Читаем без скачивания Из серого. Концерт для нейронов и синапсов - Манучер Парвин

Она садится рядом со мной. Берёт мои руки в свои.

– И они соответствуют действительности?

– Я не знаю. Она все время забывала, кто я. Её болезнь Альцгеймера…

Джульетта откидывается на подушки, запускает пальцы в волосы.

– Мне хотелось бы, чтобы старческое слабоумие было заразным вирусом и его поймал этот жестокий мир.

Я пытаюсь её утешить, но она отодвигается. Это не та Джульетта, которую я знаю. Но я продолжаю:

– У тебя нет болезни Альцгеймера, а благодаря твоей диагностике, очевидно, и у меня нет. – Я подчёркиваю слово «очевидно». – У нас есть только здоровая память, чувствительность, может, извращённая совесть, с которыми нам и надо разбираться, да?

Я рассказываю Джульетте, как Лиз временами казалось, что я – её муж Дэвид.

– Очевидно, он тоже сомневался насчёт своего отцовства. А Элизабет продолжала убеждать его, что он на самом деле твой отец. Но мы не можем сказать, так ли это на самом деле или она хотела только его в этом убедить. Таким образом вопрос, на который нужно ответить, остаётся без ответа. – Я пытаюсь прочесть эмоции на лице Джульетты. Но их слишком много. – Я точно знаю одну вещь, – продолжаю я, пытаясь быть оптимистичным. – Когда твоя мать вернулась после Дня Благодарения – тогда были длинные выходные, – она была другим человеком. Я думаю, что для нас это хорошая новость – тогда что-то случилось. Она могла быть с твоим отцом в те длинные выходные. Может, она просто была озорной или импульсивной, или хотела удержать парня, с которым у неё могло быть будущее.

Джульетта предлагает другую версию, словно защищая свою мать:

– Или, может, она стала другим человеком, поскольку знала, что беременна от тебя.

– Да, это тоже возможно.

– Значит, жестокий вопрос продолжает настойчиво повторяться.

– Да, к сожалению, это так, – мой недолгий оптимизм разбит.

Джульетта долго смотрит на меня, ни разу не мигая, не показывая, что думает. Когда мне наконец удаётся прочитать её чувства, отражающиеся на лице, я понимаю, что это совсем не то, что я ожидал, – не злость, не чувство вины, не горечь и не смирение с тем, что любовь потеряна. Это стальное спокойствие, от которого меня бросает в дрожь.

– Давай будем трезвомыслящими, как физики, или беззаботными, как козлы, Пируз. Нам не нужны вообще никакие ответы, – спокойно говорит она, напоминая озёра с неподвижной водой.

– Я могу быть твоим отцом.

Я – робкий пескарь. Она – акула.

– У меня всю жизнь был отец, и он мёртв, Пируз, как и все, кто лежат под надгробиями. Его пепел находится в маленьком деревянном ящичке. Ящичек – на Озёрном кладбище в городе Кливленд-Хайтс. Мы можем съездить к его надгробию и поговорить с ним, если хочешь. Хотя, боюсь, он скажет не больше, чем моя мать.

Я испуган и странно возбуждён.

– Что именно ты хочешь сказать, Джульетта?

Она опускает руки мне на плечи.

– Меня совершенно не волнует, чья сперма попала в яйцеклетку моей матери так много лет назад. Моего отца нет, он умер, а ни у кого не бывает двух отцов. Ты – мой партнёр. Мужчина, которого я люблю и свободно выбрала, чтобы любить. Вот и всё. Точка.

– Я боялся, что ты это скажешь.

Я убираю её руки. Я вижу по тому, как она кусает нижнюю губу, что она борется со своей совестью и со своим раздражением из-за меня.

– Именно ты все время жалуешься на промывание мозгов и внушение определённых идей, – шипит она. – И ты всё время говоришь о мёртвых пророках, которые суют нос в дела современных людей. Что с тобой случилось, мой Пируз – победоносный перс?

– Уже слишком многое, – бормочу я и продолжаю: – Умом я понимаю, что инцест не является биологически безнравственным. Животные всё время этим занимаются – прямо под большим носом Бога, который сделал его возможным и искушающим для них. Он никогда их не останавливал и не приказывал им не заниматься этим. Он сделал инцест также возможным и для людей, но запретил им заниматься этим. Эволюционная мораль, которая ориентирована на выживание, позволяет инцест. Фактически дети Адама и Евы должны были совершать инцест, или нас бы не было. Это неразумная, но умная разработка Бога, встроенная в наши гены. Небольшое изменение в нашем геноме – и инцест был бы невозможен. В некоторых культурах инцест был необходим – например, в Древнем Египте брат и сестра должны были вступать в брак, чтобы быть царём и царицей. Я также понимаю, что ты считаешь Дэвида Пуччини своим отцом, а меня – своим любовником. Я умом могу не согласиться, что инцест является безнравственным, но он у меня в костях сидит, как яд. У меня нет выбора, кроме как его отвергнуть.

Она кладёт руки мне на плечи и сцепляет пальцы у меня на шее сзади.

– Так в чём проблема? – спрашивает она ледяным искушающим голосом. – Частности моего зачатия не играют для меня никакой роли. И они точно так же не должны иметь значения для тебя или кого-то ещё. Если бы не та фотография, мы не оказались бы в этом трудном положении.

Мне удаётся убрать её руки, но я не могу удержаться, чтобы не поцеловать её пальцы и не спрятать лицо в её тёплых ладонях.

– Ты права, – говорю я. – Без изобретения человеком фотографии и табу мы были бы свободны любить, как утки. К сожалению, оба изобретения существуют. У нас нет перьев, но у нас есть сознание.

Она целует мои пальцы. Прячет лицо в моих ладонях.

– Тогда давай порвём фотографии и затопчем табу и будем продолжать нашу совместную жизнь.

Теперь я беру её руки в свои и опускаю на свои глаза. Я представляю её стройное тело под свободной одеждой, её крепкие ноги и руки, её округлые бёдра и молодую грудь. Я пытаюсь не чувствовать её острый, уверенный ум, проходящий сквозь её ясные голубые глаза и прожигающий меня. Я пытаюсь не хотеть её. Я – человек. Наследие истории угасает и течёт в моих венах и артериях. Эволюционная мораль, культурная мораль, моя собственная мораль сжимают меня и тянут меня назад от того, что я хочу, и от того, что я хочу взять. Да, у меня есть совесть, может, и отравленная, но мне от неё никуда не деться, это я! Я поднимаю голову.

У меня такое ощущение, будто тысяча шершней устроила гнездо у меня в голове.

– Ничто не решено просто потому, что ты, Джульетта-джан, говоришь, что решено, или потому, что нам удобно в это верить. Меня не волнует закон Божий и закон человеческий – больше не волнует. Я не являюсь вероголиком. Я – мыслеголик, желающий найти объяснения. Меня тошнит от вероголиков, которые населяют мир. Я пытаюсь не быть одним из них. Меня не волнует, что говорит твоя мать, или не говорит, или не может сказать. Но дата твоего рождения просто кричит, что ты можешь быть моей дочерью. Этот инцест заставляет мою душу гореть огнём. Я хочу намылиться и тереть себя мочалкой, пока не пойдёт кровь! Это я, будь то правый или неправый, но реальный я, без внушённых мне идей, не философ, не интеллектуал, не воображаемый я. Да, я признаю, что я не лучше, чем те, кого я осуждаю. Да, я – обманщик. Ты права.

Её разочарование во мне переходит в злость.

– О, ты знаешь, как драматизировать, Пируз. Ты не на сцене. Я не говорю, что несколько странновато ощущать, что ты можешь быть моим отцом. Это очень странно ощущать. Но грех инцеста был придуман, чтобы защитить детей. Секс в уединении между взрослыми по добровольному и обоюдному согласию не приносит никому зла. В некоторых странах это даже не является незаконным. Поскольку мы также знаем, что этим занимаются и животные, то это санкционировано и эволюцией, и Богом. И, как я сказала, у меня нет ощущения, что ты мой отец. Это моя история, от и до. Это всё. Я познакомилась с тобой всего несколько месяцев назад. Ты никогда не будешь моим отцом, независимо от доказательств, какие бы они ни были, независимо от того, как сильно ты станешь пытаться быть моим отцом!

Я тоже начинаю злиться.

– Я не козёл, который прыгает на свою дочь, и я не козёл, который всего через несколько месяцев после рождения прыгает на мать и сестру! Я – не козёл. И меня не волнует, что хочет Бог или что разрешает эволюция. Моя совесть – это я, прав я или не прав. Моя личная мораль требует чистоты настолько, насколько это возможно, а от инцеста я чувствую себя очень грязным. Также я боюсь закона, даже хотя я говорил, что меня не волнует закон. Закон – на радость или на горе – стал неотъемлемой частью меня, словно он был встроен в мои гены, чтобы стимулировать во мне страх для выживания. А если кто-то узнает? А если новость просочится наружу? С нами обоими будет покончено.

– А кто откроет рот? Моя мать? Не думаю.

– Я говорил с Ашаной. Я должен был проверить свой нравственный компас на друге, которому доверяю.

Джульетта бросает на меня взгляд, очень неодобрительный взгляд. Он по ощущениям напоминает отравленную стрелу. Я впитываю боль и продолжаю.

– Я не разрешу конфликт между своей любовью, своей личной моралью и человеческой моралью, что-то покрывая! Я стараюсь жить не как алетофоб. Я не смогу справиться с напряжением между моими потребностями и моей нравственностью, отказывая себе в самом лучшем, что когда-либо случилось со мной, – в тебе. Да, в тебе, Джульетта. Вот в этом всё дело! Это окончательно! Пока я не знаю точно, моя ты дочь или нет, я буду вести себя так, как если бы ты была моя дочь.