Читаем без скачивания Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов - Александр Поповский

— За дверью вас ждет молодая студентка, вам следовало бы ее принять.

Сильный грудной голос сестры был лишен мягких интонаций, и оттого самое невинное высказывание звучало в ее устах как приказание. Она не имела прямого отношения к посетителям директора, ее деятельность ограничивалась палатами и операционной, средой подчиненных ей санитарок и сестер. Директор живо себе представил весь ход событий, который привел ее сюда. Секретарь института, чтобы избавиться от назойливой студентки, посоветовала ей обратиться к старшей сестре, Сестра, выслушав девушку, строго ее отчитала, напомнила, что институт не место для свиданий, и все–таки предложила подождать.

— Пусть она обратится… — хотел было Яков Гаврилович спровадить студентку к одному из своих помощников, но закончить фразу ему не удалось. Евдоксия Аристарховна не очень почтительно оборвала его:

— Она обратилась по самому верному адресу, именно к вам.

Директор все еще не спешил вернуться к столу. Он вспомнил, как много людей его ждут, мысленно увидел себя окруженным заботами и сказал:

— Не смогу, дорогая, не смогу. У меня три неотложных дела: серьезная операция, заседание и билет на футбольный матч. Извинитесь, пожалуйста, скажите, что рад бы, но не могу.

Сестра сунула руки в глубокие карманы халата и покачала головой:

— Сумели подружиться, сумейте и знакомство поддерживать. Я ее пущу.

До чего эта женщина невыносима, годы нисколько не исправили ее!

Четверть века тому назад они встретились в клини–ческой больнице: она — старшая сестра отделения, он — молодой ординатор, только что покинувший студенческую скамью. В первый же день Евдоксия Аристарховна показала ему два неправильно написанных им рецепта, отчитала за неумение обращаться с больными и тут же принялась его наставлять. Ее сильный грудной голос подействовал на него убеждающе. Ему в голову не пришло усомниться в правильности ее указаний. На следующий день сестра предложила ординатору больше заботиться о своей внешности, чаще гладить костюм и ежедневно менять сорочки. Сама она, всегда свежая, искусно причесанная, изящно одетая, являла собой пример аккуратности. Угадывала ли Евдоксия Аристарховна, что молодой ординатор пойдет далеко, или следовала в этом случае своей склонности давать каждому почувствовать свое превосходство над ним, или по той и другой причине одновременно — начинающий врач обрел в ней учителя. От нее он узнал, как надо готовиться к операции, как вести послеоперационных больных, угождать профессору, главному врачу, отличать друзей от врагов, а главное — дорожить своими мыслями и держать их при себе. В те дни молодой человек, признательный сестре за науку и тронутый ее добротой, несмело обмолвился о своей любви к ней. Высокая и статная, девушка искоса взглянула на дерзкого ординатора и с выражением уязвленной гордости отвернулась. Яков Гаврилович вскоре женился, но дружбы с сестрой не порывал. Куда бы судьба его ни заносила, он приводил с собой Евдоксию Аристарховну.

Прошло двадцать пять лет. Старшая сестра избегла искушения стать чьей–либо женой. Гордая сознанием собственного превосходства над теми, кто отважился посягнуть на ее свободу, она щедро наделяла их презрением, не делая исключения для Студенцова. Поговаривали, что на фронте у Евдоксии Аристарховны была неудачная любовь. Она привязалась к болезненному и некрасивому фельдшеру, ухаживала за ним, как за ребенком, и они даже зарегистрировали где–то свой брак. Фельдшер стоически выносил ее опеку, покорно исполнял ее волю и вдруг откомандировался на другой фронт. Евдоксия Аристарховна отослала ему его вещи со строгим наказом не попадаться ей на глаза. Была ли она обманута чувством материнства, которому свойственно отзываться нежностью на всякое проявление слабости и беспомощности, или, отчаявшись в своем счастье, сестра попыталась без любви создать себе семью, — трудно сказать.

— Не пойму я вас, Яков Гаврилович, зачем вам дались эти студентки? Ведь вы свою Агнию Борисовну больше жизни любите, никаких романов не заводите, не в вашем это характере, зачем девчонкам голову кружите? Некому вас к порядку призвать. Сумели подружиться, сумейте и знакомство поддержать, — повторила она фразу, которая, видимо, ей понравилась, — я вашу студентку все–таки пущу.

— Какую студентку, почему мою? — взмолился директор. — Нельзя же не считаться и со мной. Какова она собой? Мы, может быть, вовсе и незнакомы. Какое у вас, однако, широкое сердце.

Евдоксия Аристарховна еще глубже засунула руки в карманы халата, высоко вздернула голову, и в этой знакомой ему позе несокрушимой гордости, с которой она выслушивала приказания, распоряжалась подчиненными и некогда внимала признаниям в любви, сухо произнесла:

— Это к делу не относится. В интересах точности скажу вам, что сердце у меня очень маленькое и склонно к серьезным заболеваниям. Смещено оно у меня вправо.

Яков Гаврилович мог бы удостоверить, что эта анатомическая неудача природы не мешала ее сердцу быть одержимым великим упрямством.

— Как же все–таки выглядит эта студентка? — спросил директор.

Сестра многозначительно взглянула на него и, не сдержав улыбки, сказала:

— Я приведу студентку сюда, и вы увидите ее.

Яков Гаврилович почувствовал, что самое трудное позади, и сразу же заговорил решительно:

— Ни в коем случае! Я видел ее в жизни один только раз. Мы встретились случайно в бассейне, сделали несколько заплывов и разошлись.

Недоверие сестры, так отчетливо проступавшее в ее жестах и мимике, не обескуражило его. С выражением неподдельного огорчения он пожал плечами и слабо улыбнулся: «Как вам угодно, видит бог, я не солгал».

Стало очевидно, что студентка не будет допущена в кабинет, и Евдоксия Аристарховна решила удовлетвориться назиданием.

— Девушка не влюбится, если мужчина не даст ей повода, — с видом человека, знающего толк в подобных делах, сказала она. — Встретились с ней в бассейне, покрасовались, наговорили с три короба и вскружили ей голову. Любите вы, Яков Гаврилович, этаким павлином похаживать, чувствовать обожающие взгляды на себе. У девушки сердце замирает, а вы обо всем уже позабыли. Придет бедняжка сюда, вы на порог не пустите или станете выговаривать: «Вам, милочка, замуж пора, охота в стариков влюбляться».

Пока старшая сестра отчитывала его, директор спокойно слушал ее. Не впервые она сердится и выговаривает ему, не впервые бранит и поучает, сколько раз зато молча, без единого слова, принимала на себя ошибки директора, терпела неприятности, но не выдавала его…

— Не стыдно вам, Евдоксия Аристарховна, на меня нападать, — с трогательной простотой проговорил Яков Гаврилович, — кто из нас этого не любит? Моя ли вина, что в молодости чувства кружат голову крепко и подолгу, а ныне не то: страсти не прочны и преходящи, желания недостаточно сильны. Думаешь, тряхнул стариной, ан нет, покуражился и забыл… Выпроводите студентку, бог с ней… Да, вот еще что, пришлите сюда Сорокину. Пусть приходит поскорее.

Позвать Елену Петровну Яков Гаврилович надумал в последнюю минуту. Утренняя конференция, разговоры в кабинете, особенно с Суховым, утомили его. Евдоксия Аристарховна повела себя сегодня несколько странно, и ему было нелегко успокоить ее. С некоторых пор все трудней и трудней ладить с людьми, сдерживаться в споре и не раздражать других. Неудачно прошла беседа с Николаем Николаевичем Суховым, не очень хорошо прозвучала шутка о вершинах хирургической мудрости. Кто–нибудь другой, искушенный в словесном искусстве, несомненно оценил бы и глубину и тонкость мысли. Сухов мог лишь почувствовать насмешку над своим прежним учителем, чуть ли не попытку оскорбить его память. Слишком много обид досталось сегодня на долю молодого человека: вначале шуточный рассказ о домашней работнице, затем неуклюжая шутка… Незачем было объяснять ординатору, как отнесутся к его диссертации в других институтах… Неблагополучно прошла конференция, некоторые выпады по адресу. директора и его заместителя прозвучали резко. Защищали администрацию одни и те же лица, никто этих сотрудников не поддержал. Елена Петровна все время молчала, ни разу не вмешалась в спор. Она сидела грустная и безучастная к тому, что происходило вокруг нее. Странно, конечно, не в ее характере оставаться спокойной, когда обсуждаются творческие дела. Не могла же она примкнуть к недоброжелателям.

Студенцов дорожил Еленой Петровной, с ней ему было легко и приятно, она понимала его с полуслова, с ней можно было говорить без опасения выслушать язвительный вопрос или насмешку. Она примет все на веру, исполнит и не спросит, для чего и зачем. Нет нужды кривить душой и притворяться. Послушная и аккуратная, она умеет вкладывать в дело всю силу своих чувств. Он завидовал этой страсти, давно покинувшей его самого. Было время, и его снедала жажда исследования, неутолимое влечение к научному труду. Теперь его силы уходят на другое — конференции, расчеты и доклады все оттеснили на задний план. Три года тому назад институту предложили изучать раковую болезнь, разрабатывать средства лечения, и он охотно поручил руководство работами ей. По его рекомендации она ознакомилась с трудами Фикера, изучила и поверила в них. Этот ученый подтвердил известные уже наблюдения, что селезенка и сердце почти не поражаются злокачественной опухолью, вторичные очаги в них почти не встречаются. Были основания полагать, что ткани этих органов содержат вещества, задерживающие рост новообразования, и исследователь предложил экстрактами из селезенки лечить больных. В короткое Бремя Елена Петровна добилась некоторых успехов и заинтересовала ими специалистов. У Якова Гавриловича было достаточно оснований дорожить работой и поддержкой этой сотрудницы.