Читаем без скачивания Час негодяев - Александр Афанасьев

Меню висело рядом с кроватью. На сегодня борщ, на второе свинина с гарниром, чай, компот. Да, так прямо и написали – компот. Повеяло семидесятыми годами прошлого века – не худшим, кстати, временем. Тогда никто и представить не мог, что из Киева будет отдан приказ бомбить Донецк, уничтожать его население.

Я поднял трубку и… положил ее. Не могу. Может, это глупо, но не могу. Я ведь все знаю. И про умерших в войну от голода стариков и старух. И про сегодняшние, совсем не сытые времена. Это в Киеве я езжу на «Порш Кайенн». А здесь… когда я буду жрать этот борщ и свинину с гарниром, я буду представлять себе тех, у кого и сегодня пустой суп на плите.

Нет. Не могу…

Набрал номер сопровождающего. Сказал, что в гостинице больше оставаться не могу…

В ожидании аудиенции в КГБ – нужного человека просто не было на месте – меня повезли по городу…

Центральная часть города пострадала от обстрелов не сильно – страшнее всего в аэропорту и прилегающих к нему кварталах – там все просто снесено огнем. Но и самому Донецку хватило. Я увидел и памятник на том месте, где погибли мирные жители в троллейбусе от взрыва мины, и знаменитые Розы мира – огромный, в несколько метров высотой памятник, при ковке которого было использовано железо от упавших здесь «Градов». Памятник был окружен ковром красных роз, и по центру, словно живой, бился Вечный огонь.

Память всем павшим уже в новой, страшной войне.

Ах, какого дружка потерял я в бою…И не сорок два года назад, а вчера…

Это Александр Розенбаум. Эти слова написаны тридцать лет назад, но актуальны и сегодня, потому что мы никак не можем выйти из боя. И это не тысяча девятьсот сорок пятый. Это две тысячи четырнадцатый. Вечный огонь в память тех, кто вставал первым, и тех, кто пришел добровольцем потом. Кто погиб под обстрелами в городе и пригородах и кто пал в аэропорту. Кого расстреляли на дороге из танка при попытке спастись – просто, ради веселья. Кого схватили и зверски убили правосеки, кого пытали до смерти в застенках СБУ. Кто штурмовал Углегорск, Дебальцево, Мариуполь. Кого нашли в киевских и харьковских изоляторах СБУ, мертвыми и еще живыми.

Это нужно не мертвым. Это нужно – живым…

Когда специальная группа, состоявшая из ополченцев и оперативников ФСБ, заняла Харьковское СБУ, удивительно, но кое-кто из следователей оказался на месте. И предложил помощь и сотрудничество… в расследовании преступлений, которые они сами и совершали. Вместе с оперативной группой ФСБ был и спецназ ДНР. Они просто привезли этих выродков на площадь, где у постамента памятника Ленину – самого памятника не было – уже шел многотысячный митинг, и выдали их людям.

Алый платок огня трепетал на ковре из алых роз. И я понимал, что далеко не все еще сделано. Днепропетровск, Одесса оккупированы врагом. И там, и там все еще есть и СБУ, и изоляторы, причем в еще худшей форме.

Но рано или поздно мы дойдем и туда.

Встречу мне организовали с начальником управления ВКР полковником Беленко. Это был человек лет пятидесяти на вид, но крепкий как дуб, седой как лунь, ростом под потолок. Как потом я узнал, ему было всего сорок три года, и за эти сорок три года он успел похоронить родителей, убитых при обстреле.

Руки полковника были в остатках грязи. Заметив, он обыденно пояснил:

– Копанки.

– Копанки?

– Ну да. Работаем по захоронениям. Только из-под Краматорска, там концентрационный лагерь был. Работы хватает…

Я не нашелся что ответить.

– Чаю?

Чай был горячим. Вкусным. Почти чифир, но не слишком. Я в свое время сам пил… шесть пакетиков «Липтона» и две столовые ложки сахара…

– …Я ищу днепропетровского снайпера, – сказал я, прихлебывая ароматный, с травами чай, – и если это ваш человек, прошу мне сказать. Как-то порешаем.

Беленко покачал головой. Чашка в его руках казалась игрушкой.

– Это не наш.

– Понятно.

– Почему вы думаете, что он наш?

– У меня… есть подозрение, что он имел какое-то отношение к событиям в зоне АТО. И ко многим другим событиям.

Беленко молча ждал новых слов от меня.

– К расстрелу людей на Майдане, – выложил я козырь.

Полковник поморщился:

– Это-то какой смысл трогать?

– Потому что это один из краеугольных камней. Выбьем его – возможно, сложится все здание.

– Наивность…

– И тем не менее…

Беленко отставил чашку в сторону.

– Враждовать всегда проще, чем дружить. А верят люди в то, во что хотят верить. Думаете, если даже вы докопаетесь до правды, это что-то изменит? Хоть что-то? Вера всегда была сильнее правды.

– Я хочу надеяться.

– Слишком много крови пролито. Слишком много зла сделано.

– Речь не идет о восстановлении Украины.

– А о чем тогда?

– Речь идет о тех людях, которые фактически взяты в заложники в Одессе, в Днепропетровске, в других городах. Речь о лжи, на цементе которой строится уродливое здание Едыной Краины. Ложь о киевских снайперах – один из тех немногих краеугольных камней, на которых сейчас строится здание украинского национализма. Небесная сотня не менее известна и почитается, чем герои Крут. Вы думаете, у вас нет таких…

– Да есть, конечно.

– Ну, вот. Если удастся доказать, что людей в Киеве расстреляли организаторы Майдана, а не правительственные снайперы, или, по крайней мере, что часть этих людей расстреляли наемники организаторов Майдана, будет шок. Тогда с ними можно будет работать.

– Красиво говорите… уродливое здание…

– Как есть. Палестинцы живут войной уже семьдесят лет. Между Индией и Пакистаном было уже три войны, и Пакистан все три проиграл, а теперь обзавелся ядерным оружием и мечтает, как сожжет соседа дотла. Я не хочу, чтобы здесь так жили. А вы?

Полковник нажал кнопку на селекторе.

– Зайди…

Вместе с приданным мне на помощь сотрудником КГБ – он отзывался на имя Юрий – мы просматривали материалы…

Материалов было много… съемки из аэропорта, включая и те, которые не попали в Youtube, записи с допросов и учетные карточки на пленных… материалы различных телекомпаний… КГБ накапливал и хранил все, сейчас это проще, и кто знает, что может пригодиться и когда.

– Работали когда-то здесь? – в лоб спросил Юрий.

Я отрицательно покачал головой.

– Харьков… потом Киев.

– Харьков…

Скребанула ирония.

В Новороссии тоже все было не слава богу, потому что в одном политическом образовании оказались такие разные города, как Харьков, Луганск и Донецк. Столицей стал не Донецк, а Харьков, и это была первая линия разлома. Харьковчан не любили, считали, что они «отсиделись», «выехали на чужом горбу». Когда все только начиналось, протесты были и в Харькове, и не менее сильные, чем в Донецке и Луганске, но там их удалось подавить. Возможно, потому, что не нашлось на Харьков своего полковника Стрелкова. Потом – в Харькове никогда не стихало сопротивление, но по-настоящему Харьков поднялся лишь тогда, когда в него заходили российские БТРы. Затем, когда встал вопрос, где должна быть столица Новороссии, ее решили делать в Харькове – самый крупный город, не пострадавший от обстрелов, уже имевший столичный опыт, не надо было строить здания под новую власть. Это продавленное Москвой и, на мой взгляд, ошибочное и предательское решение глубоко оскорбило сражавшийся и умиравший под бомбами Донецк. Со своей стороны, харьковчане тоже задавали вопросы, а с чего это они должны давать деньги на восстановление Донецка и Луганска. Десятилетия позднесоветской и постсоветской эпохи, когда человек человеку не друг, не товарищ и не брат, а волк, давали о себе знать, и порой в очень уродливой форме. Грызлись… интриговали. У нас, в России, тоже немало тех, кто говорит, а чего это мы должны помогать Новороссии и строить за такие деньги мост в Крым? Ну и что, что там тоже русские…

Ролики… снятые разными операторами и на разной аппаратуре, чаще всего в непригодных для съемки условиях и без какой-либо системы. Самое начало сопротивления. Тогда в ДНР еще не было поставленных как положено спецслужб, и нормально налаженной работы с пленными тоже не было. Не велась надлежащим образом картотека, не производилось фотографирование, не брались отпечатки пальцев (что в сочетании с обещанием расстрелять при следующем попадании в плен свело бы на нет повторников), не были разработаны стандартные опросники, плохо велась пропаганда и перевербовка, практически не было попыток заслать через них дезинформацию. Сейчас я видел сливной бачок этой войны, куда люди сливались, как мусор. Молодые пацаны и средних лет дядьки, ошеломленные, иногда раненые, с растерянностью в глазах. Рассказы не отличаются оригинальностью – по мобилизации, схватили на улице, или пришли на работу, или загребли из университета. Правда это или нет – уже не поймешь. Для многих – да, правда. Обезумевшая, преступная киевская власть готова была кидать людей в топку ротами и батальонами, даже не имея какого-то четкого плана действий. И самое страшное, что делала это она не только в угоду западным спонсорам и хозяевам, но и для того, чтобы утолить жажду справедливости и крови всей политтусовки, всего журналистского и околожурналистского сообщества, всех «свидомых» и «небайдужих», которые давно потеряли и разум, и совесть, и чувство меры и готовы были без счета пихать в топку гражданской войны тихих и безответных людей, работяг и селян, которым не повезло закончить факультет журналистики, получить грант ЕС и остаться в Киеве снимать слезливые сюжеты об очередных похоронах. Не знаю, как другие думают, но по мне такая «любовь к украинскому народу» хуже любой ненависти. Эти… те, кого я назвал, любили его так, что готовы были «стратить» его без остатка. Правильно говорят – стоит интеллигенту переступить какую-то внутреннюю черту, и маньяку рядом с ним делать нечего. А украинские, особенно киевские, интеллигенты ее давно переступили…