Читаем без скачивания История России с древнейших времен. Книга ХIII. 1762—1765 - Сергей Соловьев

Переписка началась. Фридрих сообщал Екатерине известия из Вены, что там думают, какие имеют подозрения относительно видов России на Польшу, просил не тревожиться мнениями и подозрениями венского двора, потому что в Вене нет денег и Мария-Терезия вовсе не в таком выгодном положении, чтоб могла начать войну. «Вы достигнете своей цели, — писал Фридрих, — если только немножко прикроете свои виды и накажете своим посланникам в Вене и Константинополе опровергать ложные слухи, там распускаемые; в противном случае ваши дела пострадают. Вы посадите на польский престол короля по вашему желанию и без войны, и это последнее во сто раз лучше, чем опять низвергать Европу в пропасть, из которой она едва вышла. Крики поляков — пустые звуки; короля польского бояться нечего: он едва в состоянии содержать семь тысяч войска. Но они могут заключить союзы, которым надобно воспрепятствовать; надобно их усыпить, чтобы они заранее не приняли мер, могущих повредить вашим намерениям». Фридрих писал, что желал бы видеть на польском престоле Пяста; Екатерина отвечала, что это и ее желание, только бы этот Пяст не был старик, смотрящий в гроб, ибо в таком случае сейчас же начнутся новые движения и интриги с разных сторон в ожидании новых выборов.

В апреле Долгорукий доносил о втором разговоре своем с Фридрихом. «Императрица пишет, — сказал король, — что не желает избрания на польский престол кого-нибудь из Бурбонской фамилии; по-моему, ни венскому, ни версальскому двору в том помогать не надобно, а, впрочем, как я уже писал императрице, я на все соглашаюсь, только думаю, что лучше будет природный поляк. В этом деле надобно иметь великую осторожность и стараться, чтоб до времени намерение императрицы не могло открыться, и в этом я сильно сомневаюсь: когда я был в Саксонии и имел свидание с королевскою фамилиею, то наследная принцесса мне говорила, что императрица старается об избрании в польские короли князя Чарторыйского; я ей отвечал, что все пустое, что король еще здоров, и, пока он жив, думать не для чего о его преемнике, и что я, равно как императрица, не намерен лишать, поляков свободы в королевских выборах». Потом Фридрих начал говорить о союзе, который он намерен заключить с Россией. «Такой союз, — говорил он, — не может быть противен императрице, ибо известна склонность ее к миру, и ничто не может так способствовать миру, как наш союз: хотя венский двор теперь со мною и заключил мир, однако как скоро поправит свои внутренние дела, то вступит в новую войну, а этого не осмелится сделать, когда узнает о союзе между мною и Россиею. Мне уже от версальского и стокгольмского дворов сделаны предложения вступить с ними в союз; но я отвечал в учтивых и нерешительных выражениях, ожидая решения императрицы».

Фридрих прямо объявлял, что ему нужен союз с Россиею и для чего нужен; соглашение в делах польских будет следствием этого союза. Фридрих желал Пяста, но его министр в Варшаве Бенуа был опытнее и внимательнее Кейзерлинга, он хорошо знал, что Чарторыйские воспользуются своим торжеством для проведения преобразований, несогласных с интересами России и Пруссии. «Я, — писал Бенуа своему королю, — твержу постоянно графу Кейзерлингу, что у России и Пруссии одинакие отношения к Польше и потому их существенный интерес требует не позволять, чтоб республика стала значительною державою, пришла в такое состояние, в котором могла бы быть опасна обоим дворам. Он дал мне честное слово, что не допустит до этого». Но для Бенуа было ясно, что не допускать до этого — значит разделывать собственное дело, что Россия и Пруссия будут теперь усиливать людей, с которыми после неминуемо должны будут вступить в борьбу. Он писал королю: «У Чарторыйских, и особенно у стольника Понятовского, только и в голове что преобразование польской конституции, они приступят к реформе, как только образуется конфедерация, которую, как они надеются, будет поддерживать Россия». И в самом деле, Кейзерлинг по крайней мере был за конфедерацию. Бенуа был против нее, боясь всеобщей войны и советуя своему королю быть нейтральным, иначе при согласном действии России с Пруссиею вся Европа увидит, что дело идет Об увеличении этих держав на счет Польши. Фридрих отвечал, чтоб Бенуа держал себя страдательно среди этих движений, но чтоб не давал России ни малейшего повода подозревать, что Пруссия действует против нее.

26 сентября князь Долгорукий приехал к министру иностранных дел графу Финкенштейну и был встречен известием о смерти короля польского. «В нынешних обстоятельствах, — сказал Финкенштейн, — я бы очень желал, чтоб союзный трактат между Россиею и Пруссиею был заключен, чтоб король имел оправдание пред другими государями, почему он поступает в Польше согласно с императрицею». Долгорукий отвечал, что проект оборонительного союза, присланный королем императрице, рассматривается ею и скоро заготовлен будет с русской стороны контрпроект. «Хотя договор еще и не заключен, — прибавил Долгорукий, — однако я надеюсь, что король не откажется от своих слов, что относительно выбора короля польского во всем будет согласен с императрицею; король сказал это мне и то же самое написал императрице». «Король, — отвечал Финкенштейн, — остается при прежнем намерении, только желательно, чтоб союзный договор мог быть заключен поскорее».

11 октября у Долгорукого был новый разговор с Финкенштейном о союзе по поводу польских дел. Министр объявил, что новый курфюрст саксонский писал королю, что явится кандидатом на польский престол и надеется не встретить этому препятствия со стороны Пруссии, ибо Польша будет гораздо сильнее, имея королем Пяста; Мария-Терезия также ходатайствует в пользу саксонского курфюрста. Так как нет сомнения, что еще станут приставать к королю с этим, то он просит императрицу как можно скорее дать ему знать о своей резолюции и поскорее привести к концу заключение союзного договора, чтоб дать королю право прямо отвечать державам насчет польского дела.

Действительно, едва Август III испустил дух, как невестка его новая курфюрстина саксонская отправила письмо к Фридриху II с просьбою помочь ее мужу в достижении польского престола и быть посредником между ним и Россией, предлагая сделать для последней всевозможные удовлетворения. Фридрих, отправляя копию этого письма в Петербург, писал Екатерине: «Если в. и. в. подкрепите теперь свою партию в Польше, то никакое государство не будет иметь права этим оскорбиться. Если образуется противная партия, то велите только Чарторыйским попросить вашего покровительства, эта формальность доставит предлог, в случае нужды, отправить войско в Польшу; мне кажется, что если вы объявите саксонскому двору, что не можете согласиться на избрание курфюрста в короли польские, то Саксония не двинется и не запутает дела».

Навстречу этому письму шло письмо из Петербурга в Берлин. «Получивши известие о смерти короля польского, мне было естественно обратиться к в. величеству, — писала Екатерина Фридриху, — так как мы согласны насчет избрания Пяста, то следует нам теперь объясниться, и без дальнейших околичностей я предлагаю в. величеству между Пястами такого, который более других будет обязан в. величеству и мне за то, что мы для него сделаем. Если в. величество согласны, то это стольник литовский граф Станислав Понятовский, и вот мои причины. Из всех претендентов на корону он имеет наименее средств получить ее, следовательно, наиболее будет обязан тем, из рук которых он ее получит. Этого нельзя сказать о вождях нашей партии: тот из них, кто достигнет престола, будет считать себя обязанным сколько нам, столько же и своему уменью вести дела. В. величество мне скажете, что Понятовскому нечем будет жить, но я думаю, что Чарторыйские, заинтересованные тем, что один из родственников будет на престоле, дадут ему приличное содержание. В. величество, не удивляйтесь движениям войск на моих границах: это в связи с моими государственными правилами. Всякая смута мне противна, и я пламенно желаю, чтобы великое дело совершилось спокойно».

Фридрих отвечал, что согласен и немедленно же прикажет своему министру в Варшаве действовать заодно с Кейзерлингом в пользу Понятовского; по варшавским известиям, французы и саксонцы интригуют изо всех сил, чтоб внушить полякам отвращение к Пясту; но он не боится этих интриг, ибо твердо уверен, что если русский и прусский министры вместе объявят главным вельможам о желании своих государей, то сейчас согласятся. Венский двор не вмешается в выборы, лишь бы соблюдены были формальности. Относительно Порты он предупредил желания императрицы: приказал своему министру в Константинополе действовать согласно с желаниями обоих дворов; в Берлин ожидают приезда турецкого посланника, которому внушится, что избрание Пяста в короли польские вполне согласно с интересами султана. «Я с своей стороны, — писал Фридрих, — не пощажу ничего, что бы могло успокоить умы, употреблю все усилия, чтобы все прошло спокойно и без кровопролития, и заранее поздравляю ваше императ. величество с королем, которого вы дадите Польше». Король не упускал случая утверждать, что смотрит на мирное избрание Понятовского как на дело решенное. Екатерина послала ему в подарок астраханских арбузов; Фридрих отвечал на эту любезность (7 ноября): «Кроме редкости и превосходного вкуса плодов бесконечно дорого для меня то, от чьей руки получил я их в подарок. Огромное расстояние между астраханскими арбузами и польским избирательным сеймом: но вы умеете соединить все в сфере вашей деятельности, та же рука, которая рассылает арбузы, раздает короны и сохраняет мир в Европе».