Читаем без скачивания Подземелья Лубянки - Александр Хинштейн

Менялась тактика и стратегия. С каждым новым столетием люди учились убивать друг друга все более изощренно. На смену пращам приходили мортиры, на смену мортирам – ракетная артиллерия, и только в одной области ничего нового придумать человечество не сумело. Лучше оркестра ничто не может поднять воинский дух, воодушевить, придать солдатам силы.

Вспоминаю рассказ генерала КГБ Леонида Иванова[175]. Во время войны он служил уполномоченным военной контрразведки. В мае 1942-го под Керчью его батальон попал в котел.

– Поднялась дикая паника. Все устремились к Керченскому проливу – там было единственное спасение. А фашист прижимает: идет на нас, его уже видно. Кто стреляется, кто петлицы срывает, кто партбилет выбрасывает. Я и сам, грешным делом, решил, что пришла моя смерть. В плен попадать нам было нельзя. Нашел валун поприземистей, присел. Достал уже пистолет… И вдруг – какой-то моряк. Видно, выпивши. «Братцы, – орет. – Отгоним гадов!». Никто бы на это и внимание не обратил, но откуда-то, точно в сказке, зазвучал «Интернационал». Это прямо под огнем играл военный духовой оркестр.

– Откуда только силы взялись? Но люди подняли головы. Здоровые, раненые – бросились в атаку, и отбросили немцев на 5-6 километров. Выходит, своей жизнью я обязан этим музыкантам…

Да разве один только Иванов?

Нарком Ягода – щуплый человечек с холеной щеточкой усов – с юности был неравнодушен ко всему изящному. Сын рыбинского печатника-гравера, сам он, по понятным причинам, от тонких материй был весьма далек, но, взобравшись на пьедестал власти, никогда не упускал случая прикоснуться к прекрасному. Покровительствовал писателям. Посещал художественные выставки и оперу. Даже увлекся собиранием курительных трубок и нумизматикой, а у себя дома, в шикарной квартире по Милютинскому переулку, пользовался исключительно антикварной посудой.

Ягода первым из всех водителей Лубянки понял, как важно поставить на службу госбезопасности писателей и музыкантов.

Чего греха таить: ведомство его в народе особо не жаловали – еще с тех пор, как прокатился колесом по России жестокий красный террор. Но для того, чтобы гремело ОГПУ на всю страну, недостаточно одного только всенародного страха. Да, Лубянка обязана вселять ужас, только ужас этот должен быть в то же время привлекательным. Этакий рыцарский орден, куда есть вход только посвященным. Всемогущий, таинственный и потому манящий.

Лучшие инженеры человеческих душ слагали оды о чекистском труде. В начале 30-х Ягода организовал небывалую акцию: устроил для группы писателей затяжную экскурсию по Беломорско-Балтийскому каналу, где проходили «перековку» вчерашние уголовники, кулаки и вредители. Итогом этой поездки стал богато оформленный альбом «Канал им. Сталина». Его писали лучшие перья страны, кумиры интеллигенции – М. Зощенко, А. Толстой, В. Катаев, В. Инбер. (Правда, тремя годами позже книгу эту в срочном порядке пришлось изымать из библиотек: и Ягода, и все без исключения воспетые в ней чекисты сами оказались преступниками.)

Ведущие деятели искусства соревнуются в верноподданстве: Е. Шварц («ОГПУ – смелый, умный и упрямый мастер»), Ильф и Петров («замечательный стиль работы чекистов»), Л. Кассиль, Кукрыниксы. Некоторые сочиняют даже стихи. Например, Бруно Ясенский, автор знаменитого романа «Человек меняет кожу»:

«Я знаю: мне нужно учиться,– писателю у чекистов, —Искусству быть инженером,строителем новых людей».

Другой писатель – Александр Авдеенко – который тоже решил написать о «перековке», удостоился еще больших почестей. Ягода лично распорядился переодеть его в чекистскую форму и отправил инкогнито в лагерь: чтобы лучше войти в тему.

И первый в стране центральный стадион – «Динамо» – построили тоже по указанию Ягоды…

Трудно представить, чтобы всесильный нарком не знал о том, что в его империи действует профессиональный оркестр. Хотя документов на сей счет и не сохранилось, мы почти уверены, что Ягода слышал имя Агапкина. Недаром за один только 1932 год Агапкина награждают двумя именными часами и серебряным портсигаром (формально председателем ОГПУ числился еще Менжинский, но фактически заправлял всем уже Ягода).

Есть и еще одна причина, которая убеждает нас в этом. Еще с 1928 года Агапкин, в свободное от службы время, нянчится с воспитанниками Болшевской коммуны для беспризорных. Под его руководством вчерашние малолетние преступники создают свой оркестр, и он даже вывозит его на всесоюзный смотр художественных коллективов коммун.

Болшевская коммуна находилась на совершенно особом счету. Когда-то организовали ее по личной инициативе Дзержинского, а со временем превратилась она в образцово-показательную «потемкинскую деревню», которую патронировал сам Горький. В обязательном порядке привозили сюда знатных иностранцев, дабы продемонстрировать чудеса социалистического рая. Побывали здесь и Бернард Шоу, и Ромен Роллан, и Анри Барбюс. Особую пикантность ситуации придает то, что коммуна эта носила имя Генриха Ягоды…

Вряд ли Василий Иванович выполнял общественную нагрузку из-под палки. Человек ответственный, все, за что бы ни брался, он неизменно делал искренне, погружаясь в работу целиком, без остатка. Тем более, работа эта была связана с детьми, а детей Агапкин любил.

У самого их было трое. Только было ли? В 27-м жена уехала отдыхать в Кисловодск. Вернулась, а его вещи уже аккуратно уложены, у дверей – связанные стопкой книги. Уже потом узнала: в Сокольниках, на аллее, познакомился с барышней. Ему – 43, ей – 23. Слово за слово…

После развода в прежней квартире на Самокатной улице он уже не бывал: боялся бередить старые раны. С детьми встречался тайком.

А новую квартиру ему дали прямо напротив работы: в Большом Кисельном переулке. Предлагали любую на выбор, но он ограничился двухкомнатной: куда на двоих-то больше? И в этом поступке – весь Агапкин.

Он никогда не гнался за чинами и барышами. Даже дома ходил в военной форме. Наверное, скромность была для него чем-то вроде брони. Защитной реакцией от грубости окружающей среды.

Но стоило только выйти ему на сцену, как Агапкин преображался. Куда исчезала его застенчивость. Он купался в музыке, аплодисментах, и чего там греха таить: никогда не чурался проявления восторженных чувств поклонников. И особенно – поклонниц. Его жена не раз жаловалась подругам, что постоянно извлекает из карманов френча маленькие записочки с признаниями в любви.

(Одна такая история чуть не перечеркнет потом всю его карьеру и чудом не доведет до цугундера, но об этом – позже.)

Надо сказать, что Агапкин никогда не замыкался в рамках одного только здания на Большом Кисельном, где квартировал оркестр. Он постоянно выступает на самых разных площадках, а с 1934 года становится неотъемлемой частью знаменитого сада «Эрмитаж».

Почти каждый вечер оркестр НКВД играет для московской публики. В репертуаре – самые разные вещи. И классика, и фокстроты, и вальсы. И даже джаз.

В те годы такие концерты пользовались огромной популярностью. Телевидения еще не придумали, театров – раз два и обчелся, рестораны – по карману не всем. Духовые оркестры под открытым небом – вот самый писк моды. Дирижеров знали по именам, на них «ходили», как ходят нынче на звезд эстрады.

Дошло до того, что специально, для оркестра Агапкина, дирекция «Эрмитажа» выстроила эстрадную раковину.

Вот уж воистину: неисповедимы пути Господни. Нет в стране организации более зловещей. Одно лишь упоминание этой грозной аббревиатуры – НКВД – вызывает трепет. Черные клубы страха накрывают столицу: каждую ночь людей забирают сотнями. Собираясь утром на службу, никто – ни нарком, ни простой работяга – не может быть уверен, что вечером удастся ему вернуться домой.

Музыка – одно из немногих чудес, которое позволяет хоть ненадолго забыться, спрятаться от проблем и тревог. И нет здесь помощника надежнее, чем агапкинский оркестр. Оркестр того самого зловещего ведомства… Этакий замкнутый круг…

Руководству НКВД эта метаморфоза, безусловно, по душе. Лубянка, как никакая другая организация, заинтересована в создании своего благоприятного образа. Трогательные музыкальные вечера лишь подчеркивают ее суровость.

Впрочем, в молохе репрессий все прежние заслуги значения никакого ровным счетом не имеют. Кольцо недоверия начинает сжиматься и вокруг Агапкина.

Каждый вечер он приходит домой чернее тучи. На расспросы жены отвечает односложно. В самом деле, о чем рассказывать ей? О том, что из пяти начальников Высшей школы арестованы все пятеро, включая и ее основателя – комиссара Шанина? О том, что взяли половину председателей кафедр, большинство лекторов: тех, кто вчера еще считался гордостью, золотым фондом ЧК? И легендарного Артура Артузова – бывшего начальника разведки и контрразведки страны. И Владимира Стырне[176], получившего орден Красного Знамени за операцию «Трест» из рук самого Дзержинского?