Читаем без скачивания Негероический герой - Анатолий Равикович

– Бонжур, месье, – заулыбался он и произнес еще что-то, вопросительно на нас посмотрев.

Леня, напротив, считая, что улыбаться пока еще нечему, без всяких бонжуров сурово сказал: «Джинсы».

– Уи, уи, – закивал головой хозяин и, положив брюки, что были в руках, на ближайшую полку, подступил к Лене, на ходу вытаскивая из кармана маленькую рулетку.

– Но-но, – Леня сделал предостерегающий жест рукой. И когда хозяин остановился, он четко, тщательно выговаривая все буквы, громко произнес:

– Не мне. Сыну. – И, заметив вежливый, но непонимающий взгляд француза, подумал и добавил: – Инфанту.

Последующая сцена была длинной, но не скучной. Хозяин, как ни старался, не мог понять, чего от него Дьячков хочет и какого размера нужны ему брюки. Он предлагал ему все новые и новые джинсы, прикладывая их к Лениной талии, тот же все с раздражением отвергал, показывая рукой, какого роста его сын.

– Киндер! – уже орал он, переходя на немецкий. Потом, разозлившись окончательно, Леня подошел к полке, выдернул из середины высоченной стопки штаны и, взявшись за края брюк, развел руки в стороны. Перепробовав с десяток штук, он, наконец, нашел нужную ему длину, заплатил за штаны, и мы вышли, оставив хозяина подбирающим с пола разбросанные джинсы.

Мы шагали в направлении кладбища Пер-Лашез. И по мере удаления от центра Париж менялся. Знакомый с детства по картинам художников, описаниям поэтов и писателей, бесконечным кинофильмам и почтовым открыткам, этот Париж уступал место другому – не знакомому, не живописному и ничем особенно не примечательному Парижу. Не было шикарных магазинов, кафе и ресторанов. Не было дворцов и архитектурных ансамблей. А вот и площадь Бастилии. Ничего, буквально ничего не напоминало, что здесь когда-то стояла знаменитая тюрьма, символ королевского всевластия. Снесли под корень. Отвели душу. Отомстили за страх и угнетения. Кому – камню? Да, сносят, а потом жалеют, что погорячились. Стоит ведь в Лондоне Тауэр с репутацией похуже, чем у Бастилии, и англичане им страшно гордятся как частью своей истории и, между прочим, неплохо зарабатывают на туристах. Люди похожи на капризного ребенка, который бьет тарелки, потому что каша невкусная.

А вот и кладбище. У входа продают план, где помечены памятники всем знаменитым людям. Но мы экономим и решаем, что разберемся как-нибудь сами. Но, зайдя за ограду, я начинаю в этом сомневаться – настолько велико кладбище. Почти сразу за оградой каменотесы возятся с глыбами мрамора и гранита. Подходим к ним.

– Бонжур, месье.

– Бонжур, месье.

Дальше начинается обычная ерунда – не зная языка, объяснить, что мы ищем. Толмачем выступает Дьячков, решивший, что после похода в джинсовый магазин он приобрел достаточную квалификацию.

– Советский Союз. Рашен, – говорит он раздельно, показывая на себя. – Оскар Уайльд, – добавляет он. После чего закрывает глаза и складывает руки на груди, изображая мертвого Оскара Уайльда. Дескать, где он лежит?

Французы бросили работать и стали с интересом наблюдать, пытаясь понять, чего он хочет. Леня еще раз повторяет: «Оскар Уайльд». Тщетно. Тогда он делает то же самое, но уже лежа на траве, матеря сквозь зубы тупых французов.

И тут один из них догадался:

– Месье, месье, – заулыбался он. – Жорж Марше! – И стал махать рукой, указывая направление.

Тут надо пояснить, что Жорж Марше был недавно скончавшийся генеральный секретарь Коммунистической партии Франции.

– Мерси, – сказали мы и пошли прочь, потеряв надежду с ними объясниться. Метров через сто нас остановил крик. Оглянувшись, мы увидели, что рабочие машут нам руками, чтобы мы вернулись.

– Месье, мадам – рус, – встретили нас рабочие, показывая на женщину, стоящую рядом с ними. Она напряженно смотрела на нас, мы – на нее. Вспомнился наказ Николая Васильевича – не общаться с русскими эмигрантами.

– Вы русские? – нервно спросила женщина.

– Да.

– Советские?

– Да.

Тут женщина улыбнулась и приветливо поздоровалась.

– А я боялась, что вы эмигранты, – с облегчением сказала она нам и представилась.

Женщина оказалась преподавателем русского языка в Сорбонне. Наша, советская. Работала здесь по обмену: их профессора – у нас, наши – во Франции.

– Что вы ищете? – она достала карту-план кладбища и объяснила, как надо пройти к могиле Оскара Уайльда. Кладбище было похоже на красивый парк, с дорожками, посыпанными гравием, деревьями и кустарниками, цветами на клумбах и на могилах. Стояли скамейки и деревянные садовые столики. На аккуратных эмалированных дощечках были написаны названия улиц. По дорожкам гуляли люди, многие – с детьми. Уютное место. Наверное, здесь приятно лежать. Памятник Оскару Уайльду, который так хотел увидеть Дьячков, по-моему, ничего особенного не представлял. По форме он напоминал ласточку в полете с прижатыми к телу крыльями. Но вместо птичьей головы была голова Оскара Уайльда. Куда-то он стремительно взлетал. На обратном пути мы неожиданно наткнулись на могилу Эдит Пиаф. Там стояло несколько человек, и все место было усыпано цветами. Мы не стали задерживаться. Времени уже было в обрез, дорога длинная, а вечером спектакль.

Чуда, к сожалению, не произошло, хотя мы на это надеялись – народу в зале было катастрофически мало.

Утром я предпринял решительные шаги по освобождению себя от опеки Дьячкова и был переведен в тройку Сергея Заморева. К чему, собственно, и стремился. Во-первых, Сережа был лишен Лениного занудства. А во-вторых, он окончил французскую школу и прекрасно говорил по-французски. Мы сговорились пойти, как я обещал Ольге Волковой, к праправнуку Карла Маркса и передать коробку конфет. Созвонились с ним – разговаривал, естественно, Заморев – и были приглашены в гости.

– Ура! Надеюсь, нас угостят. Меня от консервов уже тошнит.

Выпросив у директора одну из сувенирных балалаек, дарить которую было все равно некому, и прихватив бутылку «Столичной» из личных запасов, мы отправились в гости.

Родственник Карла Маркса жил в шикарном, очень дорогом районе на набережной Сены и занимал мастерскую самого Давида – знаменитого французского художника наполеоновских времен. «Свобода на баррикадах» – помните эту картину – полуголая женщина в красном якобинском колпаке ведет народ на борьбу за свободу, равенство и братство. Сам праправнук был скульптором. Седовласый, небрежно, но элегантно одетый, он был очень любезен. Мы передали подарки и были приглашены выпить «рюмашку». Мы с Серегой перемигнулись. Хозяйка провела нас в ванную вымыть руки. Ванная, впрочем, как и вся квартира, была какая-то запущенная, стены в ней облупленные. Вытирая руки, я, не веря глазам, заметил в полотенце довольно большую дырку. Отчего-то мне стало грустно. Как-то не вязался образ Карла Маркса, вождя мирового пролетариата, с этим дырявым полотенцем. В гостиной на столе уже стояли большие, красивые, со сложным рельефным узором тарелки – авторская работа хозяина дома. Бутылка вина. И на отдельном блюде, тоже очень большом и тоже авторском, лежали пять пятидесятиграммовых кусочков сыра разных сортов. Каждый завернут в фольгу. За столом нас было пятеро. И выходило на каждого по одному кусочку. Когда я положил сыр на свою огромную тарелку, он стал выглядеть таким маленьким и одиноким, что хотелось оставить его живым. Да-а. Не на такое угощение мы рассчитывали.