Читаем без скачивания Логово белого червя - Брэм Стокер

Больше недели я вообще не лежал в кровати. Иногда удавалось прикорнуть прямо на скамье в “Робин-Гуде”, иногда поклевать носом на стуле в течение дня, но нормального сна я был лишен абсолютно.

Я был убежден, что мы должны подыскать себе новое жилье, но никак не мог заставить себя объяснить вам свою причину, поэтому откладывал разговор с вами со дня на день, а жизнь моя с каждым часом такой проволочки становилась все больше похожа на судьбу уголовника, по пятам которого неотступно идут констебли. От такого образа жизни я чувствовал себя совершенно больным.

Однажды в Полдень я позволил себе прикорнуть на часок на вашей кровати, затем это вошло в привычку; свою же я терпеть не мог, даже близко не подходил, кроме ежедневного визита украдкой поутру, наспех смять постель, чтобы наша Марта, войдя в зловещую опочивальню наводить порядок, не открыла тайну моих ночных отлучек.

Мне на беду, однажды вы заперли вашу спальню, а ключ унесли с собой. Я вошел к себе, чтобы, как обычно, придать постели вид, будто в ней спали. Ряд обстоятельств, как нарочно, сошлись тогда разом, чтобы подвести меня к эпизоду, который предстояло мне пережить ближайшей ночью. Во-первых, я буквально валился с ног от усталости и недосыпания; а во-вторых, моя истощенная нервная система была уже не столь восприимчива к страхам, как прежде, при любых иных обстоятельствах. Опять же, через открытую форточку в комнату вливалась бодрящая свежесть дня и, в довершение ко всему, яркий солнечный свет рассеивал всякие страхи. Что еще могло обуздать мое желание покемарить часок здесь, на своей постели? За окном звучал обычный дневной гомон, и лучи солнца достигали самых потаенных уголков спальни.

И, подавив последние робкие опасения, я уступил неудержимому соблазну: скинув только пальто и ослабив галстук, а также дав себе слово, что наслаждаться эдаким чудом, как перина, одеяло и подушка, буду не более получаса, я прилег.

Демон был чертовски коварен, он без сомнения наблюдал за моими безрассудными приготовлениями. Болван эдакий, я воображал себе, что мой организм, невзирая на изнурительное недельное недосыпание, окажется в состоянии пробудиться всего-навсего через полчаса! Какая наивность! Я Мгновенно забылся сном, подобным смерти.

Проснулся я спокойно, без какой-нибудь жутковатой причины, и притом сна ни в одном глазу. Было уже, как вы, Дик, должно быть, прекрасно помните, далеко за полночь. Так бывает после долгого глубокого сна, когда выспишься совершенно — просыпаешься неожиданно, спокойно и полностью.

В массивном кресле у камина сидел некто. Сидел он почти что спиной ко мне, но опознал я его безошибочно; он медленно обернулся — и небеса милосердные! Снова это каменное лицо с демоническими чертами! Призрак со зловещим и отчаянным выражением уставился на меня, на сей раз не было никаких сомнений, что он осознает мое присутствие, его лицо полыхнуло новой порцией дьявольской злобы, он неторопливо поднялся и побрел прямо к моей кровати. Я заметил у него на шее веревку, другой конец которой, свернутый кольцами, он держал в руке.

Мой добрый ангел-хранитель дал мне силы пережить все это. Несколько секунд я оставался лежать, парализованный взглядом жуткого фантома, который, приблизившись к постели, вдруг оказался прямо на ней. В следующее мновение я скатился на пол на дальнюю сторону и, уж не помню как, оказался в коридоре.

Но чары все еще не рассеялись; долина смертной тени еще не была мною пройдена до конца; ненавистный фантом проследовал за мной и туда; немного пригнувшись, он уже стоял у самых перил и сооружал петлю на свободном конце своего жуткого вервия, точно готовясь набросить на меня лассо; увлеченный этой зловещей пантомимой, он улыбнулся, и было в этой улыбке столько порока, столько невыразимого ужаса, что мои чувства мне отказали. Как очутился у вас в комнате, я просто не помню.

Я сбежал, Дик, и поступил совершенно правильно, тут и спорить не о чем. За чудесное это бегство, покуда жив, не устану благодарить небеса. Никому не дано постичь или представить себе, что значит для создания из плоти и крови столкнуться с подобным — никому, кроме тех, кто это пережил. Дик, призрак коснулся меня, и могильный холод, пронизав мою кровь, добрался до костного мозга, и я никогда уже не стану прежним, никогда уже, Дик, никогда!

Наша горничная, перезрелая барышня лет пятидесяти с гаком, как я, впрочем, уже упоминал выше, давно оставила свою возню с корзинами и с открытым ртом и выпученными чернуми бусинками глаз под высоко воздетыми жиденькими бровями, поминутно оглядываясь через плечо, постепенно подвигалась к нам. В ходе повествования она вполголоса отпускала различные эмоциональные реплики, но эти ее замечания, ради простоты и краткости, мы здесь опустим.

— Частенько я слыхивала об этом, — заявила она теперь, — но до сих пор не шибко-то верила — хотя почему бы и нет? Разве ж матушка моя, там внизу, в переулке, не ведает страшных историй об этом, упаси Господи! Но вы не должны были ночевать в задней спальне. Она заклинала меня не входить туда даже днем, и не дай Бог какой христианской душе оказаться там в одиночку в ночную пору. Она уверяла меня, что эта спальня евонная.

— Чья же это спальня? — спросили мы хором.

— Ну, его, старого судьи, судьи Хоррока то есть. Упокой Господи его грешную душу. — Она затравленно оглянулась по сторонам.

— Аминь! — бормотнул я. — Но разве он умер именно там?

— Именно там? Нет, вроде не совсем там, — отвечала она. — Вроде как этот старый греховодник повесился на перилах, упаси нас Господи! А в алькове вроде как нашли ручки от скакалки и ножик, которым он их отрезал, собираясь повеситься, пронеси нас Господи! Это была скакалка экономкиной дочки, матушка мне частенько рассказывала, девочка потом не зажилась на свете, она почти не спала по ночам, кричала от страха; говорят, ее мучил дух судьи, и она постоянно вопила в потемках при виде большого дядьки со сломанной шеей, такими примерно словами: “Господи! Господи! Он изводит меня, он заманивает меня! Мамочка, милая мамочка, не отдавай меня ему!” В конце концов бедная крошка отдала Богу душу, и умники-доктора решили, что от чего-то там в мозгу, а что еще они могли выдумать!

— Как давно все это случилось? — спросил я.

— Ох, ну откуда ж мне знать! — отвечала она, — Но, должно быть, ужасно давно, так как экономка была совсем старой, с трубкой во рту и не единого зуба, никак не моложе восьмидесяти, когда моя матушка в самый первый раз выходила замуж, а говорили, что была очень миленькой и нарядной барышней при старом судье; а сейчас моей матушке уже самой под восемьдесят; и что было гаже всего в том, что натворил этот потусторонний разбойник, упокой Господи его душу, запугав бедное дитятко до смерти, так это то, о Чем все говорили вслух и во что верил каждый. И матушка моя подтверждает, что несчастная малышка была его собственной дочкой; так что, куда ни кинь, повсюду он выходит злодей, э, тот вешатель, какого до него не знавала Ирландия.