Читаем без скачивания По ту сторону стаи - Ядвига Войцеховская

   Алкоголь и недосып расплющивают меня по стулу. Я хочу было крикнуть бармену, чтобы принёс лайма со льдом - на сегодня спиртного хватит, - как взгляд мой падает на окно. Я тут же смаргиваю и понимаю, что с алкоголем пора завязывать совсем, иначе я свихнусь, сидя в этой заднице и литрами поглощая виски. Потому что мне кажется, что какое-то короткое мгновение я вижу женщину в зелёном платье, ТУ женщину, мою женщину - в платье цвета клевера и накинутом поверх сером пальто; женщину с чёрными с проседью волосами, и с глазами, блестящими нездоровым, лихорадочным, голодным блеском...

   Джои допивает остатки виски и отодвигает стакан.

   - Дай немного, - он берёт у Райс её бокал с лаймом, и, гремя кубиками льда, прямо так, без соломинки, делает пару глотков. Приятно. Освежает. Особенно, если во рту настоящая помойка после целого дня торчания в прокуренном баре с сигаретой и виски.

   - Всё, Джои, пошли, - Райс несколькими торопливыми глотками приканчивает бокал и ставит на несколько сложенных купюр.

   Джои делает то же самое. На дворе совсем уже ночь. Даже компания у камина притихла; кто-то клюёт носом, кто-то просто тупо смотрит в огонь, пытаясь держать глаза открытыми.

   Джои бросает взгляд на Райс. Её опять что-то беспокоит. Вот ведь проблему нашла, тоже мне, - думает он. В этом она женщина, одно слово. До мозга костей.

   Они поднимаются в свой номер. Райс нехотя плетётся в душ, а Джои заваливается на кровать. По потолку скользят полосы света - разъезжаются все эти фермеры, мясники, молочники, которые провели у гостиничного камина пугающую их ночь. На востоке алеет тонкая полоска зари, горы кажутся чёрными и зловещими. Не слышно ни звука.

   Щёлкает задвижка, Райс выходит из ванной. На ней только большое полотенце, но и его она снимает, быстро вытирается и надевает длинную майку. Его она не стесняется, ей вообще не свойственно стесняться кого бы то ни было.

   Она ложится рядом, и он ощущает запах свежести - без всяких цветов, духов и прочего; он знает, что Райс терпеть не может отдушки. А у неё красивое тело, вспоминает он, особенно для почти сорокалетней женщины, и если особо не приглядываться ко всем этим старым шрамам, когда-то вдоль и поперёк исполосовавшим её.

   - Что ты дёргалась опять? - он начинает гладить её по руке.

   - Не поверишь, Джои, - он чувствует, что она улыбается, только улыбка эта невесёлая, скорее, горькая. - Показалось, что эту долбаную Женщину в Зелёном видела.

   - Это где? - он поднимается выше и проводит пальцами по её шее, уху, виску.

   - В окне. Пить меньше надо, - с горечью говорит Райс.

   Джои знает, что она догадывается, чем бы ему хотелось заняться. Сейчас она сама чуть раздвинет ноги, и не скажет ни слова. Он целует её в ухо и уже намеревается продолжить дальше, как она говорит:

   - Это была та баба. То есть, наверное, это был дурацкий скотч.

   И тут он понимает, что между ними словно встаёт какая-то стена. Не потому что она сообщает о некой мифической женщине, и не потому, что сам он не женщина, какая бы то ни было. Просто до него вдруг доходит, что он не в состоянии до конца дать ей то, что нужно. Ни как мужчина, ни как женщина. Она ничего не скажет, даже получит какое-то удовольствие. Но настоящего удовольствия, такого, как, например, то, которое они вдвоём получают в участке, он ей дать не сможет. Не потому, что он плох, или она хороша, или наоборот. Просто она - Райс. А пошло всё к чёрту, - равнодушно думает Джои, и просто сильно обнимает её.

   - Я хочу тебе сказать страшную тайну, - говорит вдруг Райс. - Ты ведь мне сказал про "нехорошее место".

   - Никому никогда, - шутит Джои, положив голову ей на плечо.

   - Помнишь того чувака, который отъехал? - спрашивает она.

   Ещё бы ему не помнить! В ушах до сих пор звенит то того, как орал шеф. Джои кивает, елозя подбородком по плечу Райс.

   - Ты знаешь, что я чувствовала, когда всё это произошло? - продолжает она. - Удовольствие. И ничего больше. Удовлетворение.

   - И это тайна? - удивляется Джои. - Ты думала, я не знаю?

   - А ты знал? - спрашивает она.

   - Успокойся, старуха, - он с силой гладит её по плечу. - Это нормально. Я же сказал, что всё всегда знаю. Ты, конечно, монстр, но я тебя люблю, - ухмыляется он.

   Райс рывком переворачивается и закидывает ногу ему на бок.

   - Хорошо, что я встретила тебя, - серьёзно говорит она. И понимает, что он улыбается.

   ...- Пся крев, - высокий седой старик презрительно цедит сквозь зубы. - Вон отсюда.

   Кормилица, шурша накрахмаленным передником, выбегает. Глаза у неё наверняка ничего не видят от слёз и страха.

   Я стою возле большого, во весь рост зеркала в деревянной раме - из-за искусно вырезанных виноградных гроздьев и листьев выглядывают пухлощёкие амуры. Эти гроздья так приятно трогать пальцем, они выпуклые, гладкие и чуть тёплые на ощупь. Но сейчас меня одолевает ужасный стыд, и мне кажется, что лучше бы было провалиться сквозь землю.

   - Боль, девочка, - обращается ко мне старик, пристукнув палкой. - Только боль будет держать их в узде. Ты причиняешь боль - или боль причинят тебе. Я ведь учил тебя.

   - Простите, дедушка, - еле слышно говорю я. - Простите меня.

   - У тебя не получилось, Ядзя? - пристальный взгляд серых глаз.

   - Не знаю, - едва выговариваю я.

   - Что ж тогда, дитя?

   - Кормилица, дедушка... она... - от слёз я не могу говорить, но плакать нельзя, плакать стыдно.

   - Что ж, что кормилица?

   - Не хотела... ей больно, - я больше не могу вынести его взгляда из-под прищуренных век.

   Воцаряется тишина. Сквозь набегающие слёзы я смотрю на пухлощёкого амура, которого трогаю пальцем - а вдруг поможет? - и вижу в зеркале себя. Белое платье, перетянутое в талии атласной лентой, и белый бант в волосах. Мне лет тринадцать-четырнадцать, и платье ещё не очень длинное, что меня иногда расстраивает, ведь я же не маленькая, а все подумают, что маленькая... Нет, только не плакать, плакать нельзя. Старик подходит и кладёт мне руку на плечо. Бедный дедушка, как он может вообще прикасаться ко мне, ведь я ослушалась его, как я посмела?!

   - Ей ДОЛЖНО быть больно, Ядзя, - говорит он. - Должно. Ты понимаешь?

   - Да, дедушка, - и как я могла испытывать жалость к только лишь человеку?

   - Ты больше не подведёшь меня, девочка? - я смаргиваю слёзы и решительно смотрю ему в глаза; плакать нельзя, и слёз уже нет, слава Создателю.

   - Вот и хорошо, - говорит он.

   И меня накрывает стеной беспросветной боли...

   Я вздрагиваю и просыпаюсь. В окнах по-прежнему темно, лишь полоска зари стала чуть-чуть ярче. Значит, всего ничего времени прошло с тех пор, как мы легли. И что за бред мне снится?!