Читаем без скачивания Разведбат - Валерий Киселёв

Через несколько месяцев после возвращения наш невропатолог предложил мне съездить в госпиталь ветеранов войны, или в санаторий в Сухуми. Я сначала не поняла: зачем? Тогда я не замечала за собой, что у меня странное поведение, но это было заметно окружающим. Полгода адаптировалась к мирной жизни.

Алексей Трофимов:

— Вернулся домой. Помылся, побрился, а был — как Дед Мороз. Ночью просыпаюсь — где я? Тишина! На следующий день на улице стою с ребёнком, у машины рядом сильный хлопок из выхлопной трубы — я машинально прижал его к себе: подумал, что это взрыв гранаты!

Евгений Лобанов, командир автомобильного отделения взвода материального обеспечения, старшина:

— Приехал домой — так привык спать на досках в палатке, что долго не мог уснуть в кровати, ворочался всю ночь. Проснулся — по привычке руку под подушку, проверить, на месте ли автомат. Нет — в первое мгновение даже испугался, не сразу сообразил, что я дома.

Валерий Олиенко, командир отделения управления 2-й разведывательной роты, старшина:

— Я во сне, жена жаловалась, от кого-то всё время отстреливался, да Шустова звал.

Салех Агаев, заместитель командира батальона по воспитательной работе, майор:

— Я полгода ночью просыпался весь мокрый, жена не успевала подушки менять. Стресс отходил, что накопился за войну. Забыть её — не забудется никогда… Со мной долго было, что идёшь по улице, и чего-то не хватает: привык, что автомат на плече. Без него идёшь по улице и чувство, как будто дома ключи забыл или часы.

На войне мы занимались делом, не бордюры красили. Мы понимали, что с войны вернёмся совершенно другими людьми. Вернулись, смотрим на мирную жизнь — здесь нас не очень-то понимают.

Андрей Бирюков, начальник штаба батальона, майор:

— Психологического привыкания к возможности гибели не было, тем более сначала обстановка была нормальная. А бояться — всегда можно бояться. Неизвестно, что может быть в следующую минуту. За водой поехали — обстреляли. А потом вроде привыкли, освоились. Но постепенно задачи стали усложняться. Наступило такое время, что — «Домой хочется!». Домой всегда хочется! В феврале было уже невмоготу.

Приехали домой, смотрю — по улицам люди ходят, ни о чем не знают, да и знать не хотят, что идёт война, что гибнут люди. На улицах горят фонари, реклама сверкает — даже это удивляло.

Вскоре постепенно стало проясняться, из-за кого разведчики в Дуба-Юрте попали в засаду…

Александр Соловьёв:

— Через неделю после Нового года к нам в батальон спецназовцы привезли чеченского коменданта Дуба-Юрта. Поймали его где-то глубоко в нашем тылу, на блокпосту. Когда там у него документы проверяли, а они и были-то в порядке, милиционер заметил, что у того руки трясутся и ладони потеют. На всякий случай остановили. — «Откуда?» — «Из Дуба-Юрта». А на блокпосту знали, что там бои были страшные. — «Давай-ка его на всякий случай туда отправим!». Вернули к нам. — «Кого мы видим? Здорово!» — когда привезли к нам этого коменданта.

Я был на том допросе. — «Делайте со мной что хотите, — говорит, — только бойцам не отдавайте». А вокруг палатки стояли бойцы из второй роты, оставшиеся в живых. Я думал, что не остановлю их — палатка дыбом встала! — «Отдайте его нам, нам всё расскажет!». Комендант сначала ничего не хотел говорить, потом стал оправдываться, что бандиты увели в горы заложницей его дочь. Про дочку что-то лепетал, — «Мне надо жить, семья в опасности». Это ему надо было милиции про дочку рассказывать, та поверит, но не мы. Скоро этот комендант понял, что если он не начнёт говорить правду, то мы отдадим его солдатам. Упал на пол, давай лизать нам ботинки — «Не отдавайте солдатам!». Написал он две тетради по 18 листов, мелким почерком — пароли, явки, схроны, карту нарисовал лучше любого художника.

Много он интересных вещей рассказал, этот комендант. Были там представители особого отдела группировки и ФСБ. Когда комендант закончил писать свой рассказ, кто-то из них сказал: «Нам он больше не нужен. Отпускайте»…

Елена Чиж, начальник медслужбы батальона:

— Да, он завёл наших в западню. Но если попытаться понять его ситуацию… Его жена, дети стоят под прицелом бандитов: «Если ты сейчас русским скажешь, что мы здесь, то на твоих глазах изнасилуем женщин, отрежем головы детям». Как бы в этой ситуации поступил каждый из нас? Да, перед нами он виноват, но он оставил в живых свою семью. Если бы он не сделал, что ему сказали бандиты, они бы вырезали весь его род к чертям собачьим.

Журналистка Анна Политковская оставила описание Дуба-Юрта после этих боев («Новая газета», № 56 от 7 августа 2000 г.)….

Всё, что произошло с беженцами, поглотившими Чири-Юрт, — из ряда вон выходящие обстоятельства. На их месте свихнулся бы любой.

Краткий топографический экскурс: Чири-Юрт и Дуба-Юрт — селения-соседи, между ними три километра. Если выйти на окраину Чири-Юрта, весь Дуба-Юрт будет перед тобой, как гигантская картинка. Вечерами именно так все и происходит: за последними чири-юртовскими домами стоят женщины, будто ждут мужчин с далекой и долгой войны, и смотрят ТУДА — на то, что осталось от их домов. Когда Хазимат Гамбиева бывает не так слаба, как обычно, одна из них — она.

Июльский Дуба-Юрт похож на огромное огородное пугало. Во-первых, неживой. Во-вторых, весь драный, изрешеченный «градами», в прожженных дырах от артиллерийских снарядов. Признак возвращения людей — завешенный одеялом оконный проем — встречается крайне редко. Просто потому, что мало этих проемов. Даже горы над Дуба-Юртом теперь общипанные, как облезлые дворовые псы. В лишаях — в глубоких, до «костей», до самых мезозойских своих меловых скелетов, проплешинах на местах глубинных бомбовых ударов.

Такие же и дубаюртовцы. Потерянное племя, не ведающее, как восстановить то, что считается разгромленным и выжженным на 98 процентов. В душах — полнейшая дезориентация и дезадаптация.

Трагедия Чири-Юрта и Дуба-Юрта — в их географическом положении. Чири-Юрт находится в устье Аргунского ущелья, которое, как известно, войска «берут» уже несколько месяцев подряд. Первый же на входе в него — Дуба-Юрт. Все войска, шедшие на штурм ущелья, двигались только через Дуба-Юрт. Все отряды боевиков, уходившие с равнин и преследуемые федералами, делали то же самое.

…Село умирало мучительно. Первый артобстрел произошел, когда вся планета веселилась до упаду — накануне встречи Миллениума, 31 декабря прошлого года. Бомбардировки продолжались беспрерывно больше двух месяцев.

Вот строки из письма главы администрации Дуба-Юрта А. Яхъева ныне бывшему полпреду Москвы в Чечне Н. Кошману, а также в адрес еще шести гражданских и военных ведомств России, ответственных за то, что происходит в Чечне (письмо отправлено в официальные инстанции 12 марта 2000 года): «По мере приближения военных действий к Аргунскому ущелью боевиками были заняты позиции на южной окраине нашего села, примерно за 1–2 км в сторону селения Улус-Керт. 27 января и 5–6 февраля все жители села, спасая свои жизни, вынужденно вышли из Дуба-Юрта без официально предоставленного коридора, через блокпост «Южный» в сторону поселка Чири-Юрт…».

Идея была проста: переждать поблизости, пока закончатся бои, и тут же вернуться. Однако война не просто отбросила эту идею прочь — она ее «творчески» переработала. И беженцам была предложена мучительнейшая из пыток — ежедневное созерцание кладбища собственных судеб. Вот что пишет А. Яхъев: «За весь период обстрелов хоть дома систематически и разрушались, но ни разу не было случая, чтобы они горели. С 6 февраля в Дуба-Юрте уже не было ни одного жителя, а с 22 февраля здесь начали впервые гореть дома. В первый день сгорело 13 домов, на следующий — 6, 25 февраля — 14. 1 марта я, как глава администрации, вместе с представителями военной комендатуры и МЧС РФ находился в селе, видел картину разрушений на тот период и как солдатами после грабежей сжигались дома.11 марта вместе с военными я вновь находился в селе и снова видел аналогичную картину. Все эти противоправные действия никак нельзя отнести к «контртеррористической операции». Каждый день мы продолжаем видеть произвол военных, все новые и новые горящие дома…».

Увы, письмо главы администрации мало что изменило в судьбе Дуба-Юрта. Прокуратура отреагировала вяло, Кошман — тоже, и на глазах у тысяч людей село продолжило жизнь показательного полигона мародеров. Пылало, тлело, взрывалось. Говорит Раиса Амтаева, мать двоих детей-подростков, мальчика Ислама и девочки Ларисы, онемевших во время февральского бегства из-под бомбежек: «Стоя на окраине Чири-Юрта, мы бессильно созерцали, как уничтожали наши дома. Мы стояли и смотрели: «Вот ваша сторона улицы загорелась, вот — наша…». Это был конец всему! Я пережила самые страшные дни моей жизни».