Читаем без скачивания Квадрат для покойников - Сергей Арно

– Что умер? – поинтересовался сильно угрюмый Захарий.

– Нет, что с бокалом шампанского. Красиво. Эпикур, например, справедливо считал, что пока мы живем, ее (то есть смерти) нет, а когда она есть – нас уже нет.

– Плевал я на твоего Эпикура, понял! – с вызовом зло проговорил Захарий. – Плевал!

Все почувствовали, что нарастает конфликт, что внутри у такого всегда жизнерадостного, неунывающего Захария зреет буря, и, глядя на молоток, лежавший перед ним, никто не знал, какие формы она приобретет. Но сотрудника смерти было не остановить.

– Цицерон считал, что жизнь философа – есть постоянное размышление о смерти. Кыш! Мерзость какая, – он отпихнул ногой крысу и продолжал свою монотонную речь. – Я о смерти думал много и танатологией занимался профессионально. А вот сейчас боюсь. Не того, что за смертью, боюсь – за смертью что, известно – рубежа этого боюсь почему-то. И потом в поганой канализации… еще живого крысы…

– В канализации… – пробормотал Захарий, неотрывно глядя на световое пятно перед ногами. – И еще живого крысы… – голос его приобретал совсем не свойственные ему интонации, и всем стало не по себе. Папироску он изо рта не выпускал, хотя табак весь прогорел и воняло жженой бумагой. – Не хочу среди крыс, – рука его сжимала рукоятку молотка. – Не хочу! И не буду! – голос крепчал и уже переходил в крик. – Никогда не будут меня крысы жрать!!

Он неожиданно вскочил на ноги. Тело Ильича от резкого толчка подлетело вверх и, сделав переворот, одним своим концом повалилось на Николая. Он не удержал равновесия на стопке кирпичей и шлепнулся, больно ударившись копчиком. Но тело вождя задело не только его. Светивший всем Эсстерлис не успел отдернуть руку, и Ильич ударил по фонарю. Казимир Платоныч вскрикнул, фонарь упал на землю, тихо хрустнуло придавленное телом стеклышко, стало темно.

– Никогда меня крысы жрать не будут! – закричал в темноте Захарий.

Раздались шаги бегущего человека. Шаги быстро удалялись, неуверенные, сбивчивые…

Николай, цепляясь за влажную стену, поднялся на ноги. Он помнил, что где-то здесь лежит тело Владимира Ильича, поэтому стоял на месте, потирая ушибленное место. Вокруг него было темно и тихо. За время блуждания по трубам он уже успел свыкнуться с тишиной и ее фоном – писком и шуршанием крыс. Сейчас он слышал эту тишину, но не слышал и не ощущал человеческого присутствия, как будто он остался один. Шли напряженные секунды или минуты. Может быть, часы?.. Николай отчаянно вглядывался во мрак. От ужаса, что он остался один, бросило тело в жар, на лбу выступила испарина. Он до боли вглядывался во тьму, боясь отчего-то звать. Осмелевшие крысы подбирались ближе.

– Захарий, – неожиданно раздался рядом тихий напряженный голос Эсстерлиса. – Захарий, ты здесь?

И тут же спокойный бесстрастный голос научного сотрудника смерти:

– Нет его больше. Он убежал, навсегда. А нам уже ничто не поможет. В нашем положении лучше лечь на землю и закрыть глаза. "В этой книге Бога нет", – сказал перед смертью Зигмунд Фрейд. Без фонаря нам не выбраться.

Тихонько всхлипнул Владимир Иванович. Крысиный писк приближался, становясь активнее. В темноте люди были беспомощны против них, и крысы об этом знали. Послышалось движение, и к ногам Николая привалилось что-то мягкое и тяжелое, щелкнуло что-то металлическое раз, другой…

– Лампочка разбилась, – сказал Эсстерлис. – Всего три спички осталось.

Чиркнула спичка. Слабый свет ее ненадолго озарил стоящего Эсстерлиса, Алексей сидел на стопке кирпичей, уставившись в стену; Владимир Иванович, закрыв ладонями лицо, всхлипывал. Света спички хватило для того, чтобы понять, что в темноте крысы наверняка нападут и на живых людей. На них со всех четырех сторон наступали полчища грызунов – они чуяли неспособность людей защищаться в темноте, и целыми семьями, оскалив желтые зубы, медленно приступали к ним на веселый пир.

– Этого-то сейчас сожрут, – имея в виду Ленина, сказал Эсстерлис, когда спичка погасла. Он один не потерял еще в этой безнадежной обстановке самообладание.

С ног у Николая тяжесть убрали – Эсстерлис поднял Ильича на руки.

– Чего же теперь? – проговорил Николай, ни спрашивая, ни утверждая, а просто, лишь бы чувствовать, что ты пока не одинок среди крыс.

Несмотря на подземный холод и то, что тело трясет озноб, под курткой было мокро от пота, и рубашка неприятно липла к телу.

– Что же? – снова и снова повторял он.

И тут откуда-то издалека до них донесся отчетливый человеческий вопль. Николай прислушался, даже Владимир Иванович перестал всхлипывать. Вопль повторился. Но было непонятно, то ли это вопль муки и ужаса, то ли восторга и радости. Когда крик прозвучал снова, Николаю почудилось, что это крик о помощи, жуткий, тревожный.

– Господи, – прошептал Казимир Платоныч. – Никак Захарий орет. Никак его придавило.

– Может, он выход нашел, – несмело предположил Николай.

– Если бы выход, нашел, так бы не орал. Пошли выручать.

Шли, держась друг за друга. Впереди с бамбуковой тростью в руке осторожно, как незрячий, простукивал дорогу Алексей; за ним, с телом вождя шел Казимир Платоныч. Уцепившись за сверток, спотыкался на каждом шагу Владимир Иванович. Николай оказался последним. Шли медленно, нетвердо, словно вереница слепцов, забредших в канализацию из средневековья с картины Брегеля.

Брели долго, часто останавливаясь, чтобы сориентироваться и не сбиться с пути. Но крик повторялся и повторялся, давая направление. Особенно тяжело было Казимиру Платонычу: его высокий рост вынуждал сгибаться очень низко, чтобы не повредиться о нависающий свод, кроме того, приходилось тащить сладко спящего Ильича. Николай иногда поддерживал Владимира Ивановича, старческие ноги которого шли неуверенно, но Николай не всегда был убежден в правильности выбранного пути и не всегда был согласен с направлением. Один раз забрели в тупик, но, поняв ошибку, вернулись и продолжили путь. Вопли приближались.

Наконец, сделав еще один поворот, они увидели Захария. Захарий по щиколотку в воде, разбрызгивая вокруг себя фонтаны воды, плясал какой-то нецивилизованный танец, размахивая молотком и вопя изредка дурным охрипшим голосом. Позади него располагались ветхие металлические воротца. Из-за них в проеденные ржавчиной щели пробивался неяркий дневной свет. Одуревшим от тьмы людям сначала показалось, что этот пляшущий на фоне света безумец совсем не Захарий, а кто-то неизвестный; некоторое время они бессмысленно наблюдали за Захарием, но когда пришли в себя, то бросились по воде к воротикам и жадно прильнули к щелям. Один Казимир Платоныч с Ильичом остался на берегу.