Читаем без скачивания Большой круг - Мэгги Шипстед

Дорогой Джейми!

Пишу тебе из желтой осиновой рощи, куда пришла погулять, не имея ни намерения, ни ожиданий кого-либо встретить, вообще-то с целью побыть одна, и вдруг является Калеб собственной персоной. Он выследил меня тайком, как выслеживает лосей, но любезно не пристрелил. Мне нечего рассказывать, я живу хорошо. Баркли не дает мне летать, но я надеюсь, все изменится. Я должна надеяться. В любом случае, пожалуйста, не беспокойся за меня. Ты говорил с Уоллесом? Я говорила, и кажется, он в порядке. Рада, что ты не последовал за ним к врачу в Денвер. Полагаю, возможно начать все заново.

Пожалуйста, пиши, даже если мои ответы будут такими же безжизненными, как этот. Я сейчас не вполне в себе.

* * *

Год тридцать третий

Сорвиголова Элинор Смит, подростком летавшая под нью-йоркскими мостами, в возрасте двадцати двух лет выходит замуж, оставляет авиацию и сходит со сцены. (То есть не летает до смерти мужа, последовавшей в 1956 году. Свой последний полет она совершит в 2001 году, в возрасте восьмидесяти девяти лет, за девять лет до смерти.)

У Уайли Поста один глаз и «Локхид Вега» по имени «Уинни Мэй». Он совершает кругосветный полет – один, он первый, кто совершает его один, – с одиннадцатью посадками за неполные восемь дней. Маршрут проложен по северу: Нью-Йорк, Берлин, Москва, ряд слякотных городов Сибири и Аляски, Эдмонтон, опять Нью-Йорк, географически – малый круг, хотя, несомненно, большой. На стороне Поста два нововведения: новехонький радиокомпас и зачаточный автопилот «Сперри». Чтобы не сбиться с маршрута, летчик может ориентироваться по радиосигналам, чуть поспать в кабине. Тем не менее он страшно устал.

Эми Джонсон и ее муж Джим Моллисон летят на запад над Северной Атлантикой навстречу довлеющим ветрам, имея целью Нью-Йорк. Падают в Коннектикуте, но выживают. (В 1941 году, в плохих погодных условиях перегоняя учебный самолет на авиабазу королевских ВВС в Кидлингтон, Эми, тридцати семи лет, заблудится, прыгнет с парашютом над ледяным устьем Темзы и то ли утонет, то ли ее затянет лопастной винт лодки, которая пытается ее же спасти. Тело так и не найдут.)

Английский летчик Билл Ланкастер, пытаясь побить рекорд Эми, поставленный ей во время полета в Южную Африку, терпит крушение в Сахаре. Разбившийся аэроплан и сухой коричневый сверток тела, нетронутые, ненайденные, пролежат на голом песке до 1962 года. Каждый день вращающаяся Земля поднимает его навстречу заре. В других краях мир будет разрушать себя, затем отстраиваться заново.

Гитлер запугиваниями, сделками прокладывает себе путь в канцлеры. Когда он говорит речи, голова у него откидывается назад, как будто собственные слова бьют в челюсть.

Согласно Версальскому договору, Германии навсегда запрещено иметь военно-воздушные силы, но немецкие пилоты тайком обучаются в Советском Союзе. (Не лучшее решение Сталина – именно такая помощь.) Другие проходят обучение под прозрачным прикрытием гражданских спортивных клубов. Свежий альпийский воздух поднимает на планерах крепких молодых арийцев.

Люди строят все больше самолетов, других летательных аппаратов. Дирижаблей. Автожиров. Гидросамолетов. Люди ставят и бьют рекорды дальности, скорости, продолжительности, высоты. (Мэриен мало что известно, в Бэннокберне она редко видит газеты.)

Появляется больше воздушных линий. «Боинг-247» компании «Юнайтед Эйрлайнз» взрывается над Индианой. Первый взрыв пассажирского самолета. Никто никогда не узнает, кто его взорвал и зачем.

Мэриен заполняет огромная пустота. Еще никогда не жила она в такой праздности. Она ни о чем не мечтает, ни к чему не стремится. Изредка появляется Калеб, находит ее на ранчо, пугает, принося, как запах, прежнюю жизнь.

Дорогая Мэриен!

Я перебрался через гавань собственно в Ванкувер. Боюсь, мы нехорошо расстались с Джеральдиной. Я ее огорчил, но иначе поступить не мог. Мне, однако, очень жаль.

Джейми живет в меблированных комнатах на Пауэлл-стрит, там, где буйный Газовый квартал начинает уступать аккуратному Японскому. Его пристанище не частный дом, как у Джеральдины, а запущенное трехэтажное здание между бильярдной и японской цирюльней.

Наступает облегчение от жесткости и полной безвестности нового варианта жизни, от шумной городской суеты, пивных Газового квартала и контор по найму лесорубов, от лязгающих, гудящих трамваев и пыхтящих товарных поездов, от японских лотков с лапшой и зеленью, нечитаемых вывесок и битком набитых витрин в южной части Китайского квартала.

Может, попробовать на вкус ночную жизнь? Может, вдали от тягостного давления дома Уоллеса сделать пару глотков и все же сохранить способность «понимать положение вещей»? Свобода от Джеральдины наполняет его тоской по ней, но тоска представляется опасной, от нее необходимо избавиться. Ему нужно, чтобы его касались, нужны новые воспоминания, которые легли бы на старые.

Несколько мутных ночей, краткий, тошнотворный сеанс с проституткой. Он пишет уличные сцены, сцены в гавани. Раз в неделю дает урок рисования богатой вдове, выстраивая для нее натюрморты из фруктов и цветов, воспроизводимые той робкими, суетливыми линиями. Сходится с другими членами клуба «Щетина кабана», всем за двадцать, большинство едва сводят концы с концами. Двое преподают в художественной школе, несколько участвовали в передвижных выставках, продали кое-что в музей. Они критикуют работы друг друга, но в основном пьют. Он спрашивает у них про Джудит Уэкслер, и они беспощадно его дразнят: «Она схарчит тебя на обед! Это сущий дракон, парень! Оставь надежду, всяк сюда входящий!» – но больше не говорят ничего полезного.

Он пишет Мэриен:

У меня такое чувство, что я дошел до развилки, чреватой последствиями; их невозможно предугадать, но они неизбежны. Может, мне пожить богемной жизнью, чтобы на время развлечься? Или постараться не угодить в западню? Я боюсь, меня затянет, как Уоллеса (и как меня самого – почти), но жизнь вообще без радостей, наверное, избыточная предосторожность, к тому же деморализует, когда творишь искусство. Я хочу любви, но не жены, пока нет. Хочу выпивать, но не до разложения. Хочу мощного толчка, но не хочу согнуться. Полагаю, я хочу своего рода равновесия, но, по-видимому, и острых ощущений от колебаний вперед-назад. Ты понимаешь, о чем я? Возможно, нет. Ты всегда была человеком несгибаемых устремлений. А может, ответ в живописи. Ведь самое мирное состояние души у меня действительно, когда я работаю.

С днем рождения.

Им девятнадцать. На сей раз Мэриен беременна. Месячные уже несколько месяцев нерегулярны, поскольку она сильно похудела, но она точно знает. Груди распирает так, что, кажется, сейчас лопнет кожа. Ей удается скрывать тошноту от Баркли, но, понятно, надолго тайну не сохранить.

Как она была глупа, как инертна, суеверна, капризна, смешна: прикованное к земле привидение, бродящее между деревьев, свиноматка, ожидающая в спальне. Она невольно думала, а может, Баркли прав и зачатие убедит ее в своем материнском предназначении, однако встреча сперматозоида и яйцеклетки образовала на поверхности озера первый кристалл льда, который начинает цвести, становясь твердой, гладкой поверхностью, распространяющейся к берегам. Она вглядывается сквозь нее в собственные черные глубины; она не испытывает ненависти к плавающей там крупинке жизни, но и не будет жалеть ее.

Сухой закон обречен, отрицать уже невозможно. Компаньоны Баркли приезжают в Бэннокберн обсудить, что делать.

– Скотоводы, – сообщает он матери. – Приехали поговорить о скоте.

– Бутлегеры, – шепчет Мэриен матушке Маккуин, наклонившись над ее стулом. – Ваш сын, как вам прекрасно известно, преступник.

Но мать делает вид, что не слышит, и, продолжая вязать, напевает.

Баркли не намерен ослаблять контроль за женой и редко покидает ранчо, но время от времени дела задерживают его где-нибудь на ночь. Мэриен ждет. У нее нет продуманного плана, только воля, вернувшаяся к ней вольным ястребом, севшим на перчатку.

Однажды днем Баркли и Сэдлер уезжают до следующего утра. Мэриен ждет, ужиная с Кейт и матушкой, ждет у камина под перестук отсчитывающих секунды вязальных спиц свекрови, ждет в постели до полуночи, за полночь, пока наконец не воцаряется тишина. Крадется вниз по лестнице, проверяя каждый шаг, уверенная, что предательский дом ее выдаст.

Сентябрьская ночь теплая, ясная, взмыл месяц. На ней брюки, простая рубашка, парусиновая куртка. Она взяла рюкзак, где лежит шерстяное одеяло, фляга с водой, немного еды, фонарик, компас, нож и заначка, снятая ей в банке