быть, даже понять?

— Точно. Поехали в Диснейленд. Я там уже сто лет не был.

Странно остаться одной в чужом доме. Квартира Эшли напоминает джентльменский клуб: вокруг темное дерево, книги и мужской дух. Мебель подобрана тщательно, с идеей и безупречным вкусом. Громоздкий диван тридцатых годов прошлого века с резными подлокотниками, деревянные клубные стулья, шторы с абстрактным рисунком. Наверное, в такой комнате отлично чувствовали бы себя дедушка с бабушкой. Выхожу на балкон. Утро сегодня снова туманное, и рассмотреть удается немногое. В ясную погоду отсюда можно увидеть Тихий океан, но только не сейчас. Сейчас видны лишь снующие по Фэрфакс-авеню машины. Можно заметить почту на Нортон-стрит, неподалеку от светофора, и парковку возле супермаркета, где пытаются приткнуться вновь приехавшие покупатели. На бульваре Хейворт цветут палисандровые деревья. На фоне серых крыш кисти сирени выглядят трогательным натюрмортом.

Не нахожу себе места и бесцельно брожу по квартире. Останавливаюсь в спальне и рассматриваю черное кожаное изголовье кровати, научно-фантастический роман на тумбочке, винтажный будильник. Стесняюсь собственного нескромного любопытства. Ложусь в гостевой комнате в надежде немного отдохнуть и забыться, однако уснуть не позволяет хаос в голове. Встаю, завариваю чай с ромашкой и внезапно вспоминаю о фотографиях и папках, подписанных нашими именами. Они остались в машине, на заднем сиденье. Эшли будет рад увидеть снимки из детства. Вызываю лифт, спускаюсь и приношу в квартиру несколько коробок.

Фотографий много, несколько дюжин. Устраиваюсь на полу в гостиной и начинаю вынимать по одной. Наверху оказываются более поздние: мы с Эшли подростками стоим рядом с папой на пляже в Малибу. Эшли в день окончания юридического факультета. Я в форме ученицы английской частной школы. Удивительно, но на фотографиях все выглядят на редкость счастливыми: улыбки застыли навечно. Сияющие лица никогда не расскажут историю от начала и до конца.

Постепенно докапываюсь до детских снимков. Я на лошади, Эшли на лошади, Лидия на лошади. Мама в бикини на пляже. Лидия со своей мамой в крохотном садике в Англии. Лидия в возрасте Тэкери на коленях у папы в английской гостиной. Лидия с папой сидят за рождественским столом в бумажных колпаках и смеются. Лидия совсем маленькая со своей мамой. Лидия на горшке. Лидия стоит в кроватке. Лидия здесь, Лидия там, Лидия, Лидия, Лидия. Ее фотографии занимают всю нижнюю половину коробки. Как сестра может сомневаться в папиной любви? Откуда все это, если он ее не обожал?

Открываю коробку с бумагами из рабочего стола. Сверху лежат три папки с нашими именами. Беру ту, на которой стоит имя Эшли. Также как и в моей, здесь собраны воспоминания о детстве: школьные табели, грамота за успехи в футболе, перевязанный голубой ленточкой локон младенческих волос, несколько рисунков и открытка, на которой корявым детским почерком нацарапано поздравление с Днем отца. Откладываю папку в сторону. Эшли, конечно, захочет оставить ее себе.

Наследующей папке написано: «Лидия». Снова школьные табели, рисунки, свидетельство о крещении, грамоты за победы в плавании — она всегда отлично плавала. Внизу два письма. Одно написано папой от руки, а второе — вернее, копия — напечатано на машинке и адресовано Роберту Стоуну, который был первым папиным менеджером. Адресовано письмо так: «Роберту Стоуну, в компанию «Арденн инкорпорейтед»».

Название фирмы кажется странно знакомым, но откуда и почему, не помню. Письмо датировано 1981 годом. Лидии пять лет, а я еще даже не родилась.

«Дорогой Роберт.

Хочу сообщить, что на следующей неделе привезу в Калифорнию жену и дочку. Теперь они будут жить со мной. Скрывать их существование больше не хочу.

Понимаю, что решение нарушает условия контракта со студией и противоречит нашему соглашению. Но семья — часть моей жизни, и терпеть разлуку я больше не в силах. Если придется расторгнуть контракт и даже заплатить неустойку, значит, так тому и быть. Жена и дочь несравнимо важнее.

С уважением, Гевин Сэш».

Он любил ее! Ради дочки рисковал договором с фирмой звукозаписи! Хочется крикнуть Лидии, чтобы не сомневалась в папиной искренности. Но ниже лежит еще один листок, рукописный. Это слова песни с простым названием «Прости меня».

Нет, никогда не забывал тебя. Настанет день — обнимемся, любя. Я верю, Лидия, утихнет боль разлук. По жизни мы пойдем, не разнимая рук.

Вернусь домой, взгляну в твои глаза. Откуда грусть и горькая слеза? Я верю, Лидия, утихнет боль разлук. По жизни мы пойдем, не разнимая рук.

В стихах, молитвах, песнях только ты. К тебе летят и мысли, и мечты. Я верю, Лидия, утихнет боль разлук. По жизни мы пойдем, не разнимая рук.

Читаю и не верю глазам. Почему же папа не показал Лидии эти стихи? Почему ни разу не поговорил, не объяснился, не попытался оправдаться? Надо немедленно действовать. Звоню Лидии — в Нью-Йорке скоро вечер.