Читаем без скачивания Храм любви при дворе короля - Виктория Холт

– Не расстраивайтесь, мастер Поуп, – сказал он, – я от всего сердца благодарю вас за эту добрую весть.

– Король изъявил желание, чтобы вы не говорили долго перед смертью.

– Хорошо, что предупредили, а то я хотел напоследок выговориться. Прошу вас, мастер Поуп, испросите у короля для моей дочери Маргарет разрешения присутствовать на моих похоронах.

– Король согласится, если перед смертью вы будете сдержанны в словах. Тогда присутствовать дозволят и вашей жене, и всем вашим детям.

– Я признателен Его Величеству за то, что он уделяет моим жалким похоронам столько внимания.

Уходя, молодой придворный не мог ничего сказать, слезы душили его.

– Успокойтесь, мастер Поуп, – сказал Томас, – не расстраивайтесь, я убежден, что мы радостно встретимся в раю, станем жить и любить друг друга в вечном блаженстве.

Незадолго до девяти часов Томас Мор в одеянии из грубой шерстяной ткани, свободно облегающем его исхудалое тело, отправился с красным крестом в руках из тюрьмы на Тауэр-хилл.

На казни из всех членов семьи присутствовала только Мерси. Она стояла в окружившей эшафот толпе и глядела на отца, глядела в последний раз. Потом, на похоронах в церкви Святого Петра, к ней присоединились Маргарет и Дороти Колли.

Стояла Мерси далеко, ей не хотелось, чтобы отец видел ее горе. Нужно радоваться, твердила она себе, что его не подвергают смертной казни, как несчастных монахов в Тайберне. А их закованные в цепи братья гниют в Нью-гейте.

Тюремщик, страшась разоблачения, больше не допускал к ним Мерси, все ее попытки проникнуть к ним не увенчались успехом, и они медленно умирали.

Какой жестокий мир, думала она, окружает, словно бурное море, островок покоя и счастья в Челси. На этом островке они чувствовали себя в безопасности, но теперь беспощадные воды залили его, уничтожили покой и красоту, оставя лишь воспоминания тем, кто жил там и любил эту жизнь.

Томас стал подниматься по лестнице, ведущей на эшафот. Она была сколочена наскоро и слегка пошатывалась.

Улыбнувшись, он сказал одному из помощников шерифа:

– Прошу вас, позаботьтесь, чтобы я благополучно поднялся. А при спуске обойдусь без вашей помощи.

Палач ждал Томаса. Глянув ему в лицо, этот ожесточившийся человек увидел его приветливость, снискавшую симпатии столь многих, торопливо отвернулся и пробормотал:

– Господи, прости меня… Томас похлопал его по руке.

– Соберитесь с духом, друг мой. Не пугайтесь своей обязанности… такова уж она. И ради уважения к себе постарайтесь не рубить вкось. – Потом опустился на колени и стал молиться: – Смилуйся надо мной, Господи, в твоей несказанной доброте…

Когда он поднялся, палач подошел, чтобы завязать ему глаза.

– Я сам, – сказал Томас.

Но сперва он обратился к людям, ждущим его последних слов. Он был очень краток, помня, что недовольство короля может пасть на его родных:

– Друзья мои, молитесь за меня в этом мире, а я стану молиться за вас в ином. Молитесь и за короля, чтобы Бог послал ему хороших советников. Я умираю королевским слугой, но прежде всего Божьим.

Потом он завязал себе глаза, положил голову на плаху и сдвинул бороду вбок со словами:

– Она неповинна в измене. Так пусть избежит топора. Когда топор опустился, на Тауэр-хилле воцарилось глубокое молчание.

Губы Томаса слегка шевельнулись. «Верный королевский слуга… но прежде всего Божий».

Королю доложили о смерти сэра Томаса Мора.

– Да сгинут все изменники! – воскликнул он. Но в маленьких глазах его таился испуг. Люди на улицах роптали. На большее они не осмеливались. Они видели ужасную смерть картезианцев, а теперь голову Томаса Мора водрузили на шест на лондонском мосту рядом с головой праведного Фишера, епископа Рочестерского.

– Норфолк, скажите, что вы думаете… без утайки. Норфолк был смелым человеком. Он ответил:

– Что это прискорбно, Ваше Величество. Очень талантливый человек оказался таким упрямым… таким заблуждающимся.

– Вы, кажется, жалеете о его смерти.

– Ваше Величество, он был очень привлекательным человеком. Его любили многие, сир.

Его любили многие!

Король сузил глаза. Люди не забудут, что этого человека приговорили к смерти, потому что он повиновался своей совести, а не королю. Верный королевский слуга, но прежде всего Божий.

Король проклял всех мучеников.

Этот человек не должен жить в народной памяти. В нем должны видеть изменника, человека, заслужившего смерть, изменника, чья голова по справедливости глядит с лондонского моста на воды Темзы.

Но Генрих понимал, что люди, проходя мимо, станут смотреть на голову этого человека, бормотать молитвы и просить у него благословения. Очень многим памятны его любезность, благочестие и добродетель.

При жизни он был Томасом Мором, хорошим, добрым человеком, после смерти он станет святым Томасом Мором.

Этого не должно быть.

Разве Мор не утверждал, что распространение враждебных ересей должно пресекаться любой ценой? Пока он был канцлером, нескольких еретиков сожгли. Надо было тогда распустить слух, что этот замечательный, добрый человек готов причинять страдания тем, кто не разделяет его взглядов. Смог бы он тогда пожаловаться на то, как обошелся с ним король?

Некоторые сказали бы: «Приговоры еретикам выносит не канцлер. Это дело духовенства». Но кто стал бы особо в это вникать? Тюдоры и их друзья скрыли множество исторических фактов, они при желании без труда замалчивали их или придавали им желательную окраску.

Королю вспомнилось дело еретика, высеченного по распоряжению Томаса Мора. Тогда это преступление позабавило Генриха, тот человек в церкви подкрадывался к стоящим на коленях женщинам, задирал у них подолы и набрасывал на голову. Порка – справедливое наказание за такой поступок, но этот охальник был еще и еретиком. Легкая обработка слухов о подобных делах – и вот вам Томас Мор, истязатель еретиков.

Король не сомневался, что его добрые друзья без труда обеспечили бы необходимые свидетельства.

«Нам, – думал Генрих, – не нужны в королевстве мученики. Это неудобные люди, мне они не по душе».

Король должен быть всегда прав, и Генрих нервничал, поняв, что и ему нелегко забыть этого человека. Норфолк сказал правду: Мор был привлекательным.

«Он мне нравился, – думал Генрих. – Я с удовольствием возвышал его».

Ему вспомнились их приятные разговоры, когда писалась та книга, вечера на балконе, где рядом с ним стояла прежняя королева, а Томас Мор показывал им в небе звезды; вспомнилась приятная семья в Челси, прогулка по благоухающему саду, когда он обнимал за шею своего канцлера.

– Я любил этого человека, – пробормотал Генрих. – Я… и многие другие. Я не желал его смерти. Бог свидетель, я любил его.