Читаем без скачивания Другая судьба - Эрик-Эмманюэль Шмитт

Жирный, желтый доктор Морелл круглые сутки носился по бункеру, потчуя его своими лекарствами: снотворные, чтобы спать, возбуждающие, чтобы просыпаться, капли для пищеварения, таблетки от поноса, микстуры от запора – ни один орган не функционировал самостоятельно. Напичканная химией, зависимая от нее, телесная оболочка Гитлера стала живой аптекой, поглощая стрихнин и белладонну против кишечных газов, опий для облегчения болей в желудке, кокаин в глазных каплях и амфетамины для борьбы с усталостью. Диетологи старательно готовили блюда, к которым он не притрагивался, боясь отравления, а доктор Морелл был вынужден часами спорить с ним, убеждая, что он не подцепил тех редких инфекций, которых у него еще не было. Из-за боев, в которых люди умирали быстро, Гитлер больше не интересовался «медленными» болезнями, вроде рака или сердечной недостаточности, и искал у себя лишь скоротечные. Его ипохондрия адаптировалась к военному времени.

Он перечитывал биографию Фридриха Великого, портрет которого взял с собой в подземный кабинет, и продолжал думать, что его упорство преодолеет все. Когда ему сообщили о смерти американского президента Рузвельта, он увидел в этом волю Провидения. Рузвельт умер в решающий момент войны, как когда-то русская императрица Елизавета! Это значило, что ситуация должна перемениться.

– Как во время Семилетней войны.[30] Для нас она продлилась всего пять лет. Нам ли жаловаться!

В тот день он несколько часов забавлялся с Волком, щенком, которого принесла Блонди. Светлое будущее вновь замаячило на горизонте.

С наблюдательного пункта, расположенного в зоопарке, сообщили о продвижении русской артиллерии по Берлину.

Настал день, когда Красная армия оказалась в нескольких сотнях метров от бункера.

Гитлер бушевал больше часа.

– Этот тупица Геринг никогда не был мне опорой, морфинист, взяточник, гора жира, только и думает, как бы спасти свою шкуру и свои трофеи! Вы думаете, я не заметил, что он красится и пудрится, чтобы лучше выглядеть на фотографиях? Думаете, я не вижу, как экстравагантно он одевается – эти сизые шелковые костюмы, атласные халаты? Думаете, я не знаю, что он грабил музеи всех стран, которые мы оккупировали, чтобы набить свои закрома? Я все это знал, но прощал ему, потому что думал, что он мне верен! А этот червяк Гиммлер, слизняк с усами! Вы думаете, я не знаю, что он пытается вести переговоры о евреях в лагерях со шведом Бернадотом?[31] Пользоваться евреями, оставшимися в заложниках, чтобы обсуждать условия мира, вместо того чтобы казнить их! Думаете, я не знаю, что он готовит себе местечко при союзниках? Расстрелять! Всех расстрелять! Меня предали! Мои генералы меня предали! Армия меня предала! СС меня предали! Авиация меня предала! Промышленность меня предала! Я окружен предателями и трусами! Смерть им! Смерть!

Внезапно яростный лай смолк. Голос Гитлера сорвался. Ноги его не держали, он не мог даже сидеть. Он рухнул на стол и выдохнул бледными губами:

– Война проиграна.

Доктор Морелл хотел сделать ему укол глюкозы.

Гитлер выпрямился и уставился на него с ужасом:

– Вы хотите накачать меня отравой. Хотите помешать мне уйти достойно. Я прикажу вас расстрелять.

– Но, мой фюрер, это всего лишь глюкоза!

– Расстрелять! Отравитель! Расстрелять на месте!

Доктор Морелл засеменил прочь и укрылся в прачечной, чтобы переждать грозу.

Гитлер с ненавистью посмотрел на свое окружение.

– Я покончу с собой!

– Но мой фюрер…

– Это единственный шанс спасти мою репутацию. Если я покину мировую сцену с позором – значит я зря прожил жизнь. Уйдите! Уйдите все!

Его прошиб озноб: всю свою жизнь он говорил о самоубийстве; в эти последние месяцы даже чаще, чем когда-либо, но всегда веселым тоном – этакий порыв, утверждение жизни, знак доброго здоровья; сегодня он впервые думал об этом всерьез и знал, что сделает это. Все изменилось.

Он встал, заметив, что его шатает, и пошел посмотреться в зеркало в туалетной комнате.

Увиденное его испугало. Из зеркала на него смотрел не он, а тетя Иоганна, сестра матери. Отеки, морщины, мешки под глазами, налитыми кровью, белые нити в безжизненно тусклых волосах – такой была тетя Иоганна, когда он видел ее в последний раз. Это ошибка! Он почувствовал себя усталым и таким же старым, как лицо тети Иоганны в зеркале над умывальником.

Он вернулся в кабинет и тяжело опустился на диван. Привыкнуть. Мне нужно несколько дней, чтобы привыкнуть. Я всегда знал, что умру стоя, но это казалось таким далеким… Он посмотрел на висевший над ним портрет Фридриха Великого, чтобы почерпнуть у него мужества, но король не ответил на его взгляд. Жертва будет прекрасна. Как бы то ни было, русские не должны взять меня живым, иначе… Да, суд, с них станется судить меня. Как военного преступника. Есть над чем посмеяться. Все эти евреи, большевики, англичане, американцы развязали преступную войну, а меня – меня! – назовут «военным преступником». Мир наизнанку. Бежать из этого мира, который сошел с ума. И они меня расстреляют. Меня, Адольфа Гитлера, поставит к стенке банда убийц-коммунистов – никогда! Конечно, я мог бы продержаться еще несколько дней в Баварии. Но зачем? Гитлер, диктатор без власти, скрывается в Альпах? Картина вторая? Нет, я не стану прятаться в Берхтесгадене. Они быстро меня найдут. Несколько лишних дней жизни, но я потеряю лицо. Нет, я умру здесь. В сердце Третьего рейха. Преданный и осажденный. Но с достоинством. Какой возвышенный пример для будущих поколений! Гитлер – герой. Гитлер – несдавшийся. Через пять лет Европа будет большевистской, нацизм останется легендой, а я стану мифом. Как Сократ, как Иисус. Зигфрид. Риенци. Отсылка к Вагнеру явилась вовремя – его охватил восторг. Риенци, отважный римлянин, преданный неблагодарным народом, сгорающий в объятом пламенем Капитолии. Спасибо, Вагнер. Спасибо, Провидение, за то, что послало мне, еще юному, прообраз моей судьбы. Риенци. Да. Риенци.

Он пошел к проигрывателю и поставил увертюру к «Риенци». Звуки музыки, неспешные, торжественные, мужественные, наполнили его мечту, расширив ее до космических размеров, и ему стало хорошо.

Он лежал, закрыв глаза, опираясь затылком на диванную подушку, и упивался картинами будущего, картинами своего культа: пышные процессии в годовщину его смерти и в день рождения, красно-черные знамена со свастикой, восторженные толпы, гармоничные и единодушные, как оперный хор, его славное лицо, такими светлыми глазами благосклонно взирающее на грядущие поколения с фотографий размером десять на десять метров. Он представлял себе волнение немецких детей, которым впервые в залитом солнцем классе, приятно пахнущем чернилами и миндальным клеем, учитель расскажет прекрасную историю Гитлера, и его чистый, незамутненный образ будет жить в их сердцах. Представлял поколения отроков, которые из века в век будут черпать силу в его несгибаемой воле, в его судьбе, натянутой, как тетива лука, от первого дня до последнего. Да, его жизненный путь должен завершиться самоубийством, добровольной смертью, ибо все в его жизни было порождено его волей. Волей! Волей! И смерть в том числе!

Когда пластинка кончилась, Гитлер уже любил свою смерть.

Ева Браун припала к его коленям, умоляя:

– Я остаюсь! Я хочу умереть с тобой!

Первым побуждением Гитлера было отказать. Нет, ты не украдешь у меня мою смерть. Я готовлю красивый уход, а ты уже претендуешь на долю?

Он наклонился и увидел ее – красивую, молодую, полную света. Она стала брюнеткой – из-за упадка химической промышленности пергидроль было не достать. Она улыбнулась ему, дрожа всем телом:

– Адольф, я хочу умереть вместе с тобой.

Перед глазами возник образ: любовники, спящие друг подле друга, Тристан и Изольда. Новая позолота для легенды. Адольф и Ева, героические и вечные любовники. Адольф и Ева, как Ромео и Джульетта или Тристан и Изольда.

– Да. Ты умрешь вместе со мной.

Спасибо, Вагнер.

– Я счастлива, Адольф. Ты никогда не доставлял мне большей радости.

Адольф поморщился. Он предпочел бы не думать о прошлом, о постоянных сценах, об упреках, об унижениях, которым он ее подвергал. Нет, все с нуля. В сущности, для него их история началась сегодня. Да. Он никогда не желал, чтобы народ знал о Еве Браун, прятал ее, но теперь он обнародует их связь. Фюрер уйдет в чертоги смерти рука об руку с юной влюбленной красавицей. Великолепно.

– Ты выйдешь за меня замуж?

Ева Браун подумала, что ослышалась.

– Ева, я спрашиваю, ты выйдешь за меня замуж? – выкрикнул Гитлер: с тех пор как у него лопнули барабанные перепонки, он всегда орал.

Глаза Евы наполнились слезами: он наконец предложил ей то, о чем она просила его сотни раз и что вызывало все их ссоры. Она зарыдала и рухнула наземь.

– Ева, я задал тебе вопрос, которого никогда никому не задавал. Я жду ответа.