Читаем без скачивания Возлюбленная Казановы - Елена Арсеньева

– Да господь с вами, сударь, – пробормотала вовсе растерявшаяся Елизавета, – я ведь и не в претензии…

Тут же она запрезирала себя за этот жалкий лепет прощенной служанки, но слова уже было не вернуть.

А Валерьян заметно приободрился.

– Почему же «сударь»? – спросил он с нежностью. – Разве такое обращение возможно между мужем и женою… вдобавок ночью, в спальне?

И с этими словами он разжал ее пальцы, все еще стискивавшие подсвечник, поставил его на столик, поднес ее руку к губам, но не поцеловал, а лишь погладил ею себя по щеке. Легко, едва касаясь, словно робея…

Глаза Елизаветы затуманились. В ней еще жили страхи и обиды прежних дней, но среди этой настороженности душевной она вдруг ощутила легкое дуновение покоя. Того самого, о котором напрасно мечтала столько времени. И это было так хорошо, так сладостно…

Она глядела расширенными глазами на оплывающую свечу, все глубже погружаясь в некое блаженное оцепенение, даже не замечая, что щека Валерьяна небрита и колет ее руку.

Да что случилось? У него и лицо будто бы иным сделалось. Нет, это не тот, кто унижал ее каждодневно грубостью и злобою. Это совсем другой человек!

Вдруг он быстро покрыл поцелуями ее кисть, перебрав пальцы по очереди, пощекотал губами ладонь и запястье, от чего у Елизаветы мурашки пошли по коже, а потом вскочил так внезапно, что она, решив, что все кончилось, едва смогла справиться с охватившим ее разочарованием и устыдила себя за это, и пожалела себя… Но Валерьян метнулся к столику с винами, наполнил бокал и протянул Елизавете.

– Выпей, – сказал он мягко, – прошу тебя, выпей!

Елизавета растерянно качнула головой.

– Но мне не хочется, – шепнула, недоверчиво вглядываясь в его прозрачные глаза и, к своему восторгу, видя в них все тот же ласковый свет.

Он кивнул.

– Я знаю. Но, понимаешь, мне так хочется поцеловать тебя, а я уже пил сегодня и боюсь, что тебе будет неприятен этот запах. – Он улыбнулся, и эта неожиданная деликатность, эта виноватая улыбка заставили сердце Елизаветы глухо стукнуть где-то в горле.

Не отрываясь от его глаз, она поднесла бокал к губам и медленно выпила сладкое, терпкое вино.

Оно было вдобавок и очень крепким. Елизавета поняла это уже через мгновение, когда по телу вдруг разлился жар, а комната внезапно качнулась вправо… влево… Она так давно не пила вина!

Елизавета услышала тихий смех и не тотчас поняла, что сама смеется, пытаясь нашарить у горла завязки ночной рубахи, но не в силах отыскать их.

– Тебе жарко? – опять послышался тихий, вкрадчивый шепот, такой ласковый, что у нее задрожало сердце. – Погоди. Я помогу. – И в ту же минуту она ощутила его губы на своих губах.

Даже и потом, позже, она не могла вспомнить, каким был этот первый и последний поцелуй Валерьяна. Тогда казалось, что она пьет все то же крепкое и сладкое вино. Голова кружилась все сильней. Это был поцелуй, подобный лакомству, которое она очень любила, но которого так долго (вот уже год, со времени римского карнавала!) была лишена, а сейчас она снова и снова наслаждалась им.

Сознание затуманилось от внезапно взявшего ее в плен желания ощутить рядом мужское тело. В миг просветления почувствовала руки Валерьяна на своей обнаженной груди… Потом он повел Елизавету куда-то; потом они вместе повалились на кровать… и очарование растаяло, как снег под июльским солнцем, ибо натиск Валерьяна был груб и стремителен, как у насильника, который спешит сломить свою жертву. От нежности не осталось и следа: в любви его интересовало только собственное удовлетворение. Он насыщался яростно, с хриплой бранью, приподнявшись над Елизаветой и уставясь на нее ничего не видящими, побелевшими глазами, не давая ей отвернуться и отвести взгляд, словно бы черпал новое и новое наслаждение в зрелище ее разочарования.

Господи, все это уже было. Все это уже было с нею!..

Елизавете удалось наконец повернуть голову и утереть о подушку злые слезы, как вдруг в нос с такой силою ударил запах этой несвежей, пропахшей потом постели, что она вскинулась вся в холодном поту, еле сдерживая позыв тошноты. Вдобавок свеча, стоявшая у изголовья, осветила на подушке длинный черный волос, скрутившийся змейкой, и тут Елизавету вновь едва не вывернуло наизнанку. Так она с охотою улеглась в ту самую постель, где он блудил с Аннетою и со всеми прочими? Будто побитая собачонка, приползла к хозяину за случайной, мимолетной ласкою?

Оттолкнув Валерьяна, опрометью кинулась к столу и принялась большими глотками пить сырую воду из умывального кувшина, чувствуя, что еще миг, и ее вырвет прямо на пол, отчаянно боясь взрыва новой ярости Валерьяна. Именно этот страх помешал ей тотчас уйти (да и как бежать по дому голой?!), а заставил вернуться к измятой постели. Она старалась дышать чуть-чуть, но запах горячей плоти все назойливее лез в ноздри. Теперь Елизавета никак не могла уйти. Ноги сделались как ватные, к тому же Валерьян держал ее за руку.

– Ну что? – Голос уже был совсем другой. Сытый и самодовольный. – Я тебя замучил?

Она слегка раздвинула губы в улыбке.

– Теперь ты поняла, что я раскаиваюсь истинно? – произнес он настойчиво, и Елизавета послушно кивнула. – Я связан с Аннетою слишком долго… Привык, да и жаль было ее прогнать. Это она научила меня пренебрегать тобою, – говорил Валерьян, уставясь на жену бесхитростными, широко открытыми глазами. – Но теперь с нею все кончено. Утром отошлю ее в Санкт-Петербург. Теперь я твой, вполне твой! – И он вновь пылко поцеловал ей руку.

Елизавета, которая мечтала только о том, чтобы убраться отсюда как можно скорее и никогда в жизни больше не ложиться в эту постель, пусть даже Валерьян лопнет от злости, похолодела: неужто он опять набросится на нее?!

Валерьян, наверное, решил, что она онемела от счастья, и голос его зазвучал увереннее:

– Однако мечтаю, чтоб никаких тайн не было меж нами, Лизхен. Разве мыслимо супружество, в коем муж и жена хранят себя в секрете друг от друга? Видите, я нараспашку весь, а вы – будто за семью печатями.

Елизавета пожала плечами:

– Сами знаете, как состоялся наш брак. Да ведь вы никогда ни о чем и не спрашивали…

– Не считал себя вправе! – значительно воздел палец Валерьян. – Особливо после выражения воли монаршей ничего не видеть и не слышать, чему я был послушен. Однако со вчерашнего дня устои мои несколько поколебались. Да вот, взгляните!

И он подал Елизавете смятую бумагу, кругом исписанную, развернув которую, она прочла:

«Дражайший друг Строилов! Куда ты, к черту, подевался, все и вся позабыв, в том числе и долги свои, совсем даже немалые?! Вдобавок Селина и Жужу, коих ты взвалил на мои плечи, меня и знать не желают, а все просятся к тому доброму барину, который умел их обеих враз…»