Читаем без скачивания Журналист - Андрей Константинов

— Ты кому-нибудь еще про этих гостей рассказывал?

— Нет, — затряс головой Фикрет. — Честью клянусь.

Обнорского вдруг затопила волна страшной злобы, и азербайджанец, увидев, как исказилось его лицо, отскочил в угол. Андрей сжал зубы и, сделав над собой усилие, сказал почти спокойно:

— Если ты, мразь, еще раз что-нибудь про честь скажешь — я тебя инвалидом сделаю… Магнитофон у тебя есть, паскуда? Магнитофон, спрашиваю, есть?!!

Гусейнов мигом вытащил из-под кровати коробку с двухкассетным магнитофоном и, сдув с нее пыль, протянул Обнорскому.

— Вот, бери. Новый совсем, во фри-шоп брал… Андрей распечатал коробку, нашел в комнате какую-то кассету, сунул ее в магнитофон и приготовил аппарат к микрофонной записи. Потом он поманил Фикрета пальцем и сказал:

— Сейчас ты сюда все подробно и быстро расскажешь — и про то, как бабами торговал, и про то, как Илья тебя из Триполи уехать заставил. И про гостей, которые к Новоселову шли, тоже. Понял меня?

— Нет, — сказал Гусейнов, мотая головой. — В магнитофон говорить не буду. Зачем, а?

— Будешь, — совсем тихо сказал Обнорский и ударил Фикрета наотмашь тыльной стороной ладони по губам. — Будешь, падла вонючая… Честью клянусь, будешь…

Через пятнадцать минут Андрей выскочил из трейлера Гусейнова и побежал к машине, около которой уже ходил кругами недовольный Шварц.

— Извини, Серега, что задержался. Все, можем ехать, — выдохнул Обнорский, подбегая к Вихренко.

Шварц, однако, садиться в машину явно не торопился. Он отвел Андрея на несколько шагов в сторону и, хитро улыбнувшись, сказал:

— Видишь ли, Палестинец, у нас тут свои правила… Мы с тобой должны были у азербона три тонны взять, а ты, как я понимаю, решил еще маленько подхалтурить. Так дела не делаются, приходили-то вместе.

До Обнорского дошло, что Вихренко заподозрил его в «сверхурочной работе» на свой карман. Андрей улыбнулся и поднял руки.

— Не брал я у него ничего, хочешь — обыщи. Мне за одну бабу нужно было поквитаться, привет от нее этому козлу передать…

— А в кармане что? — кивнул на оттопырившийся нагрудный карман Обнорского Шварц.

Андрей усмехнулся и вынул магнитофонную кассету.

— Бакинские блатные песни. Поет Бока. На память взял. За кого ты меня держишь, Серега?

— Ну извини, — пожал плечами Вихренко. — Мало ли… Я сам себе говорил, что… В общем, извини, Палестинец. Только — если уж бьешь человека, бей так, чтобы следов не оставалось. — Шварц кивнул на сбитые до ссадин костяшки кулаков Андрея. — Этот гандон жаловаться, конечно, не пойдет, но все-таки. Аккуратнее надо…

Весь вечер, вернувшись из Азизии, Обнорский провел в своей комнате, лежа на кровати и куря сигарету за сигаретой. Андрей размышлял о том, что ему делать дальше. Чутье подсказывало ему, что он на правильном пути и Выродин вместе со своим таинственным спутником не случайно приходили к Илье накануне его смерти. О чем они разговаривали? Обнорский вдруг вспомнил, что Кирилл, сообщая по телефону в Бенгази известие о самоубийстве Новоселова, обмолвился, что Илья в последнюю неделю своей жизни ходил какой-то странный… А ведь Андрей побеседовал потом с кучей народа — и никто никаких странностей в поведении Ильи не заметил. Да и сам Зять потом, когда Обнорский вернулся из отпуска, уже ни про какие «странности» Новоселова не вспоминал… Правда, с Кириллом Андрей общался очень мало, лейтенант как будто специально избегал его… Почему? Выродин явно что-то знал и скрывал, более того, прокрутив в памяти поведение Кирилла, его постоянно бегающие глаза, нервную мимику лица, всегда потные ладони, Обнорский пришел к выводу, что Зять чего-то очень боится, живет в постоянном страхе, тщательно маскируемом, но все же прорывающемся наружу… Как же Андрей раньше-то этого не замечал? Правду говорят — чтобы что-нибудь как следует спрятать, нужно положить это «что-то» на самое видное место…

Обнорский ворочался на узкой кровати, вскакивал, шагал по комнате и продолжал задавать себе вопросы:

«Может быть, стоит поговорить с Выродиным начистоту? Спросить его в лоб — зачем он приходил с каким-то хером к Илье в ту самую ночь? Ну и что будет? Кирилл просто пошлет меня подальше и будет прав. У меня же ничего нет, кроме слов Фикрета… А из Фикрета свидетель, как из меня — балерина. Гусейнов сам в говне по уши — кто ему поверит? Тем более если речь идет о зяте генерала Шишкарева… Нет, разговаривать с Кирей на хапок просто глупо, это ничего не даст, только спугну его… Так, спугну, и он, предположим, побежит к тому мужику, который был в ту ночь вместе с ним… Ну и что я с этого поимею? Мне ведь даже Кирилла не отследить, мне же на работу ходить надо, лекции, мать их, переводить господам ливийским офицерам… Нет, это не вариант. Мне нужно что-то, чем бы я мог реально Зятя припереть к стенке. Что-то конкретное. Что?…»

В комнате было уже настолько накурено, что углы пропадали в голубоватом табачном тумане. Андрей накинул на плечи зеленую натовскую куртку и открыл балконную дверь. В лицо ему сразу ударил холодный, пахнущий морем воздух — зимы в Триполи, кстати говоря, совсем не теплые, а зима 1990/91 года и вовсе выдалась холодной. Нет, ниже нуля температура, конечно, не опускалась, днем она даже поднималась до плюс двенадцати-тринадцати градусов, но ночью подходила к нулю довольно близко. Если при этом учесть, что со Средиземного моря постоянно дули сильные, пронизывающие ветры, а в ливийских домах не было предусмотрено центральное отопление, то становилась понятной фраза одного хабира: «Нигде я так не мерз, как в этой Африке, мать ее…»

Обнорский вышел на балкон и закурил очередную сигарету, хотя язык уже прилипал к небу от никотинового налета. Холодный свежий воздух приятно остужал его разгоряченный лоб, и даже думать стало легче.

«На чем же мне поймать Зятя? Это же не Фикрет, это — самого генерала Шишкарева зять. Такого лейтенанта даже полковники боятся — еще бы, такой тесть… Минуточку… Тесть! Спокойно, спокойно… Что там Вихренко говорил насчет Маринки-секретутки? Что Киря скрывает свои походы к ней, потому что отчаянно боится тестя… Ну конечно! Если Шишкарев узнает, что Зять изменяет его доченьке, кранты лейтенанту Выродину. Тестюшка, который и так, по слухам, зятька недолюбливает, в этом случае особо расстарается… А власти у заместителя главкома сухопутных войск хватит, чтобы лейтенанту небо с овчинку вдруг показалось… Только мне ведь не надо Кирю Шишкареву сливать, мне надо, чтобы Зять раскололся… Значит, нужно добыть убедительные вещественные доказательства связи Выродина и Маринки… Доказательства. А где их взять? Где взять?…»

На балконе Андрей быстро замерз, и его потянуло в сон. Голова уже совершенно отказывалась думать, и Обнорский решил лечь спать, рассудив, что утро будет мудренее вечера…

Утро четверга, 17 января 1991 года, однако, назвать мудрым было никак нельзя, потому что именно 17-го американцы и коалиция союзников перешли к активным боевым действиям против Ирака. Естественно, операция «Буря в пустыне», направленная на освобождение Кувейта от иракских агрессоров, резко обострила обстановку во всем ближневосточном регионе — с самого утра Аппарат напоминал сумасшедший дом и растревоженный улей одновременно. Никто не знал, какую позицию займет в начавшейся войне Ливия, и поэтому указания и распоряжения личному составу группы советских военных специалистов отдавались самые разные.

В советском посольстве в Триполи сначала возникла легкая паника, результатом которой стал запрет свободного выхода в город для всех советских граждан. На один час раньше был сдвинут так называемый консульский час, а в школах для детей дипломатов и специалистов отменили занятия. Основанием для паники послужило заявление американцев о том, что они, дескать, уже уничтожили весь «химический потенциал» Ирака, поэтому, если Саддам Хусейн все же применит химическое оружие, значит, он получил его от Ливии, а в этом случае Соединенные Штаты нанесут удар и по химзаводу под Триполи. Учитывая давнюю любовь американцев к полковнику Каддафи, вполне вероятной становилась и бомбардировка самого Триполи.

Однако буквально через несколько часов указания из посольства изменились в диаметрально противоположную сторону — занятия в школах были возобновлены, а всем советским гражданам не только не препятствовалось выходить в город, но, наоборот, рекомендовалось гулять по центральным улицам и излучать угрюмыми советскими харями непоколебимую уверенность в том, что все идет нормально, что Советский Союз никого в обиду не даст, и вообще показывать, что никто ничего не боится. При этом детям и женам советских специалистов было рекомендовано «воздержаться от покидания Ливии» — видимо, для того, чтобы руководство Джамахирии не истолковало эти отъезды превратно…