Читаем без скачивания Тирмен - Андрей Валентинов

– Да хоть с привидениями! – расхохотался Петр Леонидович. – Значит, в подвале у нас «минус второй». Заметь, везде свои мишени, свои законы, свои условия стрельбы. А мы с тобой сегодня поднялись на… Скажем, на «плюс первый». Во-о-он туда!

Расческа, извлеченная из нагрудного кармана, указала на верхушку древнего тополя – старожила сада. Лет двести ветерану, не меньше. Данька успел заметить, что Петр Леонидович никогда не тычет пальцем. Для того, видать, и расческу носит. Зачем она старику, при его-то «ежике»?

– Обзор другой, мишени тоже. И правила изменились. «Плюс первый» – он для нас, тирменов. Чужие здесь не стреляют.

Данька хотел переспросить, уточнить, может, даже возразить отчасти. Стрельба с вершины тополя – одно, а птички-пчелки-шмелики – иное. «Цели-цели-прилетели, на головку сели…» И музыка в парке совсем другая.

Хотел-хотел и вдруг передумал.

«Кто я? Я – твой друг…»

Тирмен Архангельский молча смотрел на тирмена Кондратьева. Тирмен Кондратьев смотрел на тирмена Архангельского, одобряя его молчание. Они стояли плечом к плечу – посреди яркого теплого дня, посреди шумного городского сада. Работа сделана, экзамен сдан. Хорошо!

Чего еще?

…Лечь бы под березку, блаженно закинуть руки за голову, уставиться в листвяную россыпь над лицом, словно в семейный альбом: мама, папа, дедушка, бабушка, дяди-тети… И пусть птички поют…

– Теперь тебе личное оружие положено, Даниил. Вроде как инкассатору. Сегодня обсудим, подберем по руке.

– Так у меня уже!..

Данька осекся.

– Хорошо, – не удивился старик. – Потом покажешь, пристреляем. Только, Даня… Ты помни американскую поговорку: «Что может быть опаснее, чем отбивать женщину у гангстера?»

– Только одно: у гангстера женщину отбивать, – послушно откликнулся Данька, краснея. – Дядя Петя! Она старая! Ну, не очень старая, только у меня… у меня Лерка есть… А «Беретту» Любовь Васильевна мне просто так подарила!

Петр Леонидович вздохнул.

– Просто так – четвертак, братец. Ладно, не бери в голову.

V

Солнце вылизывало лес досуха.

Грязь подсыхала, становясь коркой, а там и просто землей. Робкие птицы пробовали голоса, настраиваясь, как музыканты перед концертом. Зелень деревьев перестала выглядеть нелепицей, чудом среди зимы; каждый лист, умытый талой водой, расправился, налился глянцем. Линии прожилок складывались в человеческие, чуть шаржированные профили – такие за пять минут вам вырежет бродячий художник-портретист на набережной в Ялте.

Музыка приблизилась, топчась на опасном рубеже. Барабанчики желали перейти его немедленно, флейта оттаскивала рискованных сумасбродов назад, а волынка ныла, что пора наконец принимать решение и кончать с этим погодным беспределом.

Данька озирался в поисках цели и думал о том, о чем не знала глупая волынка. Погода на «плюс первом» умнее всех: зимний раздрай, сменившийся оттепелью и прямой дорогой к лету, – точное отражение души тирмена. Это там, в душе, о которой Даниил Архангельский, честно говоря, никогда особо не задумывался, бушевала метель, ярился буран, и наконец – дождь, ручьи, солнце.

Солнце не потому, что хорошо.

Солнце потому, что тирмен стреляет.

Было бы гораздо проще, если бы в расстрельный лес Великой Дамы вел провал «минус второго». Этот путь прокладывался всюду, в любую точку, где убивают, для забавы сильных мира сего, для их покровительства тирменам, монопольным продавцам дивных, эксклюзивных развлечений, каких не купишь больше нигде, даже за сумасшедшие деньги… Так почему не сюда? Не для самих тирменов?! Сидишь в безопасности на мягком диванчике или, допустим, в бункере за грудой мешков, целишься, нажимаешь на спусковой крючок, лупишь по серебряным пятакам, шмелям, лютикам-цветочкам…

«Кто ты?» – спрашивает издалека счастливый человек.

Ну да, из-за груды мешков не ответишь: «Я – твой друг!» Не возьмешь у счастливого человека жетон, не сломаешь пополам, словно парочка влюбленных перед разлукой: эту половинку – тебе, эту – мне… Волынка права: надо или идти за черту, словно за реку, или поворачивать обратно.

«Перейдешь реку – разрушишь великое царство!» – предупредил оракул одного царя. А чье именно царство будет разрушено в этом случае, оракул сообщить забыл. Эту историю Даньке рассказала жена. Лерка умная, она все знает. Кроме главного: вот река, вот царство, и ходить далеко не надо.

Царству не подставишь плечо, сидя на диване.

Иногда приходится спускаться в ров со львами.

Тук-тук, напомнили барабанчики, вырвавшись из объятий флейты. Ладно, кивнул Данька, слышу. Он не сомневался, что сейчас увидит пятую мишень. Так и случилось. Но ожидаемое отняло у тирмена лишнюю секунду на удивление.

Это был первый гриб, встреченный им в лесу «плюс первого». Первый за все годы. Коренастый, толстый, масляно блестящий, гриб нагло выперся метрах в двадцати из-под слежавшейся хвои. Честно говоря, Данька и о хвое никогда раньше не задумывался. В частности, откуда берется эта чертова хвоя, если деревья вокруг – лиственные?

Тук, пнули барабанчики.

Небо заплясало вокруг солнца, как синяя обезьяна вокруг апельсина.

Ствол «беретты» указал барабанчикам на гриб. Верней, на странную шляпку гриба: плоскую, блестящую влажным серебром, с почти не различимыми орлом и короной. Сухо треснул выстрел, словно ветка сломалась под ногой путника. И лес остался без своего разъединственного гриба.

Пятая цель поражена, безразлично доложил Данька.

Произносить это вслух не было никакого резона.

Мишень пятая

Гривенник не в кассу

Тир[5] закрыт третий день – верный признак,

Что на склоне купальный сезон.

Но в торговых стеклянных призмах

Солнца звон.

Год Синей обезьяны

1

… – Слушай, Натаха, как тебе это удается?

– Что, Лева?

– Хорошеть с каждым годом! Еще пару лет такими темпами – и можешь смело идти в фотомодели! За это обязательно надо выпить! Данила, чего тормозишь? Наливай!

Мама зарделась от Левиных комплиментов, засмущалась – и сделалась совсем молоденькой. Дядя Лева, конечно, льстил, но доля правды в его словах имелась: сорок шесть лет маме ни за что не дашь.

Что кому наливать, Данька помнил. Маме и Лерке – вина, грузинского «Твиши» с привкусом груши (Лерке – капельку, на донышке). Деду, маминому отцу, Илье Григорьевичу, – водки «на березовых бруньках». Папе и дяде Леве – пахучего дедовского самогона, трижды перегнанного и настоянного на куче травок. Себе и маминой подруге Елене Аркадьевне, требовавшей звать ее просто Аленой, – клюквенной настойки «Арго». Про настойку амбал Вовик, узрев позавчера Даниила с бутылкой «Арго», изрек философски: «Фигня, в натуре. Только баб спаивать. Зато типа с клюквой, без химии. Не то что финская бодяга. Эх, у нас в райцентре…».