Читаем без скачивания Орлица Кавказа (Книга 2) - Сулейман Рагимов

Никогда Ало-оглы не приходилось быть в столь ужасном положении... Поэтому каждую секунду он говорил себе, что сейчас он не Наби, гачаг и удалец, а сторож Карапет, в руках у которого не меткое ружье и не поводья неутомимого рысака, а ключи от камер, в которых заперты, словно звери, достойные и хорошие люди, что особенно важно, в этой связке и ключ от двери, ведущей к мрачному каменному мешку, где томится любимая и несравненная Хаджа.

Поэтому Гачаг Наби делал все то же, что его соседи по строю. Ни один человек не должен был узнать, что не забитый ключник стоит рядом, а неукротимый лев, надевший по необходимости на недолгое время презренную шкуру барана. Это было необходимо не только потому, что распознавший сразу поднял бы крик и Ало-оглы пришлось бы немедленно защищаться и спасаться бегством, но особенно было опасно, если бы враг оказался не только наблюдателен, но и умен, и раскрыл бы обман уже тогда, когда вся губернаторская свита оказалась бы за запертыми воротами каземата, откуда и бежать невозможно.

Наконец, была еще и такая опасность, что Ало-оглы узнал бы кто-нибудь из праздных обывателей, и пошла бы гулять по свету молва, обрастая достоверными подробностями, о том, что храбрый Ало-оглы продался генерал-губернатору и теперь служит у него надсмотрщиком в тюрьме, в чем может убедиться каждый, кто пойдет и посмотрит на вытянувшихся в служебном рвении тюремщиков, нетрудно там высмотреть Ало-оглы и убедиться в свершившемся собственными глазами.

Да, да, напротив строя надзирателей могла собраться толпа праздношатающихся, которые скалили бы свои кривые желтые зубы, показывая на Ало-оглы пальцами:

- Вот он, ваш герой! Глядите на него! Испугался настоящей драки и теперь стоит здесь, смирный, как ребенок.

Губернатор вылез из коляски и, прихрамывая, отправился во двор каземата. Вся свита следовала за ним в отдалении. Начальник тюрьмы Татарыбек и фельдшер забежали далеко вперед, чтобы указать дорогу.

Шествуя по коридору тюрьмы, генерал-губернатор спрашивал:

- Здесь кто? А здесь?

Он слушал вполуха пояснения старшего надзирателя, пока тот не сказал:

- А здесь сидит разбойница Хаджар!

- Отворите! - приказал губернатор, и Ало-оглы, одетый как страж-хранитель ключей, протиснулся вперед.

Слава аллаху, Наби заранее выяснил, какой ключ открывает камеру и потому без труда отворил тяжелую дверь и вошел внутрь первым, как бы приглашая туда губернатора.

Ало-оглы мог провести кого угодно, только не Хаджар. Увидев его, она сразу все поняла, попыталась изобразить равнодушие и спокойствие, но это было выше ее сил, она вскинулась и затрепетала. Однако, губернатору и тем немногим, кто последовал за ним в отворенную дверь, показалось, что так взволновалась Хаджар, увидя в своей темнице высокого гостя.

Все глаза в этот миг были прикованы к пленнице и к генерал-губернатору, потому Ало-оглы смог отступить в сторону и остаться вне общего пристального внимания. И когда в камеру вошли взволнованные Татарыбек и его верный фельдшер, они тоже не стали присматриваться к стоящему поодаль стражу.

По знаку губернатора немедленно принесли для него удобное кресло, а для Хаджар - струганый табурет.

Сопровождающие смотрели на все это, затаив дыхание., Они были уверены, что генерал не только старше всех годами и званиями, но считали, что он обязательно умнее здесь присутствующих. Это довольно обычное заблуждение, которое возникает у подчиненных в присутствии представителей высокой власти, так что не будем винить за это достаточно простых и не очень грамотных людей.

Генерал-губернатор здесь был не просто седоусым стариком, облаченным в расшитый золотом мундир, на котором посверкивали и позванивали многочисленные кресты и медали; он представлял всю великую империю и самого императора всея Руси. Этого было достаточно, чтобы, замерев, ждать от него проявлений высочайшей мудрости.

Надо полагать, если бы кто из присутствующих не только узнал наверняка, но даже смог бы себе представить те муки и сомнения, которые одолевали губернатора, когда тот оставался наедине с собой, если бы хоть на миг...

Но нет. Такие крамольные мысли, естественно, не могли прийти никому в голову, и даже все разговоры о том, что, дескать, губернатор стал слаб и безволен, в эти минуты его присутствия здесь не шли на ум.

И не до того было. Нужно впитать до капли, до тонкости все подробности происходящего. Понять и запомнить, как именно обратился губернатор к Хаджар, что он сказал и каким тоном, как он отозвался о ее поведении здесь, о том, что ей грозит в случае непослушания и, главное, что он будет говорить о Гачаге Наби и своих планах его поимки.

В таком напряжении у всех присутствующих был свой резон. Ведь в камере у пленницы сейчас сидел не следователь, не начальник тюрьмы, не уездный прокурор и даже не уездный начальник!

Здесь изволил пребывать человек, обладающий в этих краях, отдаленных от Петербурга и даже от Тифлиса, громадной, почти неограниченной властью. Властелин самой беспокойной из всех закавказских губерний, он, если мыслить привычными здесь мерками, принятыми в истории Востока, был как бы владетельным ханом, чуть ли не самовластным монархом на этой огромной территории! Он вправе казнить и миловать, и судьба человеческая зависела от того, с какой ноги встал сегодня повелитель, и какая муха успела укусить его по дороге...

Самое поразительное, что, надев мундир и пропитавшись благоговением, источаемым раболепно склонившимися подданными, генерал-губернатор и впрямь почувствовал себя мудрым и сильным, словно в лучшие свои дни. Он повелительным жестом велел поставить табурет для пленницы напротив своего кресла и досадливо, словно докучавших мух, отогнал к стенам камеры своих приспешников.

В толпе взволнованных людей, тесно сбившихся в кольцо вдоль стен, наполнивших камеру натужным сопением, крутым запахом конского и ядовитого мужского пота, недвижно стоял Ало-оглы. Опустив голову, чтобы нечаянный взгляд соглядатая не упал на его лицо, он ни на миг не упускал из виду ни губернатора, исполненного величия, ни Татарыбека, хищно раздувавшего ноздри, ни прекрасную Хаджар, лицо которой светилось вдохновением, понять причину какового никто не мог. Естественно, Ало-оглы было все понятно.

Особенный гнев и ярость вызывали у Гачага Наби два палача, находившиеся сейчас на расстоянии вытянутой руки от него. Именно палача, потому что разве можно назвать по-другому людей, отправлявших на тот свет печальных узников? И если они это делали не посредине людной площади, под грохот барабанов, а в тиши подземелья; если смерть приходила не по приговору самого неправедного, но все же состоявшегося суда, а по наущению высших чинов, высказанному с глазу на глаз в безлюдьи высоких кабинетов - дела их не становились более праведными, совсем наоборот. Пожалуй, они даже были хуже палачей; это просто наемные убийцы, готовые расправиться с каждым, на кого укажет начальственный перст.

Конечно, этим двум псам не место на белом свете! ало-оглы был уверен в том, что его острый дагестанский кинжал легко справится с каждым, даже если он так тучен и громаден, как краснорожий Татарыбек или его великан подручный.

Сегодня наступит их последний час!

После того, как он вынес смертный приговор Татарыбеку и фельдшеру, Гачаг Наби принялся снова разглядывать камеру и коридор, чтобы точнее оценить обстановку. Он внимательно проследил за тем, как усаживается поудобнее генерал-губернатор в услужливо подставленное ему кресло, поглядел, как присела на край принесенного ей табурета Хаджар, оглядел пристально камеру и особенно ее дальний угол, накрытый циновкой, где, как он знал, скрывался вход в подкоп, который вела Хаджар навстречу лазу, пробиваемому сюда из Черной пещеры.

Осмотром своим Гачаг Наби остался вполне доволен, так как ничего подозрительного ему обнаружить не удалось. Значит, и губернаторские псы подавно ничего не увидят.

Молчание затянулось, пора было приступать к допросу или беседе. Как именно нужно назвать этот разговор, заранее никто бы не мог сказать, это выяснилось бы только потом, смотря как повернется его причудливое течение.

Поначалу генерал-губернатор полагал беседовать с пленницей с помощью переводчика - толмача. Но князь был старым кавказцем и немного знал азербайджанский, именовавшийся тогда татарским языком, который был на Кавказе настолько же в ходу во всех уголках, насколько французский был надежным проводником и средством общения между образованными людьми в любой части Европы. Потому он решил не привлекать к разговору третье лицо и начал сам:

- Не лучшее место для молодой и красивой женщины - эта тюремная камера!

- Я не жалуюсь, генерал! - гордо ответила Хаджар.

- И даже оковы вас не тяготят? - прищурился князь.

- Раз уж судьба так повернула...

- Судьба-то ваша в ваших руках!