Читаем без скачивания Новый Мир ( № 9 2010) - Новый Мир Новый Мир

При всей разнородности (и, что уж говорить, очень разном уровне представленных работ) наиболее интересными мне кажутся работы, посвященные более широким социоантропологическим проблемам. Пример такой статьи — завершающая сборник работа Е. Ярской-Смирновой, Г. Карповой и М. Вороны, парадоксально в наименьшей степени связанная с общей темой сборника. Здесь идет разговор о действительно занятном феномене: инфантилизме современных взрослых людей. Для этого явления придуман даже специальный термин: «кидалт» (т. е. «ребенковзрослый», «kid + adult»). Рассматривая механизмы потребления, инспирированные этим взрослым детством и одновременно ему подыгрывающие (именно эти рыночные механизмы — производство инфантильной одежды, аксессуаров и т. д. — видимо, согласуются с общей темой сборника), авторы, однако же, переносят негативную оценку на самое явление. Мне же представляется, что все здесь сложнее и потребность в отождествлении с детским знаменует некие общеантропологические и, страшно сказать, онтологические процессы. Но как повод задуматься об этом статья представляется крайне ценной.

КИНООБОЗРЕНИЕ НАТАЛЬИ СИРИВЛИ

КИНООБОЗРЕНИЕ НАТАЛЬИ СИРИВЛИ

«ПРОРОК»

Жара, духота. Писать не о чем. Единственный способ выполнить свой долг перед редакцией — вспомнить какой-то «пропущенный» фильм из тех, о которых хотелось написать, да как-то не сложилось.

Вот, например, «Пророк» Жака Одийара. Гран-при прошлогоднего (2009  г.) Каннского фестиваля, девять национальных премий «Сезар» плюс еще куча призов по всей Европе. Отличная, крепкая тюремная драма, вполне смотрибельная, несмотря на эпический хронометраж в два с половиной часа. Жанровая сказка на тему «кто был ничем, тот станет всем», — виртуозно снятая в стилистике синема верите и многими воспринятая как авторское кино «с проблемами».

Собственно, режиссера, судя по его высказываниям, «проблемы» волновали в последнюю очередь. Его воображение занимал герой — арабчонок-маугли, уличный попрошайка без роду без племени, забитый, беззащитный, безграмотный, в девятнадцать лет оказавшийся во взрослой тюрьме и удивительным образом сделавший там карьеру крутого мафиозного босса. Одийар нашел замечательного восемна­дцатилетнего франко-арабского паренька по имени Тахар Рахим, пластичного, как кусок глины, узнаваемого, как гопник с соседней улицы, заряженного невероятной энергией, — и вылепил из него этого криминального «гадкого утенка» с такой пугающей достоверностью, что в него поверили и интеллектуалы из каннского жюри, и европейские обыватели, и даже конкретные российские пацаны, для которых небезызвестный Владимир «Адольфыч» Нестеренко заботливо и тщательно перевел фильм на российскую тюремную феню.

«Проблемы» же в разговоре о фильме с неизбежностью возникают из-за того, что абсолютно сказочный, но весьма правдоподобно изложенный на экране сюжет бьет прямо в солнечное сплетение всевозможных актуальных и для нас, и для европейцев этнорелигиозных, политических и социальных конфликтов. В том, что герой — араб — попадает в рабство (обучение) к матерому корсиканскому Дону, научается от него всему плохому (уму-разуму) и в конце концов свергает (предает) своего учителя, чтобы примкнуть к «своим» и возглавить набирающее силу сплоченное мусульманское большинство, — видели и метафору судеб европейской цивилизации, и манифестацию постколониального чувства вины, и обвинение в адрес французской пенитенциарной системы, которая тупо плодит преступников, и апокалиптические ожидания окончательного заката Европы.

Мне, честно говоря, кажется, что, судя по фильму, слухи о закате старушки-Европы сильно преувеличены. Я не знаю, сделано это намеренно или нет, в расчете на французов, дабы отучить их от примитивных расистских чувств, или в расчете на арабов с целью ненавязчиво «подвинуть» их сознание в сторону европейского менталитета, но «Пророк» представляется мне примером виртуознейшей манипуляции массовым сознанием по принципу «чужие как мы». Наглядным пособием: как разрешается цивилизационный конфликт по-французски.

Не стану подробно пересказывать происходящее на экране. Криминальные сюжеты сильно теряют в пересказе. Попробую вытащить общую схему.

Итак, практически все 2,5 часа на экране — тюрьма, снятая мечущейся из стороны в сторону ручной камерой: решетки, коридоры, желтые стены, синие двери, открытые, закрытые и даже удивительным образом закрытые изнутри на веревочку… Калейдоскоп подробностей тюремного быта: длинные французские батоны, хромированная посуда, раздача еды… Почта и посылки в носке, спускаемом через окно… Травка, гашиш, кокаин, героин… Тут же — мастерская, школьный класс, библиотека, мечеть… Тюремный двор, где торгуют наркотиками, играют в баскетбол, дерутся и решают проблемы… Целый мир, находящийся в лихорадочном беспрестанном движении, гигантский муравейник, населенный множеством брутальных, разноплеменных мужчин, устрашающе жестоких, но, по большому счету, простых и наивных, как дети или животные.

Несмотря на старательно наведенный режиссером и оператором визуальный «хаос», внезапные вспышки ярости и постоянно висящее в воздухе агрессивное напряжение, поступки и реакции каждого из обитателей этого муравейника можно с легкостью предсказать. Всяк занимает тут свой шесток, о чем свидетельствуют его повадки и внешний вид. Коротко стриженные и в синих робах — низшая каста, те, кого некому поддержать ни в тюрьме, ни на воле. Бритые, в спортивных костюмах, свитерах и кроссовках — правильные пацаны, члены стаи. В цивильном и с прическами — паханы. Все они неизменны, и только два персонажа имеют в фильме некую отражающуюся на их внешности траекторию движения вдоль вертикали власти. Главный Пахан — корсиканский крестный отец старик дон Лучано и наш «маугли» — арабчонок Малик Эль Джабани.

Пожилой корсиканский дон Чезаре Лучано (Нильс Ареструп), лицом и прической напоминающий актера Любшина, рушится с высот иерархии, и это крушение запечатлено в манере носить дорогое твидовое пальто: вальяжно внакидку, свободно расстегнутым, застегнутым на все пуговицы и с поднятым воротником, как у бомжа… Одной этой детали достаточно, чтобы наглядно продемонстрировать превращение всесильного мафиози в бессмысленного, никому не нужного старикашку.

Внешние метаморфозы, происходящие с Эль Джабани, куда масштабнее. Вначале он принадлежит к «синим робам». И хотя огрызается, когда на него наезжают, но вид имеет несчастного, загнанного волчонка, что подчеркнуто мучительно напряженным взглядом, вечно подбитой скулой и шрамом на голове, хорошо видным в коротко стриженных волосах.

После убийства стукача-араба Рейвба, на которое его подписал Лючано, Малик получает свой первый свитер и становится шестеркой в клане корсиканцев. Он варит им кофе, моет полы, обрастает шевелюрой, слегка расслабляется, и из-под густых темных бровей прорезываются умненькие все вокруг мгновенно секущие глазки. Кроме того, по совету убитого им Рейвба Малик идет в школу, дружится со своим арабским наставником Риадом (его вскоре выпускают по причине смертельной болезни) и разбитным цыганом Джордо, который снабжает тюрьму наркотиками. У него теперь целых три точки опоры — две в тюрьме и одна на воле, — и этого достаточно, чтобы Малик, которого французские власти за казенный счет обучили азам экономики, рискнул основать свой собственный маленький наркобизнес.

Когда после изгнания из тюрьмы основной массы корсиканцев (их то ли выпустили, то ли отправили сидеть в родные края) Лючано вынужденно приближает к себе Малика и отправляет в Марсель на опасные переговоры с партнерами / конкурентами, Малик делает себе прическу с идеальным пробором, облачается в костюм с галстуком и становится, по словам Риада, похож на юриста.

Но это не мешает ему, вернувшись в тюрьму после успешного выполнения дипломатической миссии, вновь облачиться в свитер шестерки, варить Лучано кофе и драить полы в его камере. Лючано нервничает, он не привык к подобному наплевательскому отношению к самому святому в криминальном мире — понтам. Он чувствует, что бессилен управлять этим арабом; привычно запугивает, тычет в глаз ложкой, унижает, опускает, внушает: без меня ты — никто. Но Малик уже вышел из-под контроля. И в конце концов он изящно «убирает» Лучано, подставив оставшихся в тюрьме корсиканцев под пули и заточки их конкурентов из итальянской мафии (сам он в это время мудро отсиживается в карцере сорок дней и сорок ночей). Лучано остается в тюрьме один как перст, он — никто. Зато Малик занимает место во главе многочисленной и сплоченной мусульманской стаи, с вожаками которой он на протяжении фильма тоже долго, успешно и довольно жестко интриговал. Власть в тюрьме переходит к нему.