Читаем без скачивания Кубок лунника - Анна Клименко

Она провалилась в дрему, и открыла глаза как раз в тот миг, когда через порог неслышно перешагивал Генрих Уэлш. Из-за его спины, приподнявшись на цыпочки, на Малику глазела молоденькая блондинка.

– А! – только и сказал Генрих, – ты уже не спишь!

Он выглядел… как всегда. Весь лоснящийся, довольный собой, словно являющийся воплощением достатка и порядка. Только непокорная челка выбивалась из общего образа, то и дело падая на глаза.

– Ну-с, Малика, – Генрих сделал знак блондинке, и та раскрыла пухлый блокнот с обложкой темно-вишневого цвета, в тон платью.

– Как красиво, – пробормотала ведьма, – цвет…

– Что? – Уэлш приподнял брови, затем энергично махнул рукой, – брось, Малика. Если ты в состоянии говорить, то говори. Все, как было. В конце концов, я потерял прекрасного палача и едва не лишился талантливой ведьмы.

– Ты мне льстишь, нет у меня никаких талантов…

– Не важно, – он быстро наклонился к ее лицу, Малика ощутила приятный аромат одеколона. Генрих прошептал, – я отправил в Ловенну двух агентов, а вернулся только один, причем в таком виде, что я не знаю – то ли плакать, то ли смеяться. Где тебя обрили, а? Неужели приняли за уличную девку? Так в Ловенне таких не гонят, наоборот. И что с лицом?.. Раньше этого тоже… я не замечал, и не надо говорить, что ты старательно пудрилась, Малика.

Он снова выпрямился на табурете и сложил руки на груди.

– А вы, милочка, записывайте. Все, что сейчас расскажет госпожа Вейн.

– Ты даже не спросил, могу ли я говорить.

– Ты должна говорить. И от твоих слов будет зависеть, войдут ли имперские легионы в Ловенну… Я знаю, что Марио мог наговорить тебе кучу гадостей о ведомстве, но – поверь, иногда и мы печемся о благе нелюдей.

Ведьма вздохнула. Опять ей не оставляли выбора, как тогда, с лунником в праженской тюрьме. Жаль только, что все ее жертвы оказались напрасны, как жаль!

Она облизала пересохшие губы.

– Милочка, дайте-ка воды, – тут же скомандовал Уэлш.

Блондинка отложила блокнот и карандаш, схватила со стола стакан и поднесла его Малике. Теперь уже ведьма пила долго и жадно, ведь чтобы рассказать все Генриху нужно быть сильной.

– Спасибо, – шепнула она стенографистке, – и еще… вам этот цвет очень к лицу.

Девушка зарделась и заторопилась поставить стакан на место.

Уэлш нетерпеливо побарабанил пальцами по деревянному изголовью кровати. И ведьма, судорожно вздохнув, заговорила.

Она рассказала о том, как погиб Марио. О том, как ей пришлось убить Дэлина Сильвана, верховного лорда Ловенны, о том, как была приговорена к казни. О признании, сделанном Марисией и о том, как ей, Малике, пришлось выполнить долг палача. Как ее били, как привязали к столбу, и как потом… ее жизнь была попросту выкуплена другой жизнью.

Стенографистка истерично всхлипнула и, выскочив прочь, громко хлопнула дверью. Малика прижала к глазам костяшки пальцев, но слезы катились и катились, капали на полотняную сорочку, а из горла вырывались сдавленные рыдания.

– Прекрати, – сердито говорил Генрих, – слышишь? Прекрати немедленно!

– Ты не понимаешь, не понимаешь… я виновата во всем, только я… Если бы я знала с самого начала, то не было бы… ни Дэлина, ни Дэйнора, ни Альвена. Все они были бы живы. Мне совсем не хочется больше жить, Генрих, понимаешь? Я просто не могу жить с этим грузом, и не хочу жить без него …

Он сел на кровать и прижал ее к себе, успокаивая и укачивая. А ведьме все мерещилось, что это не Уэлш ее обнимает, а совсем другой. Ей было больно дышать, и больно смотреть. А все потому, что звездные дали больше не распахивали свои объятья, и смолкли голоса, ставшие такими близкими.

– Ну, не надо горевать, – шептал Уэлш, – все наладится.

Малика мотала головой. Нет, уже ничего не наладится. Она не представляет себе, как существовать дальше. Просто не представляет.

– Позовите Александра, – говорил кому-то Уэлш, – шевелитесь, живее!

А она, всхлипывая, пыталась объяснить, что не нужно никого звать, и что ей уже больше ничегошеньки не надо.

– Я ничего больше не хочу, понимаешь?

…Но все кончилось. В горло вновь полилось обжигающее снадобье, и Малика полетела, раскинув руки. Она падала, как сухой лист с ветки, кружась и переворачиваясь. Падала на дно пропасти, где оказалось тихо и очень уютно, хоть там ее никто и не ждал.

Через три дня Уэлш лично привез ее домой, в ту самую квартиру, где началась жизнь агента Вейн. Малика едва заметила букеты молочно-белых роз в больших вазах, расставленные по гостиной, сонно прошлась спальне, трогая кончиками пальцев крупные желтые лилии на комоде, вернулась в прихожую. Генрих все еще стоял в пороге и внимательно на нее смотрел, словно чего-то ожидая. Опомнившись, ведьма сказала то, что казалось подходящим к ситуации:

– Спасибо, Генрих.

– Не за что, – угрюмо отозвался Уэлш, – если бы я знал, что тот лунник такое с тобой сотворит, то приказал бы его убить еще раньше, клянусь Всеблагим.

Малика пожала плечами. Что толку говорить? Теперь-то уже все равно…

– Я очень устала, Генрих. Можно, я останусь одна?

–Устала? – он приподнял брови, – что ты такого делала, что устала? Проехалась в экипаже? Слушай, Малика, мне все это не нравится. Обещай, что не будешь глупить, а?

– Глупить? – ведьма подняла глаза на Уэлша, – что ты имеешь в виду?

И тут вдруг ее осенило. Ну конечно! И как она сама раньше об этом не подумала?

Ведь все очень просто: если не хочешь больше жить, нужно всего-навсего отказаться от жизни и нырнуть с головой в темный омут.

– Малика, – Уэлш начинал сердиться, – обещай мне. Прямо сейчас.

– Хорошо, Генрих, – она кротко улыбнулась, – можно я отдохну? Одна?

– Всего доброго, – сухо ответил он и вышел, не забыв прикрыть за собой дверь.

Малика вошла в гостиную, провела ладонью по свежим розовым бутонам. А потом, не удержавшись, подошла к зеркалу – хотя было определенно ясно, что ничего хорошего она там не увидит.

На нее печально взглянуло странное существо, бледное, с огромными синяками под глазами. Губы побледнели и стали тонкими, незаметными. Малика неловким движением стащила с головы косынку и с усмешкой оглядела себя. Ту, какой стала – увядшую, постаревшую разом лет на десять, с лицом, исполосованным тонкими шрамами словно от бритвенных порезов. Волосы начали отрастать и казались почти черными на фоне белой кожи.

Шелковая косынка скользнула на пол, а Малика, отвернувшись от зеркала, двинулась к шкафу. Она открыла бар, плеснула себе водки и залпом выпила. Потом еще. И еще.

Когда гостиная поплыла перед глазами, ведьма подхватила бутылку, на дне которой еще что-то плескалось, и, не раздеваясь легла на диван. Ей хотелось увидеть черное небо, полное звезд, то самое, которое уже распахнулось перед ней однажды. Но звезды не желали гореть в холодной тьме, и Малика попросту заснула.