Читаем без скачивания Стихотворения и поэмы (основное собрание) - Иосиф Бродский

и продавали елки на вокзале

под Новый Год.

Потом он, на беду,

в компании с какой-то шантрапой

взял магазин и получил три года.

Он жарил свою пайку на костре.

Освободился. Пережил запой.

Работал на строительстве завода.

Был, кажется, женат на медсестре.

Стал рисовать. И будто бы хотел

учиться на художника. Местами

его пейзажи походили на -

на натюрморт. Потом он залетел

за фокусы с больничными листами.

И вот теперь -- настала тишина.

Я много лет его не вижу. Сам

сидел в тюрьме, но там его не встретил.

Теперь я на свободе. Но и тут

нигде его не вижу.

По лесам

он где-то бродит и вдыхает ветер.

Ни кухня, ни тюрьма, ни институт

не приняли его, и он исчез.

Как Дед Мороз, успев переодеться.

Надеюсь, что он жив и невредим.

И вот он возбуждает интерес,

как остальные персонажи детства.

Но больше, чем они, невозвратим.

3. Т. Зимина

Т. Зимина, прелестное дитя.

Мать -- инженер, а батюшка -- учетчик.

Я, впрочем, их не видел никогда.

Была невпечатлительна. Хотя

на ней женился пограничный летчик.

Но это было после. А беда

с ней раньше приключилась. У нее

был родственник. Какой-то из райкома.

С машиною. А предки жили врозь.

У них там было, видимо, свое.

Машина -- это было незнакомо.

Ну, с этого там все и началось.

Она переживала. Но потом

дела пошли как будто на поправку.

Вдали маячил сумрачный грузин.

Но вдруг он угодил в казенный дом.

Она же -- отдала себя прилавку

в большой галантерейный магазин.

Белье, одеколоны, полотно

-- ей нравилась вся эта атмосфера,

секреты и поклонники подруг.

Прохожие таращатся в окно.

Вдали -- Дом Офицеров. Офицеры,

как птицы, с массой пуговиц, вокруг.

Тот летчик, возвратившись из небес,

приветствовал ее за миловидность.

Он сделал из шампанского салют.

Замужество. Однако в ВВС

ужасно уважается невинность,

возводится в какой-то абсолют.

И этот род схоластики виной

тому, что она чуть не утопилась.

Нашла уж мост, но грянула зима.

Канал покрылся коркой ледяной.

И вновь она к прилавку торопилась.

Ресницы опушила бахрома.

На пепельные волосы струит

сияние неоновая люстра.

Весна -- и у распахнутых дверей

поток из покупателей бурлит.

Она стоит и в сумрачное русло

глядит из-за белья, как Лорелей.

4. Ю. Сандул

Ю. Сандул. Добродушие хорька.

Мордашка, заострявшаяся к носу.

Наушничал. Всегда -- воротничок.

Испытывал восторг от козырька.

Витийствовал в уборной по вопросу,

прикалывать ли к кителю значок.

Прикалывал. Испытывал восторг

вообще от всяких символов и знаков.

Чтил титулы и звания, до слёз.

Любил именовать себя "физорг".

Но был старообразен, как Иаков,

считал своим бичем фурункулез.

Подвержен был воздействию простуд,

отсиживался дома в непогоду.

Дрочил таблицы Брадиса. Тоска.

Знал химию и рвался в институт.

Но после школы загремел в пехоту,

в секретные подземные войска.

Теперь он что-то сверлит. Говорят,

на "Дизеле". Возможно и неточно.

Но точность тут, пожалуй, ни к чему.

Конечно, специальность и разряд.

Но, главное, он учится заочно.

И здесь мы приподнимем бахрому.

Он в сумерках листает "Сопромат"

и впитывает Маркса. Между прочим,

такие книги вечером как раз

особый источают аромат.

Не хочется считать себя рабочим.

Охота, в общем, в следующий класс.

Он в сумерках стремится к рубежам

иным. Сопротивление металла

в теории приятнее. О да!

Он рвется в инженеры, к чертежам.

Он станет им, во что бы то ни стало.

Ну, как это... количество труда,

прибавочная стоимость... прогресс...

И вся эта схоластика о рынке...

Он лезет сквозь дремучие леса.

Женился бы. Но времени в обрез.

И он предпочитает вечеринки,

случайные знакомства, адреса.

"Наш будущий -- улыбка -- инженер".

Он вспоминает сумрачную массу

и смотрит мимо девушек в окно.

Он одинок на собственный манер.

Он изменяет собственному классу.

Быть может, перебарщиваю. Но

использованье класса напрокат

опаснее мужского вероломства.

-- Грех молодости. Кровь, мол, горяча. -

я помню даже искренний плакат

по поводу случайного знакомства.

Но нет ни диспансера, ни врача

от этих деклассированных, чтоб

себя предохранить от воспаленья.

А если нам эпоха не жена,

то чтоб не передать такой микроб

из этого -- в другое поколенье.

Такая эстафета не нужна.

5. А. Чегодаев

А. Чегодаев, коротышка, врун.

Язык, к очкам подвешенный. Гримаса

сомнения. Мыслитель. Обожал

касаться самых задушевных струн

в сердцах преподавателей -- вне класса.

Чем покупал. Искал и обнажал

пороки наши с помощью стенной

с фрейдистским сладострастием (границу

меж собственным и общим не провесть).

Родители, блистая сединой,

доили знаменитую таблицу.

Муж дочери создателя и тесть

в гостиной красовались на стене

и взапуски курировали детство

то бачками, то патлами брады.

Шли дни, и мальчик впитывал вполне

полярное величье, чье соседство

в итоге принесло свои плоды.

Но странные. А впрочем, борода

верх одержала (бледный исцелитель

курсисток русских отступил во тьму):

им овладела раз и навсегда

романтика больших газетных литер.

Он подал в Исторический. Ему

не повезло. Он спасся от сетей,

расставленных везде военкоматом,

забился в угол. И в его мозгу

замельтешила масса областей

познания: Бионика и Атом,

проблемы Астрофизики. В кругу

своих друзей, таких же мудрецов,

он размышлял о каждом варианте:

какой из них эффектнее с лица.

Он подал в Горный. Но в конце концов

нырнул в Автодорожный, и в дисканте

внезапно зазвучала хрипотца:

"Дороги есть основа... Такова

их роль в цивилизации... Не боги,

а люди их... Нам следует расти..."

Слов больше, чем предметов, и слова

найдутся для всего. И для дороги.

И он спешил их все произнести.

Один, при росте в метр шестьдесят,

без личной жизни, в сутолоке парной

чем мог бы он внимание привлечь?

Он дал обет, предания гласят,

безбрачия -- на всякий, на пожарный.

Однако покровительница встреч

Венера поджидала за углом

в своей миниатюрной ипостаси -

звезда, не отличающая ночь

от полудня. Женитьба и диплом.

Распределенье. В очереди к кассе

объятья новых родственников: дочь!

Бескрайние таджикские холмы.

Машины роют землю. Чегодаев

рукой с неповзрослевшего лица

стирает пот оттенка сулемы,

честит каких-то смуглых негодяев.

Слова ушли. Проникнуть до конца

в их сущность он -- и выбраться по ту

их сторону -- не смог. Застрял по эту.

Шоссе ушло в коричневую мглу

обоими концами. Весь в поту,

он бродит ночью голый по паркету

не в собственной квартире, а в углу

большой земли, которая -- кругла,

с неясной мыслью о зеленых листьях.

Жена храпит... о Господи, хоть плачь...

Идет к столу и, свесясь из угла,

скрипя в душе и хорохорясь в письмах,

ткет паутину. Одинокий ткач.

6. Ж. Анциферова

Анциферова. Жанна. Сложена

была на диво. В рубенсовском вкусе.

В фамилии и имени всегда

скрывалась офицерская жена.

Курсант-подводник оказался в курсе

голландской школы живописи. Да

простит мне Бог, но все-таки как вещ

бывает голос пионерской речи!

А так мы выражали свой восторг:

"Берешь все это в руки, маешь вещь!"

и "Эти ноги на мои бы плечи!"

...Теперь вокруг нее -- Владивосток,

сырые сопки, бухты, облака.

Медведица, глядящаяся в спальню,

и пихта, заменяющая ель.

Одна шестая вправду велика.

Ложась в постель, как циркуль в готовальню,

она глядит на флотскую шинель,

и пуговицы, блещущие в ряд,

напоминают фонари квартала

и детство и, мгновение спустя,

огромный, черный, мокрый Ленинград,

откуда прямо с выпускного бала

перешагнула на корабль шутя.

Счастливица? Да. Кройка и шитье.

Работа в клубе. Рейды по горящим

осенним сопкам. Стирка дотемна.

Да и воспоминанья у нее

сливаются все больше с настоящим:

из двадцати восьми своих она

двенадцать лет живет уже вдали