Читаем без скачивания Красный сфинкс - Геннадий Прашкевич

«К 4 часам 19 августа судьба пограничного боя на северном участке юго-западного фронта, где немцами было намечено произвести вторжение на светскую территорию силами ударной армейской группы генерала Шверера, была решена».

Впрочем, это не означало того, что решена судьба всей войны, хотя немецкие рабочие уже подняли на земле восстание. Повесть заканчивалась многозначительными словами: «Волков тщательно прикрыл за собою дверь и на цыпочках пошел по коридору, стараясь не задеть лежащих там и там летчиков. Иногда он наклонялся и заботливо поправлял выбившийся из-под головы мешок парашюта или сползшее пальто. Любовно поглядывал в лица спящих.

За дверью пробили часы.

Они отсчитали пять звонких ударов.

5 часов 19 августа. Первые двенадцать часов большой войны».

Жизнь, конечно, не была столь тщательно организована, как действие повести.

«Дом на Воровского, угол Мерзляковского переулка, где была аптека, разбит, – вспоминала Ольга Грудцова, дочь известного фотографа Наппельбаума. – Дома стали похожи на людей с распоротыми животами. Видны кровати, диваны, картины на стенах… Вернулся из командировки на фронт Николай Николаевич Шпанов… Он – бывший царский офицер – подавлен неразберихой, неорганизованностью, растерянностью нашей армии…»

«Сто сорок страниц повести Ник. Шпанова посвящены первому дню войны, точнее первым двенадцати ее часам, – писал позже военный обозреватель Ю. Сибиряков. – По сценарию Ник. Шпанова за это время произошли весьма важные события. В полыхающих от пожаров германских городах вспыхнули восстания рабочих, на аэродромах у немцев практически не осталось готовых к бою самолетов, для „стратосферных дирижаблей“ не было газа, в рядах самой армии вторжения началась смута…» И дальше: «Как ни странно, но книга Ник. Шпанова не была изъята из библиотек даже после подписания пакта Молотова – Риббентропа в том же 1939 году. Да и с чего бы? Ведь этот пакт, наконец, позволил создать ту самую общую границу с „вражеским государством“, с которым предстояло воевать. Разделявшая Советский Союз и Германию Польша была поделена между временными союзниками по пакту, оставалось только ждать, кто первым нарушит пакт. Пакт, как и предполагалось и как это было озвучено в книге „Первый удар“, нарушили немцы. Сочинение Шпанова было изъято из книгохранилищ только после начала войны и тогда за хранение ее уже можно было угодить под трибунал».

Фантастику Ник. Шпанов не оставил и после войны.

В 1961 году в романе «Ураган» он высказал смелую идею подавлять водородные и атомные бомбы противника прямо на земле или в воздухе. В те годы писать о физиках разрешалось только «как бы», и Ник. Шпанову понадобился весь его немалый талант, чтобы умудриться обрисовать проблему. «В предстоящем полете Андрей не видел сложности: самолет приблизится к блиндажу с урановым контейнером, электронное устройство приведет КЧК в готовность выдать поток тауприм. Магнитная бутыль „откупорится“ в тот момент, когда радиолуч, посланный с самолета, отразится от уранового заряда контейнера. Добрый джинн – тауприм выскочит из бутылки и превратит злого джинна – уран – в безобидный свинец. Эти операции будут автоматически повторены при прохождении над вторым контейнером, изображающим „водородную бомбу“. Заключенная в ее заряде потенциальная энергия взрыва будет локализована. Дейтерий станет инертным гелием. Все это произойдет на шестисоткилометровой трассе полигона в несколько минут».

«Просто смешно, – писал Ник. Шпанов о своем герое, – как мало Андрей знает о собственном теле по сравнению с тем, как точно его знание металлического чудовища. – (Речь идет о самолете нового типа, – Г. П.) – Тупорылый, со скошенным лбом, «МАК» некрасив. Едва намеченные, словно недоразвитые, отростки крыльев не внушают доверия. Трудно представить, что на этих тонких, как бритва, плавниках на грани атмосферы может держаться самолет. Глаз летчика, десятилетиями воспитывавшийся на стройности плавных форм, с неудовольствием задерживается на всем угловатом, что торчит из корпуса «МАКа». Профили крыла, элеронов, хвостового оперения кажутся повернутыми задом наперед. Их обрубленные консоли возбуждают сомнение в естественности конструкции, смахивающей на человека со ступнями, повернутыми пальцами назад. Летчик не сразу свыкается с тем, что аэродинамика гиперзвукового полета за пределами плотной атмосферы опрокинула традиционные представления от устойчивости и управляемости. Угловатый подфюзеляжный киль окончательно лишает машину привычной стройности. Куцая стальная лыжа, не подобранная внутрь фюзеляжа, торчит, как хвост доисторического ящера, возвращает мысль в глубину веков. Лыжи, необходимые далеким предкам «МАКа» чтобы, не капотируя, ползать по земле, и потом отмершие из-за полной ненужности, вдруг снова стали нужны, как внезапно отросший атавистический придаток. Старики помнят пращура «МАКа» «Авро», бегавшего по аэродрому с выставленной впереди антикапотажной лыжей, похожий на неуклюжий суповой черпак».

К сожалению, Ник. Шпанов отличался не только точностью.

Я помню, с каким изумлением вчитывался в странички повести «Старая тетрадь».

«Люлька отделилась от корабля (речь идет о дирижабле, зависшем в воздухе в районе Северного полюса, – Г.П.) и, слабо вздрагивая, углубилась в гущу тумана. Я не ощущал ни холода, ни сырости. Туман как туман. Как в Лондоне или в Осло. Прошло около пяти минут. По скорости движения люльки я полагал, что нахожусь уже на высоте не более пятидесяти метров. В этот момент я вовсе не размышлял о величественности событий, а только беспокойно следил за вибрирующим тросом, на котором висела люлька. Это довольно неприятно – спускаться в непроглядной мгле с высоты двухсот метров на неисследованную точку арктических просторов. Честное слово, еще никогда в жизни, даже странствуя по снежной пустыне Свальбарда, я не чувствовал себя таким одиноким. Каждый миг я ожидал появления внизу ослепительно белой поверхности льда.

Туман редел, но льда не было и в помине. Еще через одну тревожную минуту я, наконец, понял, почему до сих пор не вижу льда: я спускался прямо на темную поверхность гладкого, словно отполированного, моря. Да, да… Я немедленно вызвал дирижабль и передал Амундсену о том, что увидел. Выключив аппарат, я снова взглянул вниз. До воды было еще далеко. А между тем мне казалось, что по сторонам темная стена той же самой блестящей, как змеиная кожа, воды уже поднимается выше меня.

В чем дело?

Я закрыл на мгновение глаза.

Открыл вновь. Нет, это не обман зрения…

Вокруг меня, полого возвышаясь, в виде гигантской воронки вздымалась темная масса воды. Теперь ее странное поблескивание было гораздо ближе. Кругом и вверху. Насколько хватал глаз, вода вовсе не была неподвижной, как это мне показалось сначала: наоборот, она находилась в непрерывном и быстром движении. Я начинал испытывать неприятное головокружение. Но я продолжал вглядываться в то, что было подо мной и не только в глубине водоворота, имевшего вид огромной бездонной воронки… кругом, куда только ни падал взгляд, громоздились бешено крутившиеся бревна, доски, обломки. Я отлично помню, что мое внимание привлекло то обстоятельство, что, несмотря на постоянное движение и трение друг о друга, эти бревна и доски не только не были расщеплены, а были даже совершенно обомшелыми, словно веками спокойно лежали в воде. Немного освоившись с грохочущим вихрем, я разглядел там огромное количество корабельных снастей. Вокруг меня непрерывной вереницей неслись, плясали, кувыркались, погружались в воду и снова всплывали мачты, реи, куски бортов, переборки, двери. Шорох трущихся друг о друга обломков вокруг меня сделался пронзительным, все заглушающим, как голос недр. Теперь я уже не различал верхнего края воронки, на дно которой спускался. Я был поглощен жадной утробой взбесившегося океана. И вдруг среди хаоса крутящихся досок я увидел блеск большой медной надписи в лапах такого же медного английского льва: «Террор». А через минуту мимо меня пронеслось большое бревно с медным словом на боку: «Жаннета» (Корабли полярных экспедиций, исчезнувшие когда-то в Арктике, – Г.П.) И я, содрогнувшись, понял: здесь в этом водовороте, вечная могила тех, кто терпел крушение в полярной области. И как бы в подтверждение моей мысли, мимо, едва не задев моей утлой люльки, пронеслась какая-то корабельная надстройка. К медной решетке ее иллюминатора приникла целая куча белых черепов…»

Не правда ли, напоминает другой весьма известный водоворот? Только находится тот другой водоворот не в районе Северного полюса, а «над самым побережьем Норвегии, на шестьдесят восьмом градусе широты, в обширной области Нордланда, в суровом краю Лафодена». И «опоясан широкой полосой сверкающей пены. Но ни один клочок пены не залетал в пасть чудовищной воронки: внутренность ее, насколько в нее мог проникнуть взгляд, представляла собой гладкую, блестящую, черную, как агат, водяную стену с наклоном к горизонту под углом примерно в сорок пять градусов, которая бешено вращалась стремительными рывками…» И дальше: «…над нами и выше нас виднелись обломки судов, громадные бревна, стволы деревьев и масса мелких предметов – разная домашняя утварь, разломанные ящики, доски, бочонки». Все отличие от описаний Ник. Шпанова только в том, что крутилась вся эта «домашняя утварь» в рассказе Эдгара Алана По «Низвержение в Мальстрем».