Читаем без скачивания Боги войны - Конн Иггульден

Юлий усмехнулся:

— Убивать всегда найдутся желающие. Наберем новые легионы, которые никогда не слышали боевых труб, никогда не шагали до полного изнеможения, как доводилось нам с тобой. Чем прикажешь мне заняться после моего последнего триумфа? Сидеть и улыбаться, дожидаясь, пока вырастет сын? Я не создан для спокойной жизни. — Он улыбнулся. — Впереди Египетский триумф. Чтобы его подготовить, в город съехалась целая уйма художников и зодчих. — Юлий смотрел в пространство, думая о том, как опять поразит Рим. — Это будет величайший триумф в истории города, я обещаю.

— Неужели такое возможно после того, что мы видели в прошлый раз? Народ все еще судачит о морском сражении на Марсовом поле, — сказал Брут, стараясь не выдать отвращения.

Во время этого представления пленные солдаты дрались на маленьких галерах с преступниками, приговоренными к смертной казни. Большой водоем, в котором устроили морское сражение, был неглубоким, и трупы участников, лежавшие на дне, напоминали заросли темных кораллов. После боя светлая вода стала похожа на густую красную похлебку, а когда запруду разрушили и вода потекла в Тибр, река тоже покраснела. И не один день над Римом витал запах гниющей плоти.

Юлий похлопал друга по плечу и, потягиваясь, встал.

— Для последнего триумфа я припас кое-что новое. — Он, казалось, собирался открыть свой план, но только хитро ухмыльнулся: — Я позабочусь, чтобы тебе досталось лучшее место на Форуме. Обязательно приведи свою новую подругу.

Брут кивнул, хотя этого делать не собирался. Он вспомнил о своей матери — захочет ли Сервилия видеть, как Цезарь демонстрирует свою царицу и свое непомерно раздутое чванство?

— Жду с нетерпением, — сказал он.

Когда окончилось заседание сената, Марк Антоний отправился с Форума домой к Юлию. За его спиной шли шесть вооруженных ликторов, но он едва о них помнил и не замечал расступающейся толпы прохожих.

Марк Антоний ожидал, что в отсутствие Юлия дебаты пойдут более оживленно. Плохо же он знал сенаторов! Эти люди боятся пустого кресла Юлия больше, чем самого диктатора. Ясное дело — ведь ему сообщают обо всех выступлениях. Писцы Юлия записывали каждую речь, вплоть до самых ничтожных, и даже люди вроде Цицерона раздражались от непрестанного скрипа.

Порой предмет обсуждения заставлял всех биться без оглядки, с былой страстью. Юлий упразднил налоговую систему римских колоний. В нескольких странах право сбора денег передавалось местным жителям. Греки слишком умны, чтобы после неудачного мятежа уменьшить сборы, но вот претор Испании приехал в Рим и жаловался на случаи подкупа. До гражданской войны сенаторы — хлебом не корми — любили обсуждать подобные вопросы. Вот и теперь, когда они пустились в споры, стали предлагать каждый свое, натянутость чуть-чуть ослабла.

Марку Антонию запомнился один поучительный момент. Кассий в своей речи намекнул, что корень зла — в самой системе, и тут его взгляд упал на писца, который все добросовестно записывал. Худое лицо сенатора слегка побледнело, а пальцы нервно постукивали по кафедре. Дебаты как-то сразу увяли, и претор Испании отправился домой, не дождавшись решения по своей жалобе.

Не о таком мечтал Марк Антоний несколько лет назад, получив от Цезаря управление Италией. Гражданская война подходила к концу, в Риме уже было спокойно. Больших изменений Марк Антоний не добился, но он навел в Риме порядок, и город процветал. Люди, просившие разрешения на торговлю, знали, что их просьбы разберут и примут решение по справедливости. Сенат передавал наиболее сложные вопросы на рассмотрение судам и выносил решения независимо от того, нравились ли они сенаторам. Марк Антоний работал не покладая рук, и порядок в городе доставлял ему радость.

С возвращением Юлия все изменилось. Суды работали по-прежнему, но какой же глупец принесет в суд жалобу на кого-то из приближенных Цезаря? Пошатнулась сама основа закона, и Марк Антоний испытывал досаду. Он провел много вечеров в разговорах с Цицероном, причем собеседники никогда не забывали отсылать слуг. У Юлия в городе полно шпионов, и тот, кто хоть немного дорожит жизнью, не станет высказываться против диктатора, пусть даже в узком кругу.

Марк Антоний поднимался по холму, погруженный в раздумья. Этот год был очень длинным, длиннее, чем любой другой год в истории Рима. Согласно декрету Юлия, он продлится 445 дней. Новый календарь вверг Рим в пучину хаоса. Казалось, лето, наступившее не ко времени, — еще одно следствие неразберихи, словно сами времена года забыли, где чей черед.

Марк Антоний с улыбкой припомнил жалобы Цицерона, что звезды с планетами должны, видите ли, подчиняться приказу Цезаря.

В старые времена в Рим пригласили бы астрономов со всех концов земли, и они изучили бы записи, привезенные Юлием из Египта. А теперь сенаторы, стараясь угодить диктатору, наперебой спешили одобрить новый календарь.

Дойдя до ворот бывшего дома Мария, Марк Антоний вздохнул. Полководец, которого он помнил по сражениям в Галлии, от души посмеялся бы над хворью, поразившей благородный сенат. Тот Юлий позволил бы им сохранить достоинство, хотя бы из уважения к обычаям.

Марк Антоний сделал глубокий вдох и помассировал пальцами переносицу. Он все еще ждал, что вернется прежний Юлий. Конечно, Цезарь заходит слишком далеко, но сейчас он опьянен победой в гражданской войне и рождением сына. После суровой военной жизни диктатор погрузился в сплошные празднества Рима, где его чествуют как бога, и это вскружило ему голову. Марк Антоний помнил, как Юлий вел себя в Галлии, когда там кипела война, и надеялся, что скоро все станет на свои места.

Юлий ждал в доме, и Марк Антоний прошел через сад. Ликторов он оставил на улице — не вести же вооруженных людей к диктатору Рима.

Цезарь заключил гостя в объятия и, несмотря на его протесты, потребовал принести угощение и прохладные напитки. Марк Антоний заметил, что хозяин возбужден: рука, которой он поднял чашу с вином, слегка дрожала.

— Для моего последнего триумфа почти все готово, — сказал Юлий, усадив друга. — У меня к тебе просьба.

Брут лежал на животе и постанывал, а сильные руки разминали его мышцы и старые рубцы. Вечер был тихий и прохладный; в доме Сервилии по-прежнему трудились самые лучшие девушки. Брут привык приходить и уходить, когда ему вздумается, и красавицы хорошо изучили его настроения. Девушка, которая растирала ему спину, с той минуты как Брут разделся и вытянулся, свесив руки, на длинной скамье, не произнесла ни одного слова. В неторопливом скольжении пальцев Брут почувствовал некий намек, но не спешил отозваться. Он пребывал в таком гневе и отчаянии, что заученные ласки девушки не принесли бы ему облегчения.

Услышав в комнате легкие шаги, Брут открыл глаза. Это пришла Сервилия. При виде обнаженного сына она насмешливо улыбнулась и распорядилась:

— Спасибо, Талия, можешь идти.

Брут недовольно нахмурился. Девушка упорхнула, а он поднялся и сел на скамье, не испытывая никакого смущения. Мать ждала, пока за Талией закроется дверь, и Брут удивленно поднял брови. Сервилия не хуже других могла угадывать настроение сына и, когда он у нее появлялся, лишний раз не беспокоила. Ее неожиданный приход предвещал что-то особенное.

Теперь Сервилия перестала краситься, и волосы у нее стали белыми как снег. Она уже не распускала их, а стягивала в простой тугой узел. Осанка, привлекавшая во времена молодости мужские взоры, не изменилась, но годы иссушили плоть, и Сервилия стала сухой и костлявой. Брут все же любил мать — за ее гордость и умение сохранить независимость в этом городе.

Сервилия была на Форуме, когда Юлий показывал римлянам сына. Но вечером перед собственным сыном вела себя с достойным восхищения спокойным равнодушием. И Брут поверил бы, что ее безразличие не напускное, но при упоминании о Цезаре глаза матери вспыхивали, и она прикасалась к огромной жемчужине, которую всегда носила на шее. Взор Сервилии в такие моменты устремлялся в неведомые Бруту дали.

— Оденься, сын. Тебя ждут люди, — сказала Сервилия. Мать подняла смятую тогу и протянула ему. — Ты носишь ее на голое тело? — поинтересовалась она, не давая ему открыть рот.

Брут пожал плечами:

— Если очень жарко. О каких людях ты говорила? Никто не знает, что я здесь.

— Никаких имен, Брут. — Сервилия помогла ему расправить тогу. — Я пригласила их сюда.

Брут с раздражением посмотрел на мать. Затем бросил взгляд на кинжал, лежащий на скамье.

— Я никому не сообщаю, куда я хожу, Сервилия. Эти люди вооружены?

Его мать продолжала поправлять и расправлять складки, пока не привела тогу в полный порядок.

— Тебе не грозит опасность. Я пообещала им, что ты их выслушаешь. Потом они уйдут, и Талия закончит начатое, или же можешь поужинать вместе со мной.