Читаем без скачивания Ангел света - Джойс Оутс

Не сразу — собственно, только через неделю или дней через десять — позвонила Изабелла Нику в Бостон на службу и рассказала о том, как взорвался Мори. К тому времени ярость у Мори, естественно, прошла, он извинился, Изабелла всячески показывала, что все забыто.

— Я, конечно, знаю, что ты вовсе так не думал, — сказала она, успокаивая встревоженного мужа. — Я, конечно, знаю, что ты любишь меня.

Она рассказала Нику, в чем винил ее муж, но не сообщила, что при этом был упомянут и Ник, хотя и косвенно. Она рассказала Нику, что увидела тогда совершенно незнакомого ей Мори Хэллека — законника, судебного чиновника, человека, исповедующего что-то ускользавшее от ее понимания, впрочем, пожалуй, она и не пыталась это понять: слишком это было абстрактно, чтобы заинтересовать ее. Она рассказала Нику, что ни тогда, ни потом не оправдывалась, ибо чувствовала, что по кодексу мужа ей нет оправдания.

И с тех пор Изабелла Хэллек рассказывала свои наиболее смелые, наиболее смешные, наиболее безнравственные истории только в отсутствие мужа.

БОРЕНИЕ

— А вы знаете греческий миф «Суд Париса»? — ни с того ни с сего во время перерыва в игре спросила Джун Мартене. (Мори и Ник сделали перерыв, чтобы выпить чая со льдом, который Изабелла вынесла из дома.) — Так получилось, что я читала его вчера вечером — нашла старую книжку в твоей библиотеке, Изабелла.

— О да, — говорит Изабелла.

— Я раньше любила эти греческие мифы, — говорит Флоренс Силбер, — но они у меня все так путаются. Боги непрерывно во что-то превращаются — или превращают во что-то смертных, — это мне казалось не очень справедливым: ведь никто не в силах им противостоять. А о чем это, «Суд Париса»? Я что-то не помню.

— Я прочитала его чисто случайно: Одри так раз бушевалась, что я решила развлечь ее, — говорит Джун своим низким, хрипловатым голосом, улыбаясь и глядя поверх красного глиняного корта в пустоту — в лес.

Изабелла, которая смотрит на мужа и Ника и подмечает, как играют мускулы под влажной трикотажной рубашкой Ника и какие бронзовые курчавые волосы у него на ногах, отвечает рассеянно. (Да, она тоже читает Кирстен, Кирстен любит засыпать, посасывая палец и слушая какую — нибудь историю, ну а Оуэн… Оуэн, конечно, для этого уже слишком большой: он сам читает и такой стал критикан!)

— Греческие мифы очень интересны, — медленно произносит Джун. — Я их терпеть не могла, когда мы изучали их на древнегреческом в колледже, потому что они такие жестокие и безжалостные, и еще, наверное, потому, что мы обнаруживаем в них беспощадную правду о себе. И эта правда — хоть и прошли века, — похоже, не изменилась.

— Насколько я помню, — говорит Флоренс, затягиваясь сигаретой и выпуская дым, который этаким веселым грибом окружает ее лицо, — эти мифы, в общем, довольно risque[40]. Это слово все еще употребляют? «Risque»? Оно было в ходу в пятидесятых, во времена нашей юности.

Джун смеется, и Изабелла вторит, хотя все ее мысли — о двух мужчинах. Ее тревожит и раздражает, что у Мори такой загнанный вид и тем не менее он упорствует, не желая прекращать игру, а он уже стал заметно прихрамывать. Ник же — почему Ник, хоть и вспотел, демонстрирует такую кипучую энергию, почему его дурацкие шуточки по адресу Мори так отчетливо разносятся по всему корту?.. (Изабелле недавно пришло в голову, что, когда ее муж и Ник вместе, они перестают быть самими собой. И у того и у другого куда-то исчезают достоинство, обаяние, ум, даже чисто физическая привлекательность — все те качества, какие обнаруживает каждый из них порознь. Интересно, думает она, как они ведут себя в Комиссии. Интересно, думает она, так же ли пристально наблюдает Мори за Ником и так же ли экспансивен, так же ли самонадеянно дерзок Ник. Их дружба вполне может вызывать раздражение у коллег — ведь благодаря ей в их речи столько недомолвок и намеков, столько полуоборванных фраз, которые им, однако, вполне ясны, — и делается это в известной мере, чтобы отгородиться от окружающих.)

— Зевс превращается в золотой дождь, чтобы овладеть какой-то несчастной толстой девственницей, — говорит Флоренс, — или в вола… а может быть, в быка?., словом, и то и другое малопривлекательно. А вот золотой дождь!.. Тут не сразу и поймешь, что на тебя обрушилось.

— Да, — говорит Джун, рассмеявшись и сразу поперхнувшись, — в греческой мифологии довольно многое связано с жаждой обладания. Такое впечатление, что все только об этом и думают.

— Мужчины — да, — говорит Флоренс. — Вы, кстати, читали на днях в газете… об эксперименте, который провел один психолог… по-моему, со студентами… имена их, конечно, не названы… так вот, им показали порнографический фильм с изнасилованием, женщина там ужасно страдает, и фильм сделан с большими подробностями; а потом мальчишкам предложили высказаться, и они заявили, что если б были убеждены, что их не поймают, то «скорее всего» проделали бы то же самое.

— По-моему, не следовало проводить такой эксперимент, — тихо произносит Джун. — Где ты это прочла?

— В «Тайме». На днях. Да, действительно прочла.

— Но право же, такого не может быть, — говорит Джун, подняв глаза и щурясь, — я хочу сказать… ведь это… все — таки… студенты… Ну, если бы еще такой эксперимент провели в тюрьме…

— Да нет же, я читала это, читала, — говорит Флоренс. — Смотрите, они снова начинают игру. Бедняге Мори, видно, так жарко…

— Право же, я не думаю, что этой статье можно верить, — говорит Джун, не глядя на игроков, хотя Ник как раз готовится подавать и весьма изящно распрямляет плечи и руки. — В газетах ведь подтасовывают факты. Этому просто нельзя поверить. Молодежь сейчас так взбудоражена в связи с войной, напалмом, вьетнамскими переселенцами…

— Она, по-моему, взбудоражена в связи с призывом в армию, — говорит Флоренс.

— Но чтобы студенты — и изнасилование…

— При условии, что их не поймают, только в этом вся и загвоздка. Но почему тебя это так удивляет? — спрашивает, явно забавляясь, Флоренс. — Ты же сама только что говорила про греческие мифы: все-де остается по-прежнему, хотя проходят столетия, разве не так?

— Пятнадцать — ноль! — кричит Ник. Мори только что отбил посланный им мяч и попал в сетку.

— Но… — говорит Джун.

— Почему бы нам не последить за игрой? — произносит с улыбкой Изабелла, наклоняясь и дотрагиваясь до плеча Джун, чтобы угомонить ее. Если Изабеллу и тревожит то, что становится уже поздно… гости ведь уже выехали с Саранака… и у мужа такое раскрасневшееся лицо, а Ник так агрессивен, и дети расшумелись, — она, конечно, и виду не подает. Здесь, на Биттерфелдском озере, она для всех — молодая миссис Хэллек, и в своих владениях она — королева. — Может, они тогда поскорее кончат… мы сможем выпить в доме и отдохнуть…

— «Суд Париса» — этот миф я не помню, — говорит Флоренс. — Парис что, кого-то убил? Какую-то девушку?.. А она потом превратилась в дерево?.. Или она превратилась в дерево до того, как он ее убил…

— Нет, Парис был обычным смертным, — медленно произносит Джун, — ты спутала его с кем-то, и он не пытался ее убить, он пытался овладеть ею…

— Именно: овладеть, — говорит Флоренс, — а я что сказала? Убить? Конечно, я имела в виду — овладеть. Я действительно сказала «убить»?

Джун прочищает горло и начинает пересказывать миф, и Изабелла с досадой отодвигается от них. Джун обожает поучать, командовать, вечно читает нотации, когда она среди женщин, и никак не раскрывается, когда она среди мужчин, особенно при муже. («Твоя жена такая напористая, хоть и действует тихой сапой и никогда ничего прямо не скажет», — говорит Изабелла Нику. И Ник удивленно отвечает: «В самом деле? Вот уж не замечал».) Изабелла пыталась наладить дружбу с Джун, но Джун не пошла ей навстречу: в ней крепко засело зернышко ненависти. Изабелла это отчетливо чувствует, хотя сама держится с Джун более чем тепло. Значит, ты боишься потерять его, моя девочка, думает Изабелла, значит, ты перепугана — прекрасно, ты на крючке. Кроме Ника и Джун, Изабелла — единственная, кто знает, что Джун известно о двух или трех «невинных» романах Ника за одиннадцать лет их супружества… и знает также, во всех подробностях, как реагировала Джун на признания Ника: истерика, неверие, возмущение, слезы, смирение, «жалость» (что показалось тонкому уху Изабеллы наигранным), прощение — и страх.

Она исподтишка разглядывает Джун. Плохо причесана — волосы от жары развились и висят прямыми патлами, на лице ни пудры, ни крема, так что — при таком солнце — видна каждая пора на носу, сутулится, в обрезанных джинсах и спортивной рубашке, что, право же, выглядит уж слишком затрапезно. Точно она поехала со своим семейством в горы, провести в палатке уик-энд, а не в гости к Хэллекам. Точно она невидимка, защищена от взглядов. Впрочем, Джун так и не освоилась в Вашингтоне, она утверждает, что «не понимает» этот город, его обитателей; Изабелла же считает это неумением понять, почему она здесь несчастна. А ведь должна бы сообразить, что Ник — блистательный, честолюбивый, энергичный Ник — просто не мог ни одного года больше оставаться в той фирме, примирившись с их подачкой, — как будто они не понимали, что представляет собой Ник Мартене! Повысили по службе, но с какой оскорбительно ничтожной прибавкой, посадили в откровенно уродливый кабинет, без личной секретарши…