Читаем без скачивания Возлюбленная Казановы - Елена Арсеньева

– Говорила же тебе, глупец! – раздался рядом женский голос, и Елизавета содрогнулась, словно от хлесткого, с оттяжкою, удара. Это был голос Анны Яковлевны.

А вот и она сама появилась из-за полога, где, очевидно, и таилась все это время в ночной кофте и чепце, глядя с ненавистью на распростертую Елизавету.

– Ты труслив, Валерьян, труслив и глуп! – прошипела она с таким презрением, что граф вскочил и стал перед нею, словно ослушавшийся лакей. – Я смирилась с твоей дурацкой придумкою и терпеливо выслушала все, начиная от ваших любовных стонов и кончая отповедью, которую она тебе задала. Наследница престола?! Как бы не так! Будь она ею, дала бы тебе согласие, приняла бы твою помощь. Никто не отказывается от власти и богатства! Но она всего лишь воровка, воровка или убийца, браком с которой императрица пожелала тебе за что-то отомстить! Уж не знаю за что. Ты весь вечер метал бисер перед свиньями, да еще и днем вынудил разыграть эту нелепую ссору, когда мы могли гораздо лучше провести время.

Анна Яковлевна турнула с кровати Елизавету, будто кошку, потом по-хозяйски расправила скомканные простыни, кулаком взбила подушки, отряхнула нога об ногу босые ступни, юркнула под одеяло и, уютно позевывая, пробормотала, нарочно подделываясь под простонародный говор:

– Что ж ты, Валерьянушка, медлишь? Али вдругорядь решился женушку приголубить? А то, может, и я сгожусь?

Елизавета остолбенела от этой наглости.

Анна же Яковлевна, притворство сбросив, резко села и визгливо прокричала:

– Не то решил послушаться сей шлюхи каторжной и отцом-милостивцем смердам своим содеяться? Прямо сейчас и начнешь жизнь иную, праведную? – Ее так и трясло от ревности и злобы.

Елизавета, как ни была потрясена, мимолетно пожалела Аннету, вынужденную наблюдать, как ее любовник ложится в постель с другой даже не для того, чтобы утолить внезапный голод плоти, а для утешения больного тщеславия!.. Додумать она не успела. Валерьян, вконец разъяренный Аннетою, сорвался с места и вытолкал жену из комнаты.

Она ухватилась за перила, чтобы не скатиться с лестницы; однако Строилов новым тычком, таким болезненным, что Елизавета не сдержала крика, отправил ее вниз по ступеням; и она растянулась у подножия лестницы, едва переводя дух и не веря, что руки-ноги целы. Думала, этим граф удовольствуется, но он коршуном слетел сверху и кинулся на нее с кулаками, дав наконец волю своему пылкому и жестокому норову. Схватив Елизавету за косу, подтащил ее к дверям и так ударил под бока, что у нее и голосу недостало кричать.

Елизавета вдруг ощутила лютый холод и жгучее прикосновение чего-то ледяного к полуобнаженному телу. И не сразу осознала, что лежит в сугробе у крыльца, а дверь в дом с грохотом захлопнулась.

Елизавета о боли теперь и не думала, главное было не замерзнуть. Опрометью кинулась вокруг дома к черному крыльцу, но и тут сени были заперты. Она приникла к окнам, застучала кулаками в рамы, затрясла двери. Мороз тер кожу ледяным напильником, стискивал тело будто клещами. Слезы замерзали на щеках. И остатки надежды на милость судьбы, всегда выносившей ее на руках своих из предсмертных бездн, тоже замерзли в душе Елизаветы, потому что дом оставался безмолвен. Глаза ее, отчаянно озиравшие округу, вдруг наткнулись на нечто столь ужасное, что и стон замер в горле.

На тропе, ведущей в хозяйственный двор, стояла высокая дубовая колода, к которой был привязан полунагой человек, понуро свесивший на грудь голову. При лунном свете Елизавета рассмотрела царапины от поспешного бритья на его затылке, кровавые следы кнута на плечах… И вдруг вспомнила, что Елизар Ильич заикнулся об еще какой-то каре, приуготовленной графом для дерзкого челобитчика. Вот она, эта кара! И теперь уже ничто, никакое милосердие не могло помочь несчастному. Он был мертв…

Вмиг вспомнились Елизавете все увещевания, обращенные ею к Валерьяну. Она в отчаянии качнула головой. Крайняя жестокость характера графа была ей известна. Но только сейчас открылось Елизавете, что вид и причинение страданий были для него единственной утехою. Напрасно стучать, ломиться, кричать – не отопрут. Никто из слуг не станет ради нее рисковать навлечь на себя ярость графа, а ему до нее нет никакого дела. Надеяться надлежало только на себя.

Уже не чуя ног, Елизавета кинулась через сад, где на полдороге к обрыву стояло низенькое сооружение: черная баня, которую для дворовых нынче как раз топили. И она не ошиблась. Здесь еще сохранилось дыхание тепла, и оно было достаточным, чтобы руки и ноги тотчас заломило. Елизавета сорвала с себя халат и вскочила в большущую бочку, почти полную уже простывшей водою, которая показалась промерзшему телу кипятком. Стеная и плача, оставалась в бочке до тех пор, пока железные крючья боли не перестали рвать ее тело на куски; потом влезла на полок и, надевши халат, свернулась калачиком; распустила свои длинные волосы и, укрывшись ими, старалась сберечь малую частичку тепла.

Пляска воспаленных мыслей постепенно утихомиривалась; на смену страху за свою жизнь приходил обыкновенно не осознаваемый, но вкоренившийся в плоть и кровь суеверный, еще из времен языческих, ужас каждого русского перед четвертым банным паром, который искони смертелен для человека, ибо в нем дозволено париться лишь чертям, лешим, русалкам, овинникам, навьям – ожившим мертвецам и самим баенникам – существам, бесконечно враждебным всему крещеному миру. Не зря четвертой перемены все боятся: «он», баенник-то, накинется, станет бросаться горячими каменьями из каменки, плескать кипятком; и ежели не убежишь умеючи, то есть задом наперед, может совсем запарить!

Как раз вчера, проходя мимо людской, Елизавета слышала, как девки за прялкою друг дружке «страсти» сказывали: мол, пришел какой-то мужик в баню уже ночью, запоздавшись, после всех разделся и только начал мыться, как вдруг кто-то его сзади облапил и говорит: «Теперь ты наш!» Мужик оробел и едва молвил: «Нет, я не ваш! – взялся за шейный крест и пролепетал: – Да воскреснет бог!..» Державшие его руки ослабли, он вырвался и опрометью бросился из бани; так голый и прибежал домой; сердце на пару у него зашлось, и не один час лежал без языка: сроду такой страсти не видел!

Елизавета даже приподнялась и попыталась разглядеть при блеклом лунном свете, скупо проникавшем в замороженное окошко, не видать ли на золе возле печки крестообразных, точь-в-точь курячьи, следов навий, затаившихся где-нибудь в темном углу. Ничего не нашла и со вздохом облегчения вновь уронила голову на распаренные, душистые доски.

В висках начала пульсировать боль. Сперва чуть-чуть; чем дальше, тем сильнее озноб пробегал по телу… Елизавета лежала ничком и тихонько точила слезы над своей горькой участью, над безысходным своим одиночеством. Что, ну что теперь делать?! Приползти утром к Валерьяну на коленях и согласиться со всеми его честолюбивыми бреднями? Это все равно, что самой голову на плаху положить. Даже будь ее, Елизаветы, воля искать престола русского для «княгини Дараган», дыхание у нее для сего пути коротко, а у мужа ее – еще короче. Такой союзник хуже врага! Да и ей самой не воскресить былого, не решиться испытать вновь все уже пережитое, с того мига, когда, полная свежих сил, она выехала из Варшавы в прекрасной карете, ощутив дьявольское искушение вновь пережить ту же гордость за себя, как там, в катакомбах, где перед таинственным лицом магистра она играла роль Августы-Елизаветы, наследницы российской короны… Но со слишком большой высоты падала, слишком сильно расшиблась. Нет, лучше смерть, чем все это вновь пережить!