Читаем без скачивания Последний Храм - Павел Буркин

Никогда Лендгрейв еще не чувствовал такого щемящего, жгучего бессилия. Полбеды, что придется погибнуть самим: не самая худшая участь для солдата. Но ведь их разгром будет означать мучительную гибель семей. Может быть, на глазах выживших будут насиловать их жен, пытать матерей и детей. И те, медарские повстанцы напрасно надеялись на помощь лейтенанта Лендгрейва: совсем скоро им в тыл ударит освободившийся батальон, а бегущих легко перехватят уланы и рейтары. Пики улан наконец попробуют свежей, парящей на ночной прохладе крови…

Лендгрейв и сам не понял, откуда появилось странное для боевого офицера ощущение: вот сейчас, стоит поднапрячься — и он один превратит поражение — в победу. И весь этот батальон ляжет прямо тут, посреди горящих развалин, а затем плохо придется и другому батальону.

Он уже испытал это чувство, когда защитникам села явилась Богиня в белом. Казалось, надо просто поверить в себя и броситься в самоубийственное, казалось бы, наступление. Но тогда было другое дело: они вели бой, а враг отступал, у тельгаттейцев все пошло наперекосяк, и их командиры явно растерялись. Сейчас растерянности не наблюдалось и в помине, а проклятые тельгаттейцы, считай, выиграли сражение. Вместо деревни — места, где отряд Лендгрейва мог худо-бедно драться с полком — у них остались три окраинных, полуразрушенных избы и сад между ними, наполненный стонами раненых и визжанием пуль. Пока стреляют только пехотинцы, рейтары выпускают лишь отдельные пули — но скоро сообразят, что можно расстрелять остатки бунтовщиков прямо тут — и бросятся в последнюю атаку.

Лендгрейв отер испачканный пылью, копотью, кровью лоб. Весь военный опыт говорил: из таких переделок не выбираются. Последние пули кончились во время суматошного отступления, теперь можно было рассчитывать лишь на штыки, приклады да копья пикинеров, да еще сколько-то старинных мечей ополченцев. Толку-то, когда в окруженных стреляют из сотен стволов?

И все-таки чувство, что он один способен превратить поражение в победу, не проходило. В груди разрасталось какое-то странное, но совсем не болезненное жжение, стало жутко и весело, совсем как когда ребенком лез на прибрежные скалы в Таваллене. Или когда впервые в жизни, пятнадцатилетним мальчишкой, коснулся губами губ веселой трактирной служанки. Тьфу, жарко-то как от пожаров… Жарко? Да ведь это именно то, что нужно! Если у своих пороха нет, а у чужих — завались, надо сделать так, чтобы он… Верно, чтобы он взорвался!

Помнится, элсмитские стеклодувы, знаменитые на весь мир, показывали стеклянные кругляши, утолщенные посередине. Стоило поймать ими луч солнца и навести на сухое дерево — как из-под луча начинал куриться дымок. Если долго держать, а дерево сухое и смолистое — могло и вспыхнуть. В воздухе разлито достаточно жара, еще больше дают пожары. А можно ли собрать такой жар безо всякого стекла, одной лишь силой… Нет, просто Силой? Еще как можно, откуда-то услышал ответ Лендгрейв. Достаточно нацелить на это всю силу воли, забыть обо всем на свете, кроме жара, нагнетающегося вокруг подсумков с черным, воняющем селитрой, порошком и свинцовыми круглыми пулями. Надо хотеть этого изо всех сил, и несокрушимо верить в то, что все получится… Что Солнцеликий Аргелеб поделится толикой своего жара со своим служителем — а каждый, кто бьется за правду, независимо от жреческого сана, становится таковым. Пусть там станет жарче, чем в разгар лета в Пустыне Божьего Гнева, где в полдень человек испекается заживо, если не находит еще ночью укрытия. Жарче, чем в кипящем на огне котле… Жарче, чем в огне, пожирающем церковь в центре обреченного села…

… Рейтар с лейтенантскими нашивками первым понял, что у мятежников кончились пули. Или порох — какая разница? Он осадил горячего жеребца, неспешно, красуясь, подъехал. Так же неспешно засыпал в ствол порох, шомполом дослал пулю в ствол. Взвел боек с кремнем. Прицелился во вражеского лейтенанта в грязном, изодранном и окровавленном мундире Конфедерации. Наверняка их предводитель. Но почему он стоит, будто полагает себя стальным? И почему так печет бок, где прилажена пороховница и патронташ?

В следующий миг у него под боком вспыхнул косматый сноп огня. Огонь брызнул в лицо, выжигая глаза, в грудь, разрывая ребра, упругая волна горячего воздуха выкинула лейтенанта из седла. Испуганный грохотом взрыва конь наступил на упавшее тело копытом, хрустнули ребра, брызнула кровь. Боли лейтенант уже не почувствовал: взрыв, выбросивший его их седла, почти разорвал тело надвое и начисто выжег лицо. А пороховницы взрывались одна за другой, во все стороны разлетались, не щадя никого, пули, от одного из взрывов вспыхнула пшеница. Волна огня понеслась по полю, заставляя испуганно пятиться лошадей. Кое у кого порох взорвался без участия магии. Остальным пришлось познакомиться с волшбой системы Аргелеба поближе.

Четыре века назад это было одно из любимых заклинаний жрецов бога войны. Ведь Аргелеб — еще и бог солнечного огня. То же самое происходило и в деревне, где мушкетеры еще не поняли, что происходит, а пикинеров разили разлетающиеся пули. Некоторые пытались бежать к реке — но тем только передавали наложенные чары дальше. Теперь взрывы гремели и в батальоне, атаковавшем медарцев. И только неимоверным усилием Лендгрейв остановил чары, не позволив уничтожить и пушки Афандиса.

Череда взрывов промчалась быстро: наверное, прошло не больше пяти секунд, как во всем Третьем Тельгаттейском полку не осталось ни щепотки пороха. Тем, кто успел зарядить оружие, повезло еще меньше: мушкеты разорвало, как бумажные, прямо в руках. Пожалуй, и к лучшему, что вся артиллерия досталась повстанцам: так бы ударная волна положила весь полк. На самом деле погибли лишь мушкетеры, рейтары и гренадеры — ну, и те уланы с пикинерами, кому хватило ума оказаться рядом…

Сделав дело, Лендгрейв с трудом оборвал заклятие. Ноги просто подкашивались, в голове шумело, а больше всего на свете хотелось пить. Трясущимися, как у старика или пьяницы, руками лейтенант снял с пояса флягу. Руки долго не могли ухватить крышку, потом едва не расплескали остатки воды. Не глядя, лейтенант влил в рот все, что оставалось. Теплая, отдающая гарью пожарища вода почти не освежила, наоборот, он почувствовал еще и тошноту.

Но надо было идти.

— Подъем! — прохрипел Лендгрейв. — На соединение с медарцами бегом марш!

Придется не идти — бежать, хотя ноги подламываются, а сердце, кажется, сейчас выпрыгнет из груди. Но если они успеют опомниться…

Но, как ни странно, их не преследовали и, само собой, не стреляли вослед. Все гренадеры и почти все мушкетеры и рейтары погибли, а те, кому «повезло» остаться в живых, обожженные и искалеченные, в агонии корчились в грязи. Пикинерам и уланам повезло больше: пострадали лишь те, кто находились поблизости от подорвавшихся. При взрыве могли разлететься пули, вокруг гренадера вообще образовывалась туча осколков. Меньше всего везло штурмовым группам, состоящим из всех трех видов пехоты: там изувечило даже тех, кто никогда не имел дела с порохом. Когда все закончилось, деревня была почти очищена от церковников. Наверное, даже то, что осталось от отряда, могло бы легко занять всю деревню — но смысла Лендгрейв не видел. Все укрепления разруше-ны, почти все дома сгорели. Новую атаку, даже одних пикинеров, тут не выдержать. Значит, правильно сделали, что оставили Памфилион. Жители в ближайшем лесу, те ополченцы, которые уцелели, с отрядом. Теперь деревня не представляет ценности для обеих сторон.