Читаем без скачивания Ниже ада - Андрей Гребенщиков

— Куда дальше? — Ивана удивляла странная осведомленность друга.

— План такой: для начала доберемся до подвала дома купца Железного. Там достаточно уютно, есть мебель и минимальные удобства. Ты выспишься как следует, я же в спокойной обстановке изучу дневник. Возражения будут?

Тон Живчика — убежденный, напористо-веселый — успокоил друга. Спорить понапрасну не хотелось, к тому же, пока боль вновь не овладела всеми помыслами, нужно было подумать над словами Отшельника, припомнить каждую деталь, оценить странную и мимолетную встречу с легендой прошлой войны…

— Костя, ты ведь историей увлекаешься. Вот скажи, Отшельник — он какой? Хороший или плохой?

Федотов закашлялся:

— Ну, ты даешь… вот это вопрос! Не в бровь, а в глаз. Для Площади — однозначно плохой, для Динамо — отец родной. Ботаническая же всегда нейтралитета придерживалась, хотя благодаря твоему деду симпатии были на стороне Динамы…

— А дед тут при чем?

— Мне кажется, он очень плотно общался с динамовской верхушкой в попытке отвести угрозу от родной станции. Посмотри наши учебники по так называемой новейшей истории, понаблюдай за людьми — нейтралитет нейтралитетом, однако все мальчишки на Боте в играх хотят быть динамовцами: Корнетом, Москвичом или Пашей Гераклом и сражаться с Додоном, Агнией, Испанцем и прочими «площадниками». Если вспомнить, кто занимался составлением учебников, а это был как раз твой дед, то отпадут все сомнения. С его точки зрения Отшельник в большей степени был хорошим, значит, и для нас с тобой тоже, потому что переть против мнения Александра Евгеньевича я бы не стал.

Живчик улыбнулся, но Ивану было не до смеха.

— Костя, я не про учебники спрашиваю и не про дедушку. Считаться хорошим и быть хорошим — все же разные вещи.

— Ты только что его видел, сам можешь оценить…

— Я его не понял. Совсем, — признался Мальгин. — Почувствовал, что в нем есть сила, да не просто есть, а прямо-таки зашкаливает, рвется наружу… Но положительная она или нет — неясно.

— Знаешь, в древности говорили: враг моего врага — мой друг.

— Да забудь ты пока о Бункере! И о Боте с дедом тоже. Отшельник, как историческая фигура, какой? Сам по себе?

— Умеешь, ты, Ванька, кровь пить… Не хуже меня. Ждешь, что я скажу: «Отшельник добрый»? Так не добрый он ни фига! Был бы добрым, не продержалась бы Динамо так долго, да и вообще не подмяла под себя половину ветки. Хороший? Возможно, потому что в Конфедерации Уралмаша народ жил довольно сносно и организовано там все было достаточно грамотно. Злой, хороший, умный — вот так. Еще наверняка хитрый, беспощадный, отчаянный, смелый, кровавый, подлый — такие приставки к прозвищу «Отшельник» я слышал лично, а сколько их еще существует — одному Богу известно. Пойми наконец, он — настоящая Легенда с большой буквы! А плюсы и минусы не нам с тобой ставить — это уже во власти Времени и Истории…

Ваня, неудовлетворенный, покачал головой, но к другу с расспросами больше не приставал. Путь до подвала не занял много времени — совершенно безо всяких происшествий ребята добрались до него за пару часов. Похоже, в систему старинных туннелей не пробралась никакая нечисть, да и сами люди ею практически не пользовались, либо даже вовсе не подозревали о ее существовании. Живчик с готовностью подтвердил догадки друга:

— Ходами давно не пользуются. До Первой войны было несколько посвященных в их тайну, а потом, считай, один Отшельник и остался.

— А ты? Откуда ты все знаешь?

Костя не сразу нашелся, что ответить. Было заметно, что вопрос мучил его самого.

— У меня такое ощущение, будто всегда знал, только забыл на время. Знаю, звучит странно, но другого объяснения у меня нет. Иногда кажется, что раньше я уже бывал здесь… Бред, конечно, но уж как есть. Веришь?

Иван, разумеется, не удовлетворился неопределенными туманными фразами, но не доверять Живчику не мог — тот выглядел искренним и абсолютно растерянным. Похоже, он сам терялся в догадках.

Подвал и вправду оказался очень уютным. При виде хорошо сохранившейся широченной кровати глаза дозорного непроизвольно закрылись и сладкая, безмятежная нега на много часов овладела давно не ведавшим отдыха телом. Живчик с завистью покосился на друга, потом огромным усилием воли переборол настойчиво-навязчивую дрему и с головой погрузился в дневник погибшего сталкера.

Читать приходилось по диагонали — слишком объемной была тетрадь, чтобы за один присест одолеть ее от корки до корки. Проклиная все на свете, Федотов с трудом заставлял себя пропускать целые страницы с увлекательными рассказами о делах давно минувших, но еще не забытых дней. В очередной раз, увлекшись чтением, он одергивал себя и напоминал о цели исследования. Нужно найти, как уничтожить Бункер, все остальное — вторично. Выходило, что изучать наиболее целесообразно с конца, иначе процесс слишком затянется.

Постепенно распутывая историю в обратном порядке, молодой человек сложил целостную картину трагического окончания Первой войны. Конечно, часть происходившего шестнадцать лет назад осталась непонятна, мысли и страсти — причины поступков основных действующих лиц — остались за кадром, а вернее — в неизученном начале дневника. Однако механика второго или «малого», как называл его Игнат, Апокалипсиса шаг за шагом, строчка за строчкой раскрылась пытливому уму Живчика.

Торопливо, боясь упустить хоть малейшую деталь, он вел хронику последних, самых страшных дней войны, исписывая своим мелким кривоватым почерком листок за листком.

Проспавший целых восемь часов Ваня обнаружил товарища уткнувшимся в кипу бумаги и судорожно сжимающим в руке карандаш. А еще он сладко посапывал, скалясь во сне совершенно счастливой улыбкой ученого, решившего сложнейшую, неподвластную другим задачу.

Мальгин осторожно извлек из-под головы спящего несколько листков, испещренных прыгающими между строк загогулинками, — писал Костик просто чудовищно. Чтобы разобрать хоть что-то, мальчишке приходилось прикладывать неимоверные усилия, однако любопытство способно покорять и не такие вершины. Постепенно странные кривульки превратились в буквы, наборы бессвязных символов оказались словами, а строчки, украшенные уродливой «вязью», обернулись фразами и предложениями.

«…таким образом, — писал Федотов, — к миттельшпилю расклад сил был следующим:

ослабленная внутренними противоречиями Площадь отчаянно ищет поддержку на стороне;

постоянно усиливающееся Динамо пытается воздействовать (с разной степенью успешности) на немногочисленных союзников Площади (подкуп, угрозы, шантаж и так далее) и концентрирует войска в приграничных конфликтных зонах. Игнат уверен, что решающая битва близка;

малопонятный противоборствующим сторонам Бункер симпатизирует Площади и делает шаги ей навстречу. Та, хоть и не представляя до конца, с кем имеет дело, помощь принимает.

В эндшпиле положение кардинальным образом меняется:

на Динамо начинается эпидемия. Мор (Москвич считал его рукотворным, приписывая „авторство“ Бункеру) убивает прежде всего людей с ослабленным или не до конца сформировавшимся иммунитетом, то есть стариков и детей, однако не щадит и взрослых с той лишь разницей, что у них инкубационный период длится несколько дольше. Местные врачи с болезнью справиться не могут, тогда Отшельник отправляет две группы спецназа под руководством Игната и некоего Непряева на поиски лекарства. Труппа Непряева идет на запад к Медицинскому Научному Центру, Игнат направляется на юг, к Радиозаводу, где находилась засекреченная военная лаборатория. Сам Отшельник на севере пытается найти некого Знахаря, известного, как своими талантами, так и крутым, несговорчивым нравом. К назначенному времени никто на станцию не возвращается, оставшееся руководство предпринимает попытки выторговать вакцину у Площади. Безрезультатно. Тогда полевой командир Паша Геракл собирает зараженных людей и совершает рейд на вражескую территорию. Проникает в логово врага и заносит инфекцию. Группу частично уничтожают, частично берут в плен, но свое дело диверсанты завершить успевают — эпидемия начинается и на Площади. Таким образом, Геракл хотел вынудить площадников выдать себя, заставить использовать лекарство. Впрочем, все было напрасно — искомой вакцины не оказалось и у богатой на разного рода редкости станции.

Додон, представляющий военную верхушку Площади, отчаявшись быстро найти эффективное средство (а спешил он потому, что его малолетний сын заболел одним из первых), обращается к парадоксальному на первый взгляд „оружию последней надежды“ — посоветовавшись с православным настоятелем, он снаряжает команду из десяти добровольцев-площадников, семерых пленных динамовцев (в том числе и Геракла) и под таким эскортом отправляет нескольких священнослужителей в чудотворный Храм Иоанна Златоуста. Цель команды — обеспечить безопасность церковников на время молебна на здравие умирающих детишек.