Читаем без скачивания Книга мёртвых - Эдуард Лимонов

И, встав, чуть не упав, закричала:

– Эй, Энди, за va?

Уорхол покачал рукой. Молодые люди оскалились.

Ещё, помню, я повёз её в мастерскую к художнику Куперу. До 1972 года он назывался Юрием Куперманом, и у него была мастерская во дворе дома на улице Кировской (ныне Мясницкой), в том же дворе, где когда-то была мастерская отца Пастернака, художника Леонида Пастернака. Потом он жил в Англии и в конце концов стал модным художником во Франции. Его «табло», как называют картины французы, изображали сливающиеся с фоном куски стульев и вообще всякое старое барахло. Очевидно, в детстве Юрий увидел где-нибудь на чердаке бабушкиной дачи в гнилой соломе старые вещи – сломанные стулья, скрипки, колотые чернильницы, – и это навеки ударило его по голове. Уже тогда он внешне выглядел, как старое кожаное седло из музея Востока, большой и старообразный. Мы напились у художника до такой степени, что, втиснувшись на четвереньках на водительское место, Жаклин на четвереньках вылезла через пассажирскую дверь. Да, она водила машину, и неплохо, у неё никогда не было аварий.

Потом она рассказала мне, что Купер пытался увести её у меня. Он звонил ей, встретился с ней, убеждал её бросить меня и жить с ним! Если бы я не знал Купера, то мог бы заподозрить, что Жаклин набивает себе цену. Но я наблюдал в России, Италии и Америке его роман с продюсером NBC, американкой Люси Джарвис. Той было лет под пятьдесят, и как она за ним бегала, чего только она для него не делала! Пьесу по его книге (он был и автором книги) Люси уговорила поставить бродвейского продюсера Харольда Принца! Впоследствии постановка не состоялась, но Люси приложила массу усилий. Она сдвигала для «Юрочка» горы. Очевидно, Купер увидел в Жаклин де Гито французский вариант мадам Джарвис. Но Жаклин настучала мне на него. И я только смеялся. Вот мерзавец! Купер принадлежал (пока ещё он не умер) к категории мужчин, которые обожают несвежих женщин. В моём меню Жаклин была исключением, я стал с ней спать вначале из хулиганства, продолжал из удовольствия и тщеславия – как же, ведь «контесса» и участвовала в «партузах» самого Помпиду! В меню Юрия Купера она была бы основным блюдом.

Осенью 1982 года я уехал в Штаты. Там я познакомился с Наташей Медведевой. Провел с ней целомудренно первую ночь за просмотром странного испорченного гениального фильма «Ночной портье» и незаметно для себя втянулся в мрачную трагедию этой 24-летней женщины, опрометчиво дал ей обещание увезти её в Париж. Наташа прибыла в Париж 12 декабря 1982 года.

На Жаклин не оставалось времени. И мы отошли друг от друга, без разрыва. Потому что нас связывало её деревянное корыто, отделанное в кожу, её и мои оргазмы, её струя. А планов у нас никаких общих не было.

Через какое-то время, прошло лет пять, Пьер Комбеско, уже Гонкуровский лауреат, сказал, что Жаклин велела ему привести меня на обед. Я пошёл. Без Наташи. Было ли что у меня на уме тогда, я не помню. Скорее всего, нет, захотелось увидеть смешную Жаклин, вдохнуть запах старого паркета, огуречный острый запах нашей любви – бывшего рабочего салтовского завода «Серп и Молот» и контессы из старого бургундского рода. Захотелось побыть в приятном месте.

У меня плебейская привычка приходить вовремя. Даже если я пытаюсь опоздать, то не получается. Я пришёл, когда там был только один приглашённый – югославский писатель Данила Киш. Определить точно, кто он – я думаю, он не мог и сам: в его жилах текли венгерская, сербская, цыганская и еврейская крови, как минимум. Небольшая морщинистая носатая морда на сутулом костяке. Узковатые плечи. Шумный нрав! Я с ним уже мельком виделся в суете парижской литературной жизни: на каких-то коктейлях, должно быть. С Жаклин мы поцеловались. Она уже была вся парадно одета, фартучек поверх селёдкой охватывающего её костюма, она только отвела мокрые руки за спину и стала говорить со мной по-французски: «Бонжур, Эдуар, теперь ты, сказал мне Пьер, отлично говоришь на нашем туземном!»

Гопник Данила стал сразу называть меня на «ты» и налил мне белого вина. Нет, это был не «Сансерр», но в остальном он явно занял у Жаклин то место, которое занимал я. И контесса де Гито демонстрировала их отношения. То положит руку ему на плечо, то коснется кисти руки, то обопрётся на него. Одет он был, как мог одеваться ещё только Бродский, – гулаговского стиля жёваный пиджачок, мятая рубашка, брюки, вздувшиеся в коленях. Я слышал, что он неплохой писатель, позднее мне попала его небольшая книжка в карманном формате, изданная в «Пингвине». Тематика была диссидентская: война, лагеря, история его семьи, но во всё это добавлено было несколько вёдер добрых балканских ужасов и сюрреалистических изуверств. Этим славятся югославы, стоит поглядеть на фильмы Эмира Кустурицы, а до него посмотреть «Свит-Муви» Душана Маковеева…

Слава Богу, вскоре появились гомосексуалисты, во главе с Пьером, стали сплетничать, злословить и потом ссориться с Данилой. Даже для меня, сурового джеклондоновского героя, Данила Киш был тяжёл, с его тыканьем, прерыванием собеседника, привычкой тыкать кривые, не очень чистые пальцы в грудь собеседника, а уж на них он оказал прямо мрачное влияние. Они с ним сцепились. И нельзя сказать, что победили. Потом мы сели за стол. Еда была восхитительная. Жаклин всё время бегала на кухню, инструктировала служанку. Блюдо подавал нанятый официант. Возвращаясь с очередного похода на кухню, Жаклин села мимо стула. Думаю, ей было очень больно, может быть, сломала копчик, но когда её уводили в спальню, скорее уносили, она стоически хотела остаться. «Се rien, се rien», – повторяла она.

Когда её выносили, Данила продолжал словесную баталию с лысым сотрудником Жаклин – гомосексуалистом, конечно. Балканские мужские обычаи я знаю: теперь, когда я воевал на вуковарском, боснийском фронтах, в Книнской Крайне, когда я посетил Черногорию. Но это было позже, Данила Киш тогда уже умер. В 1987 году я встретил его в Будапеште. Под скрипки цыган он плясал какой-то дикий танец. И был очень недурён. «У него рак, – сказал мне кто-то из присутствующих за столом. – Он знает».

В октябре 1989 года югославы пригласили меня в Белград на ежегодную традиционную Белградскую встречу писателей. Были русские из России, и были русские из эмиграции. Муза Павлова соседствовала с Войновичем. В последний день моего пребывания там меня отвезли на старое Белградское кладбище: хоронили умершего от рака Данилу Киша. Стояла широколиственная, медленная осень. Красивое южное кладбище. Ризы священников сияли, если вдруг из-за туч появлялось солнце. Особенно красивы были чёрные одеяния священников, расшитые золотом. Тучи лежали низко, но часто раскалывались, и в просветы проникали ещё обжигающие лучи. Я задумался о нём.