Читаем без скачивания Сексуальная жизнь в Древней Греции - Ганс Лихт

Полное греческое магическое заклинание состоит из следующих частей: во-первых, восхваляется могущественное действие рецепта; затем описываются существенные части необходимого приношения или жертвы и показывается, каким образом данная жертва используется в данном заклинании; к этому примыкает формула логоса, или молитвы, в соответствии с которой в жертвенный огонь подсыпается новая порция фимиама. Затем принимаются меры предосторожности, чтобы чары не повредили самому заклинателю — ибо духи особенно чутки именно в такие моменты. Затем следуют указания по изготовлению амулета и вторая-молитва — с тем, чтобы сделать получение ожидаемого результата еще более несомненным, — и один или несколько стихотворных гимнов, восхваляющих могущество богини, а в качестве противовеса — стихотворение, перечисляющее злодеяния девушки, чтобы богиня приступила к ее преследованию и, как было сказано выше, «пыткой» доставила ее к молящему. Хвалебный гимн написан размером героической поэзии — эпическим гекзаметром, а стихи-поношение ямбами, которые использовались для хулы с тех самых пор, как некая прачка, ставшая после этого знаменитой, вернула поэта Архилоха из классических сфер поэзии к прозаичной действительности: «Посторонись, дружок, не то перевернешь лохань» (Dracon. Straton., 162, Непп.: aпeлф', avфрwпe, tnv okaфnv avatрeпeic). Пусть же теперь старая магическая книга говорит сама за себя:

«[Восхваление] Приготовление дымного жертвоприношения, очаровывающего богиню луны. Без сопротивления и в тот же день оно доставляет сюда душу [того, к кому относится заклинание]; оно приковывает врага к ложу болезни и убивает его наверняка; оно насылает блаженные сновидения и показало свою действенность в большинстве заклинаний. Панкрат, жрец гелиопольский, совершил это приношение перед лицом императора Адриана и тем доказал ему силу своей божественной магии; чары возымели действие через час, болезнь последовала через два, смерть — через шесть; самого императора он погрузил в сон, во время которого тот ясно видел все вокруг себя околдованным и сообщал об этом. Пораженный искусством пророка, он постановил выплатить ему двойной гонорар.

[Предписание] Возьми землеройку и «обожестви» ее в воде источника [т.е. «убей ее»; этого слова следовало избегать, так как оно являлось недобрым предзнаменованием]; сделай то же самое с двумя лунными жуками, но в воде потока; затем возьми речного рака, жир пятнистой девственной козы, кал собакоголовой обезьяны, два яйца ибиса, на две драхмы [около девяти грамм] камеди, мирровой смолы и шафрана; на четыре драхмы италийской альпийской травы, и фимиама, и лук без боковых отростков. Помести все это в ступку, тщательно истолки и храни смесь на случай необходимости в свинцовом сосуде. Когда захочешь ею воспользоваться, возьми от нее из сосуда, поднимись с жаровней на чердак и, когда восходит луна, принеси смесь в жертву со следующей молитвой, и немедленно явится Селена.

[Молитва] Пусть рассеется надо мной угрюмая пелена облаков и пусть передо мной ослепительно восстанет богиня Актиофида, внемлющая моей святой молитве, потому что я разоблачаю клевету гнусной и нечестивой Н.Н. [здесь заклинатель вставляет имя интересующей его девушки]. Она выдала священные таинства людям. Н.Н. еще сказала: «Я видела, как великая богиня покинула свод неба и необутой стопой, с мечом в руке шла над землей в молчании». Н.Н. еще сказала: «Я видела, как она пьет кровь». Н.Н. сказала это, не я. Актиофида Эресхигаль Небутосалевфи Форфорбаса Трагиаммон [возникшие под влиянием восточного чародейства магические имена богини]! Пойди к Н.Н., лиши ее сна, разожги пожар в ее душе и покарай ее смятением безумия, преследуй ее и приведи из любого места и из любого дома ко мне!

После этих слов принеси жертву и издай громкие крики [чтобы удержать внимание богини], спиной вперед спустись вниз, и вскоре явится душа околдованной. Ты, однако, открой ей дверь, иначе она умрет [так как ее преследует разгневанная богиня, которая настигнет ее в случае промедления].

Если же ты хочешь наслать на кого-нибудь болезнь, используй ту же молитву и добавь: «Наведи болезнь на Н.Н., дочь Н.Н.». Если она должна умереть, тогда скажи: «Возьми дыхание, госпожа, из ноздрей Н.Н.». Если ты хочешь навести сновидение, моли так: «Приди к ней в облике богини, которой служит Н.Н.». Если же ты сам желаешь увидеть сон, скажи: «Приди ко мне, госпожа, и подай мне во сне совет о том-то и том-то», и она придет к тебе и сообщит все без обмана. Однако не пользуйся этим заклинанием необдуманно, но лишь когда у тебя имеются для этого веские причины.

[Амулет] Существуют также меры предосторожности, чтобы не случилось с тобой несчастья. Если кто-нибудь прибегает к этому заклятию неосторожно, богиня обычно заставляет его скакать по воздуху и низвергает его с высоты на землю. Поэтому я считаю полезным описать также амулет. Но храни его в тайне! Возьми лист лучшего папируса и носи его на правой руке во время жертвоприношения. На листе должны быть начертаны слова: «Мулафи Хернуф Амаро Мулландрон! Защити меня от злого духа — мужского или женского!» И все же храни его в тайне, сынок!»

В тексте оригинала за этим следуют упомянутые гимны — хвалебный в гекзаметрах, хулительный в ямбах. Хвалебный гимн весьма напоминает орфические гимны, его слова звучат торжественно и таинственно, пробуждая в некоторых душах чувство благоговейного страха. Ямбы содержат поругание, которому якобы подверг богиню объект колдовства, позволяют лучше ощутить могущество суеверия, мраком которого необразованные люди были окутаны в четвертом веке нашей эры. Для того чтобы сделать некоторые детали понятными, потребовались бы обстоятельные объяснения; однако следует сказать хотя бы о том, что верующие люди того времени полагали вполне совместимым с сущностью божества то, что оно поедает плоть и пьет кровь. Таким образом, книга заклинаний, небольшой раздел которой был нами только что приведен, представляет собой примечательный документ античности, и кто может сказать, сколь многие пользуются этими и схожими формулами, чтобы достичь — или не достичь — предмета своих желаний?

Сегодня, разумеется, никто не накладывает заклятий согласно этому предписанию; однако изменилась не сущность, а только форма, и вечно истинны слова Шиллера: «Сами боги сражаются с глупостью впустую».

5. «Разговоры гетер» Лукиана

После этого экскурса в область любовной магии мы возвращаемся к «Разговорам гетер» Лукиана. Во втором диалоге гетера Миртион жалуется своему любовнику Памфилу на то, что он бросает ее ради женитьбы на дочери судового маклера. Все его клятвы оказались пустыми, он забыл свою Миртион, и это при том, что она находится на восьмом месяце беременности — «самое худшее, что может случиться с гетерой». Она не станет подбрасывать ребенка, особенно если это окажется мальчик; она назовет его Памфилом и воспитает как свое горькое утешение. А кроме того, он выбрал себе в жены уродину с бесцветными косыми глазами. Памфил отвечает, что она, несомненно, выжила из ума, если прислушивается к таким бабьим россказням, или же у нее похмелье, хотя вчера она выпила совсем немного. Наконец выясняется, что всему виной — недоразумение: Дорида чересчур ретивая служанка Миртион — видела венки на доме Памфила и слышала доносящиеся оттуда звуки свадебного веселья; она немедленно поспешила к госпоже сообщить о том, что дочь судового маклера вступила в этот дом молодой женой. Только в спешке она перепутала дом Памфила с домом его соседа. Итог размолвке подводит радостное примирение; как любовники отпраздновали счастливое разрешение недоразумения, Лукиан деликатно предоставляет домыслить воображению читателя.

Ревность лежит в основе третьего диалога, который приводим здесь целиком.

«МАТЬ: С ума ты сошла, Филинна? Что это с тобой сделалось вчера на пирушке? Ведь Дифил пришел ко мне сегодня утром в слез'ах и рассказал, что он вытерпел от тебя. Будто ты напилась и, выйдя на середину, стала плясать, как он тебя ни удерживал, а потом целовала Ламприя, его приятеля, а когда Дифил рассердился на тебя, ты оставила его и пересела к Ламприю и обнимала его, а Дифил задыхался от ревности при виде этого. И ночью ты, я полагаю, не спала с ним, а оставила его плакать одного, а сама лежала на соседнем ложе, напевая, чтобы помучить его.

ФИЛИННА: А о своем поведении, мать, он, значит, тебе не рассказал? Иначе бы ты не приняла его сторону, когда он сам обидчик: оставил меня и перешептывался с Фаидой, подругой Ламприя, пока того еще не было. Потом, видя, что я сержусь на него, он схватил Файлу за кончик уха, запрокинул ей голову и так припал к ее губам, что едва оторвался. Тогда я заплакала, а он стал смеяться и долго говорил что-то Фаиде на ухо, ясное делр, обо мне, и Фаида улыбалась, глядя на меня. К тому времени, когда они услышали, что идет Ламприй, они уже достаточно нацеловались; я все же возлегла с Дифилом на ложе, чтобы он потом не имел повода попрекать меня. Фаида же, поднявшись, первая стала плясать, сильно обнажая ноги, как будто у ней одной они хороши. Когда она кончила, Ламприй молчал и не сказал ни слова, Дифил же стал расхваливать ее грацию и исполнение: и как согласны были ее движения с кифарой, и какие красивые ноги у Фаиды и так далее, как будто хвалил красавицу Сосандру, дочь Каламида, не Фаиду — ты же знаешь, какова она, ведь она часто моется в бане вместе с нами. А Фаида, такая дрянь, говорит мне тотчас с насмешкой: «Если кто не стыдится своих худых ног, пусть встанет и тоже спляшет». Что же мне еще сказать, мать? Понятно, я встала и стала плясать. Что же мне оставалось делать? Не плясать? И признать справедливой насмешку? И позволить Фаиде командовать на пирушке?