Читаем без скачивания Россия век XX-й. 1901-1939 - Вадим Кожинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, остается нелестное для них и большевиков сравнение с «правыми» эсерами, которые, мол, сохранили принципиальный демократизм, и именно потому их депутаты, составлявшие большинство в Учредительном собрании, были разогнаны насильниками. Между тем факты свидетельствуют, что эсеры (правые) едва ли могут рассматриваться как последовательные демократы. Так, еще в июле 1917 года один из главных эсеровских лидеров, Н.Д. Авксентьев, недвусмысленно заявил: «Мы не можем медлить с самыми решительными мерами и должны продиктовать свою волю… Настало время действий… Мы должны провести в жизнь диктатуру революционной демократии»[260]. Позднее, в сентябре 1917-го, другой эсеровский вождь, В.М. Чернов, резко обвинил своих соратников во «властебоязни», «в уступках кадетам», в привычке «топтаться вокруг власти», и «на возражения, что взятие власти до Учредительного собрания (как и сделали вскоре большевики. — В.К.) является ее узурпацией, отвечал:
«…что же касается вопроса об «узурпаторстве», то кто же может оспаривать очевидный факт, что сейчас массы тянутся именно к социалистическим лозунгам и партиям, а следовательно пришел их исторический черед…» И Чернов сетовал, что власть не была захвачена эсерами ранее: «Надо было, — упрекал он свою партию, — не упускать, когда все шло прямо к нам в руки, а не удержался за гриву — за хвост и подавно не удержишься»…[261]
Могут возразить, что, несмотря на подобные речи, эсеры все же не предприняли тогда (в отличие от большевиков) реальной попытки захватить власть; слова так и остались словами. Дело в том, однако, что призывы Чернова были совершенно беспочвенными. Ведь «взять власть» над Россией возможно было не в сельской «глубинке», где эсеры действительно пользовались тогда огромным влиянием, но в «столицах». А выборы в Учредительное собрание с беспощадной ясностью показали, что эсеры не имели в столицах ровно никакой опоры.
Так, в Петрограде за них проголосовали… 0,5 процента избирателей, между тем как за большевиков — 45,3 процента плюс за союзных им левых эсеров — 16,2 процента (в целом — 61,5); нельзя не сказать и о том, что петроградский военный гарнизон отдал большевикам 79,2 (!) процента голосов, левым эсерам — 11,2 процента, а эсерам всего лишь 0,3 процента… В Москве эсеры получили больше голосов — 8,5 процента, но это, вероятнее всего, объяснялось тем, что здесь (в отличие от Петрограда) левые эсеры еще не «отделились», а кроме того, большевики получили в Москве 50,1 процента голосов, то есть больше половины, и 70,5 процента — в московском гарнизоне.
И едва ли стоит сомневаться в том, что если бы эсеры имели в Петрограде такое же влияние, как большевики, они без всяких колебаний осуществили бы процитированные выше призывы своих вождей Авксентьева и Чернова.
Кстати сказать, Авксентьев и его сподвижники А.А. Аргунов, В.М. Зензинов и др. поступили именно так позднее, в сентябре 1918 года, в Сибири, где эсеры ранее, во время ноябрьских выборов 1917 года, получили (в различных округах) от 54,4 до 87 процентов голосов. Воспользовавшись мятежом находившегося в Сибири Чехословацкого корпуса (сформированного в 1917 году из военнопленных и эмигрантов), разогнавшего местные большевистские власти, эти эсеры образовали 23 сентября 1918 года в Уфе «Всероссийское правительство», которое 9 октября переместилось в Омск. Правда, как это ни неожиданно, уже в октябре начались крестьянские бунты против вроде бы столь желанного крестьянству эсеровского правительства, о чем рассказано, например, в приведенных выше фрагментах из дневника находившегося тогда в Сибири генерала Будберга. И это Всероссйское правительство просуществовало всего лишь 56 дней…
Подводя итог, приходится сказать, что мнение, согласно которому эсеры выражали «волю народа», а большевики были только кучкой заговорщиков, насильственно лишившей эсеров власти (которая являлась бы подлинно народной), едва ли имеет под собой реальное основание. Ибо, как уже подробно говорилось ранее, после крушения многовековой государственности народ не принимал никакой власти вообще — что так очевидно выразилось в его отношении к эсеровской власти в Сибири, где, казалось бы, она была столь любезной (имея в виду тамошние результаты выборов в ноябре 1917 года). Народ мог тогда лояльно относиться к власти лишь до тех пор, пока она не начинала осуществлять свои необходимые мероприятия; как только власть эсеров в Сибири начала создавать (в октябре 1918 года) свою армию, «толпы крестьян (это уже цитировалось. — В.К.) напали на город и перебили всю городскую администрацию (эсеровскую. — В.К.) и стоявшую там офицерскую команду».
И совершенно ясно, что если бы большевики и левые эсеры не решились или не смогли бы разогнать Учредительное собрание, и преобладавшие в нем эсеры (правые) обрели власть над Россией, они неизбежно столкнулись бы с тем же самым «своеволием» народа и вынуждены были бы отказаться от декларируемого ими «демократизма».
Впрочем, это только чисто абстрактное предположение; эсеры не имели тогда никаких шансов получить власть над Россией, ибо, как уже отмечено, власть можно было взять только в столицах, а эсеры не располагали в них никакой опорой (0,5 процента голосов петроградских избирателей на выборах 12 ноября…). Россия с давних пор являла собой сугубо централизованную страну, и власть, установившаяся в столице, затем как бы сама собой распространялась в другие города и села. Так было в Феврале, так повторилось и в Октябре.
Видный эсер-депутат Б.Ф. Соколов в 1924 году опубликовал в Берлине свои воспоминания «Защита Всероссийского Учредительного Собрания», где, проклиная насильников-большевиков и левых эсеров, вместе с тем признал, что после разгона «нигде не было видно оппозиции… Никто не защищал Учредительного Собрания»[262].
Обо всем этом важно сказать, поскольку ныне популярно представление о том, что разгон Учредительного собрания представлял собой жестокое насилие не только над эсеровскими депутатами, но и над «свободой народа». Стоит прислушаться к словам из воспоминаний одного из самых знаменитых эсеровских депутатов — А.Ф. Керенского: «Открытие Учредительного Собрания обернулось трагическим фарсом. Ничто из того, что там происходило, не дает возможности назвать его последним памятным бастионом защиты свободы»[263].
Но истинная суть проблемы даже не в этом — не в характере того или иного вероятного правительства, а в том, способно ли было оно в тогдашних условиях удержать власть. То, что именно это было главным, со всей ясностью выразилось в судьбе русского офицерства после Октября.
В первой части этого сочинения уже приводились сведения, которые долго замалчивались и могут прямо-таки поразить: 43 процента офицеров (включая генералов) предпочли служить в Красной армии, притом — что особенно многозначительно — каждый пятый из них сначала находился в Белой армии, а затем перешел в Красную! И еще более показателен тот факт, что из военной элиты — офицеров Генерального штаба, которые были наиболее культурными и мыслящими, — в Красной армии служили даже 46 процентов, то есть большая доля, чем из офицеров вообще.
И дело было вовсе не в том, что они прониклись большевистской идеологией; так, в партию из них вступили считанные единицы. Дело было в способности большевиков удержать власть в громадной стране, объятой безграничным «своеволием». Генштаба генерал А.А. Балтийский, одним из первых поступивший в Красную армию, говорил, что и он, «и многие другие офицеры, шедшие по тому же пути, служили царю, потому что считали его первым среди слуг отечества, но он не сумел разрешить стоявших перед Россией задач и отрекся. Нашлась группа лиц, вышедших из Государственной Думы, которая взяла на себя задачу продолжать работу управления Россией. Что же! Мы пошли с ними… Но они тоже не справились с задачей, привели Россию в состояние полной разрухи и были отброшены. На их место встали большевики. Мы приняли их как правительство… и пришли к полному убеждению, что они правы, что они действительно строят государство»[264].
К этому признанию, несомненно, присоединились бы десятки тысяч русских офицеров, пошедших на службу в Красную армию.
Утверждение о том, что большевики восстанавливали государственность России, несомненно, вызовет у многих недоумение или даже прямой отпор, ибо достаточно хорошо известна нацеленность большевизма — по крайней мере, в первые годы после 1917-го — на мировую революцию; Россия при этом представала как «средство», как своего рода горючий материал для «мирового пожара».
