Читаем без скачивания Чужой среди своих 3 - Василий Сергеевич Панфилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Здесь и мужики-то, битые жизнью так, что мне и не снилось, поднимавшиеся в штыковые и готовые, хоть сейчас, идти в одиночку на шпану с ножами, чаще всего не способны отстаивать свои права перед представителем власти. Поругаться с прорабом или нормировщицей или послать «по матушке» директора они могут, но — в рамках…
А если у начальника включается режим государственного человека, и изо рта тяжело падают слова о Советской Родине, Партии, волюнтаризме и тому подобном, а в глазах отчётливо читается обещание не ограничиться словами, то мужик — тот самый, не боящийся, казалось, никого и ничего, почти всегда тушуется. Он может быть сто раз прав, и знает, что он прав… и я до сих пор не понимаю этого культурного и социального феномена.
Как люди, способные заставить себя подняться из окопа навстречу смерти, не могут отстаивать свои же права? Не интересовался этим вопросом ранее, но боюсь, придётся… Это, мне кажется, один из ключевых моментов, и не поняв его, я не смогу изменить ровным счётом ничего.
— Калерия Романовна! — окликаю ещё раз.
— Да, Мишенька? — живо поворачивается она, подходя поближе и вытирая руки о передник.
— Калерия Романовна, — докладываю ей, — я мангал закончил, но ему хотя бы сутки просохнуть надо. А здесь…
Киваю на детей, и женщина ненадолго задумывается. Жду…
— Поняла, Миша, — наконец кивнула она, — иди, не беспокойся!
Во дворе у нас несколько рукомойников, чуть порыжелых от времени и ржавчины, но всё ещё исправных, и способных, при минимальном уходе, послужить не один десяток лет. Кольнуло острое и злое понимание, что очень может быть, они и будут служить десятки лет… не здесь, так где-нибудь ещё, в таком же бараке или домике с садочком, сарайчиками и курями, но без водопровода, канализации и центрального отопления. Где-то там будут космические туристы, а здесь…
Битый камень и щебень, которым мы с отцом, не забыв подрыть землю сантиметров на двадцать, засыпали площадь вокруг умывальников, захрустел под ботинками. Встав на поддон, сколоченный из негодных (казалось бы!) просмоленных досок, я, скинув рубашку, долго умывался, смывая цемент, песок и пот, а потом, запоздало вспомнив об отсутствующем полотенце, не стал накидывать обратно на плечи грязную рубашку.
Уже зайдя в барак, спохватываюсь, что, по нынешним ханжеским временам, я едва ли не стриптиз устроил, продефелировав этак с голым торсом, но… теперь-то уж что?
Тяжело усевшись за стол, подпёр голову рукой, бездумно глядя на календарь, а потом только, нехотя, без особого аппетита, съел давно остывший завтрак, оставленный мамой перед уходом на работу в тяжёлой чугунной сковородке с потемневшей от времени массивной крышкой и пробкой, чтобы не обжечься.
Настроение… да так себе настроение, изрядно, я бы сказал, депрессивное. Не настолько, чтобы задумываться о петле или медикаментозном лечении, но из-за затянувшегося стресса аппетита у меня нет, а бессонницей хоть и не страдаю, но снится всякая дрянь и серая безнадёжность.
Адвокат только руками разводит, да иногда, найдя новую лазейку, приходит с документами, и тогда мы обсуждаем новую тактику, подписываем что-нибудь, да пьём чай с привезённым Алексеем Павловичем вафельным тортом. Берёт он, впрочем, столько, что мог бы приходить и с «Киевским», летая за ним в столицу пока ещё Советской Украины.
— Ладно, что это я… — проговариваю вслух, просто чтобы нарушить вязкую тишину, окутывающую нашу комнату какой-то серой паутиной. Не испытывая особого желания пить чай, напился тепловатой воды прямо из носика чайника, проверив предварительно, нет ли там насекомых.
А их вообще-то хватает… кошусь на очередного пруссака, выползшего на свет, и, привстав, давлю снятым с ноги тапком. Война эта, в силу разного понимания гигиены и санитарии жильцами бараков, почти безнадёжна, а намешанная мной отрава хотя и проредила усатое поголовье более чем на порядок, но окончательное решение вопроса, увы, невозможно.
Посидев чутка, полистал было учебники и англоязычных классиков, но — нет, не идёт… Потом, не зная, чем себя занять, побренчал на гитаре, и, пожав плечами, повесил её на плечо и вышел прочь.
Во дворе, с торжествующим видом победительницы, супруга дяди Коли, с примочкой на лице и тем блеском в глазах, который лучше всяких слов говорит, что домашний боксёр дал против себя козырь если не месяцы, то по крайней мере — на недели вперёд. Почему они, расходясь решительно чуть не по всем вопросам, не разошлись до сих пор, и живут, поедом грызя друг дружку, для меня загадка, но я — человек другого склада характера и менталитета, а местным всё ясно…
… всё как у всех. Не хуже, чем у других.
Постояв чуть в раздумьях, пошёл в сторону турников. Сейчас, в начале лета, там почти всегда кто-нибудь околачивается, не столько занимаясь спортом, сколько восседая на лавочках и корточках, грызя неизменные семечки, и, коротая время, ведут бессмысленно-социальные разговоры и прокачивают свой уровень в иерархии стаи.
Эта обезьянья иерархия пронизывает всё коммунальное бытие, и даже в футболе часто пасуют не тому, у кого лучшая позиция, а доминирующему представителю стаи, хоть бы даже и в ущерб игре. Всё это, разумеется, не думая, и если бы я решил вдруг за каким-то чёртом озвучить свои наблюдения, меня бы не поняли, не захотели понять, даже если свои выкладки я попытался бы доказывать с фактами и цифрами. Примат веры над разумом, как он есть…
— … офсайд! — слышно издали, — А я тебе говорю — офсайд!
Федька — лопоухий, хулиганистый мальчишка, из, как сказали бы в будущем, неблагополучной семьи, орёт, пуча глаза и брызжа слюной.
— Какой на фиг офсайд! — наскакивает противник, ничуть не менее ершистый.
Остальные не отстают, доказывая свою точку зрения, ибо в дворовом футболе важнее иногда не забить, а доказать, что ты забил! В какой-то момент, Федька, обернувшись и увидев меня, не задумываясь, выпаливает:
— Миш, ну хоть ты скажи! Офсайд же был, офсайд!
Смеясь, развожу руками — не видел, да и встревать в разборки мелюзги не
