Читаем без скачивания Бездна (Миф о Юрии Андропове) - Игорь Минутко

Пиво Жозефу понравилось — в меру горьковатое, насыщенное, в меру охлажденное. К нему бы крупных креветок, сваренных с острыми пахучими специями. Но и жирная селедка, оказывается,— совсем неплохо сочетается с этим пивом, и американец опять, не без иронии, подумал о русской экзотике.

— Ну, так ты будешь отгадывать? — спросил он после того, как выпил второй стакан пива, отметив в себе некую новую стадию опьянения: мир вокруг приобрел одну окраску: радужную. (Жозеф Рафт, конечно, не знал, что на российско-советской почве кайф, снизошедший на него, определяется несколькими сакраментальными фразами: «А провались все к такой-то маме!», «Идите вы все туда-то!» Возможны варианты: «Раз,…бена мать, живем!») — Так ты будешь отгадывать?

— Да я и не знаю всех наших вождей! — вдруг зло, даже с ненавистью, сказала Лиза.— На хрена они мне сдались? Ты спроси любого в этом подвале: нам всем до фени кремлевские старики. У них своя жизнь, у нас своя.— Лиза поймала пристальный, внимательный взгляд американского журналиста и поперхнулась.— Ну… Не о Брежневе же ты собираешься писать? О нем все написано.

— Верно. Не о Брежневе.

— О Суслове?

— Лиза, да ты что? Суслов умер еще в январе.

— Правда? А я и забыла. Верно, верно! Вспомнила: в январе всю русскую челядь «Националя» сгоняли на какой-то траурный митинг.— Она смотрела на Рафта злыми сухими глазами,— Короче говоря, не знаю! Ни одна фамилия в голову не приходит…

— Хорошо, я скажу тебе…— Американец понизил голос: — Я собираюсь написать серию статей о Юрии Андропове.

— Надо же! — Лиза удивленно всплеснула руками,— Пожалуй…

— Что — пожалуй? — спросил Рафт.

— Что? — Жозефу показалось снова, что Лиза преодолевает себя.— Пожалуй, только его и знают в народе. Доверяют ему.

— Что ты имеешь в виду? — перебил Рафт.

— Я вот что имею в виду…— Лиза пальцем рисовала на клеенке замысловатые зигзаги.— Я расскажу тебе одну историю. У моих родителей в Измайлово есть сосед по лестничной площадке. На каком-то заводе работает. Они с отцом дружат, случается, на кухне бутылку водки раздавят. Ну, а за выпивкой, сам понимаешь, всякие разговоры, и на политические темы в том числе. Без этого у нас во время кухонных застолий не бывает. В простонародье называется — попиздеть.

— Как, как?

— Непереводимо. Так вот… На заводе, где вкалывает Николай Иванович… Так отцовского приятеля зовут. На его родном заводе произошло какое-то крупное должностное преступление, совершенное в дирекции. Связано око было с огромными материальными хищениями. И, что интересно, прикрывало хапуг какое-то крупное должностное лицо аж в ЦеКа партии. Представляешь?

— Пытаюсь,— напряженно сказал Жозеф Рафт.

— Наш Николай Иванович, старый коммунист, трудяга, человек кристальной честности и прочее и прочее… Он туда, сюда… В партконтроль, в горком, в прокуратуру — везде стена! Еще и угрожать стали: клеветник, очернитель. И кто-то его надоумил: напиши в КГБ, самому Андропову, только там и остались честные люди, если наверх глядеть. Написал Николай Иванович Андропову длинное письмо, изложил в нем все как есть. Послал! И что же ты думаешь? Через несколько дней вызывают его на Лубянку, к самому Председателю Комитета!

— Надо же! — невольно вырвалось у американского журналиста.

— Представь себе! Принял Николая Ивановича сам Андропов, внимательно выслушал, оставил свой телефон: «Звоните, говорит, дорогой Николай Иванович, если будут продолжаться преследования на работе, а по фактам, изложенным в вашем письме, разберемся».

— Разобрались? — спросил Рафт.

— Еще как! Через несколько дней на завод комиссия приехала. Уж не знаю какая. Директора с должности сняли — и под суд! А в ЦеКа то самое должностное лицо за холку взяли: полетел со всех постов, из партии пинком под жопу и — просим на скамью подсудимых. И всех его подпевал. Словом, как сказал Николай Иванович отцу, справедливость восторжествовала. И еще, знаешь, что он ему сказал? — Возникла пауза: американец молчал.— Сказал, что этот Андропов очень простой. Открытый, доступный. К нему рядовому человеку даже на прием попасть можно, потому что Председатель КГБ предпочитает получать информацию из первых рук.

Жозеф Рафт молчал: непонятное беспокойство, дискомфорт, разрушение гармонии, совсем недавно заполнявшие его,— нечто подобное испытывал он сейчас, не понимая: почему так происходит?

Лиза спросила, уже спеша и с явным напором:

— Послушай, а как ты о нем собираешь материал?

Американский журналист, усмехнувшись, ответил почти как на допросе:

— Встречаюсь с разными людьми, которые хорошо знают Юрия Андропова, а сами являются весьма заметными персонами в различных сферах жизни вашего общества.

— То есть из привилегированной среды?

— Пожалуй…

— Жозеф, но ведь есть первоисточник.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду самого Андропова! Послушать нашего Николая Ивановича… Прием простых людей…

— Теперь Андропов,— перебил Рафт,— не Председатель КГБ. Он работает Секретарем ЦеКа.

— Какая разница? Наверняка он и на новой должности остался тем, каков он есть. Я бы на твоем месте…

— Что бы, Лиза, ты сделала на моем месте? — перебил американский журналист.

— Кто-то ведь тебе организовывает встречи с представителями нашей зажравшейся элиты? — со злобой спросила Лиза.

…И гармония внутри Жозефа Рафта начала восстанавливаться.

— Естественно, организовывает.

— Вот и попроси их устроить тебе эту… аудиенцию с Андроповым. Уверена: американскому журналисту, который собирается о нем писать статьи, он наверняка не откажет.

— Почему, Лиза?

— А пошел ты, Жозеф, к черту! Втянул меня в этот идиотский разговор.

— Я втянул?

— А кто же? Угадай… «один из вождей»… Один из этих выживших из ума стариков, засевших в Кремле…— Последняя фраза была произнесена шепотом.— Милый, пошли отсюда. Что-то мне стало невмоготу.

— Пошли…

…В эту их ночь Лиза была особенно, невероятно, даже страшно неистова — как будто все это в ее жизни происходило в последний раз.

— Еще, Жозеф, еще! — шептала она, переворачивая его на спину.— Хочу!… Хочу тебя, мой дурачок… Мой мальчик… Сейчас… Сейчас, сладенький… Он проснется…

Жозеф обваливался в сладостную бездну, взлетая на гребень огненного вала, и опять низвергался вниз. Снова и снова. И сам себя чувствовал в ее объятиях неистовым, ненасытным, могучим.

— Лиза, Лиза, Лиза…— шептал он, сливаясь с ней воедино в судорожном биении.— Какое счастье… Только Бог… Лиза! Только Бог может послать такое счастье. Это он соединил нас.

— Бог, Бог, Бог…— бормотала ока, гибко, сильно и нежно изгибаясь под ним.— Бог…

Лиза заснула внезапно, сразу, не добормотав какую-то фразу.

Он лежал рядом с ней, боясь пошевелиться, опустошенный, счастливый, понимая, что сейчас рядом с ним лежит его женщина, единственная, предназначенная в этом мире только для него. И он принадлежит только ей.

Господи! Что же делать?

Смутное сомнение, беспокойство, даже подозрение (бывалые коллеги в журнале, напутствуя Жозефа Рафта, предупреждали: «Всегда имей в виду: с тобой там могут работать агенты госбезопасности. В любой должности») — все эти страхи сейчас, рядом со спящей любимой женщиной, его единственной, показались ему ерундой, химерой.

«Так не притворяются,— думал он.— Так невозможно притворяться. Надо что-то придумать. Мы придумаем, придумаем…»

За окном уже начало светать. Рафт взглянул на часы — двадцать минут пятого.

Он осторожно выбрался из-под тонкого одеяла. Лиза перевернулась на бок, что-то пробормотав во сне. Она спала с приоткрытым ртом, и на подушке образовалось маленькое темное пятнышко от слюны. Приступ нежности, замешенной на непонятной, сдавливающей сердце тревоге, внезапно ощутил американский журналист.

«Как она беззащитна, беспомощна…»

Он наклонился, еле касаясь губами, поцеловал ее плечо.

Лиза спала…

Стараясь ступать бесшумно, он, голый, проследовал в ванную, принял душ. Стоя под прохладными струями, решил: «Сейчас приготовлю завтрак и тогда разбужу ее».

Мужского халата Жозеф, естественно, не обнаружил и поэтому в кухне появился в повязке из махрового полотенца вокруг пояса.

«Так… Что тут у нее есть?»

Кухня, как и вся эта странная квартира, была убога, аскетична, без признаков присутствия в доме женщины-хозяйки.

Но все необходимое нашлось: на полках кухонного шкафа — посуда, кофе, сахар, печенье, хлеб, в грубых пакетах из серой бумаги несколько сортов конфет (Рафта удивило, что во всех пакетах конфет было одинаковое количество, граммов по триста, как будто некто их отпускал по определенному количеству — ни больше ни меньше); в холодильнике — рыбные и мясные консервы, сливочное масло, сыр, ветчина, яйца.