Читаем без скачивания Открытие медлительности - Стен Надольный

Джон поклонился, сочтя за благо пока помолчать. Кто знает, что потребует от него сэр Роберт, когда накачается вдоволь.

. — Скажу вам сразу, я не намерен комментировать служебные действия лорда Стенли, — сказал Пил. — Это и невозможно при всем моем желании, ибо он ко всякому делу подходит иначе, чем я. С младых ногтей.

Чтобы не смотреть слишком долго в глаза своему визави, Джон опустил взгляд, остановившись на уровне светлого банта, поддерживавшего жесткий воротник. Он был таким тесным, что его уголки постоянно кололи министра в щеки. Это усугубляло впечатление самоистязательной подтянутости, возникавшее, помимо всего прочего, и от слишком узких длинных брюк. Красивую фигуру такие брюки делали бы, наверное, еще краше, но короткие ножки Пила выглядели оттого еще короче. Джон начал даже проникаться к нему некоторой симпатией.

— Мне настоятельно рекомендовали, — продолжил Пил, — подать прошение королеве о произведении вас, — он встал теперь прямо, — в баронеты. Но это было бы полным афронтом в отношении лорда Стенли и к тому же не представляется возможным по иным соображениям. У меня есть для вас кое-что получше. Давайте сядем!

«Он в чем-то похож на меня, — подумал Джон, — Порядок для него — дело совсем не само собой разумеющееся. У него в голове сумбур, и ему приходится страшно напрягаться. Из простых. Собственный ритм он отвоевал себе, похоже, с большим трудом. Всю свою жизнь я искал себе брата и, кажется, нашел, — может быть, и не родного, но по крайней мере двоюродного».

— Я ознакомился с вашим сочинением по школьному вопросу, — сказал Пил. — Доктор Арнольд передал мне его в Оксфорде. Медленный взгляд, застывший взгляд, панорамный взгляд, превосходно! Мысль о воспитании терпимости на основании учета разности индивидуальной скорости или несовпадения отдельных фаз движения — все это представляется мне весьма убедительным. В том, что касается школы, наши мнения совпадают. Получение знаний и умение видеть важнее воспитания. В последнее время мне постоянно приходится иметь дело с пламенными воспитателями: англиканцами, методистами, католиками, пресветарианцами. Все они сходятся в одном: умение смотреть и видеть не имеет никакого значения, главное — богоугодный характер.

Джон почувствовал, как внутри него разлилось тепло от такого количества ободряющих слов. Но бдительности все-таки пока не терял. Похвальные речи по поводу теоретических идей еще не всё для того, кто мечтает воплотить эти идеи на практике.

— Наша школа гораздо более нуждается в руководящем духе опытных вожатых, чем в проповедниках, — сказал Пил.

Он выудил из кармана жилетки часы и положил их на колено, чтобы разглядеть как следует цифры. Дальнозоркость. Джон уже слышал о таком.

— Не буду долго ходить вокруг да около, мистер Франклин. Я решил ввести новую должность: королевский уполномоченный по делам воспитания. Это позволит мне удовлетворить многочисленные педагогические притязания и одновременно держать их в узде. Новое ведомство будет отвечать среди прочего за защиту детей и охрану труда в части, касающейся продолжительности рабочего дня. Оно должно проверять соблюдение единых норм и ежегодно представлять отчет обо всех школах и положении юношества. Для этого мне нужен человек, который действует осмотрительно, без спешки, который не преследует никаких личных целей, не представляет никаких религиозных или иных филантропических интересов и не боится никаких нападок. Это должен быть человек, имеющий хорошую репутацию и способный ладить с разными людьми, человек, чье назначение ни одной религиозной группе не даст повода назвать подобный выбор провокацией. Все это в полной мере относится к вам, мистер Франклин!

Джон заметил, что покраснел, и постарался не дать волю охватившей его радости. Этому Пилу, похоже, пришлось когда-то, как и ему, открыть для себя медлительность. Он явно собирался не только признать ее право на существование, но и придать ей определенный вес. Джону показалось, будто перед ним расступилась стена и он очутился на свободе. Утопические мечты всей его жизни снова вернулись и стали реальностью: борьба против бессмысленного ускорения и мягкое, постепенное открытие мира и людей. Ему почудилось, будто из недр морской пучины воздвигся говорящий столп, и он увидел перед внутренним взором машины и приборы, предназначенные не для эксплуатации, а для охраны индивидуального времени, увидел резервации, устроенные для проявления заботы, нежности и размышлений. Он уже верил в то, что можно будет построить такие школы, в которых учеба не превратится в подавление, и подавление уйдет из списка изучаемых предметов. И не будет на всем белом свете государства более могущественного, чем британское, и не будет на земле более могущественного премьер - министра, чем Роберт Пил. Имея такого брата…

— Не торопитесь с ответом, — сказал Пил и снова принялся устраивать часы на коленке. — И не говорите пока никому ни слова. Если Эшли прознает об этом раньше времени…

Джон встрепенулся. Лорд Эшли, граф Шефтсбери? Тот самый, что боролся за отмену детского труда? Джон собрался с духом и спросил:

— Особых действий от меня никто не ждет?

— Я рад, что мы поняли друг друга, — ответил премьер. — Речь идет о том, чтобы достойным образом не допускать особых изменений в данной области. Именно в этой сфере резкие перемены чреваты непредсказуемыми последствиями, хотя, кому я это говорю, вы это знаете лучше меня!

— Вам нужен человек, который отвечает за все, но ничего при этом не делает, — заключил Джон и поднялся. Закрыть глаза и принять это сомнительное предложение? Выгода, конечно, тут большая. Он подошел к окну. Невзирая на явное нетерпение Пила, он погрузился в неспешные размышления. Затем он повернулся: — Вы сделали верный выбор, сэр Роберт, но из превратных побудительных мотивов и с превратной целью. Я полагаю, будет действительно лучше, если мы не скажем никому об этом ни слова.

Засим он поклонился и ушел.

Впервые в жизни Джону не потребовалось особо долго размышлять о том, что делать дальше. Он прямиком направился в Адмиралтейство и поставил изумленного Бэрроу в известность о том, что готов в любую минуту принять на себя командование любым судном.

Словно по волшебству, перед ним открылись все двери. Не прошло и двух дней, как в распоряжении Джона оказались «Эребус» и «Террор». Добряк Джеймс Росс поспешил заявить, что вынужден отказаться от руководства экспедицией по состоянию здоровья. То, что поиск Северо-Западного прохода — дело Джона Франклина, который может справиться с ним лучше других, в этом ни у кого не было ни малейшего сомнения. То же самое можно было сказать и об обоих судах. «Эребус» и «Террор» были надежными кораблями, немного тяжеловесными, зато прочными и поместительными, с такелажем по типу трехмачтовых барок. Адмиралы выполняли малейшие желания Джона, касающиеся снаряжения, иногда даже опережая его и предоставляя то, о чем он и не просил.

Когда Джейн подступилась к нему с расспросами о том, как прошла беседа с Пилом, он только ответил:

— Ничего особенного. Он открыл медлительность.

Вечером 9-го мая сэр и леди Франклин слушали в зале на Квин-сквер фортепьянную сонату некоего Людвига ван Бетховена в исполнении крепкого господина преклонных лет по имени Мошелес. Слишком высокие звуки Джону не нравились, с гораздо большим удовольствием он задержался бы на низких. И все же он радовался, когда повторялись запоминающиеся фрагменты. На большее он и не рассчитывал, учитывая глухоту. Он мало что понимал в музыке и чувствовал, что за быстрыми пассажами ему все равно не угнаться. Его мысли обратились к экспедиции. Нужно было заготовить побольше мяса. Качество и способы хранения, содержание соли, выбор живности, ни в чем нельзя полагаться на случай. Две-три зимовки просто так не сдюжить, если полагаться только на удачу. Все должно быть тщательно продумано и подготовлено.

Когда пошла последняя соната, называвшаяся «Опус № 111», с ним произошло что-то странное. Его мысли оторвались от говядины и бочек, глаза продолжали смотреть в том же направлении, но перестали видеть старика за роялем. Музыка была печальной и в то же время легкой, светлой, прозрачной, медленная часть напоминала прогулку вдоль берега, волны, следы на ребристом мокром песке. Одновременно от нее возникало такое чувство, словно едешь в карете и наблюдаешь за пейзажем из окна, то выбирая из него свободным взглядом далекие дали, то выхватывая ближние картины. Джону показалось, будто в этот момент ему открылась мысль как таковая, до мельчайшей последней клеточки, обязательная выстроенность всякой мыслительной конструкции и ее произвольность, извечность идей и их преходящесть. Все было ясно, понятно и вселяло оптимизм. Когда отзвучали последние звуки, Джон вдруг осознал: на свете нет ни поражений, ни побед. Все это выдуманные понятия, плавающие на поверхности представлений о времени, установленных человеком.