Читаем без скачивания Одиссей Полихроніадесъ - Константин Леонтьев

Я шелъ мимо тихо и печально, размышляя объ этомъ, какъ вдругъ услыхалъ, что кто-то бѣжитъ за мной по улицѣ и кричитъ: — «Одиссей! Одиссей!» Я оглянулся и увидалъ маленькаго Але́ко.

Онъ сказалъ мнѣ такъ: «Куда ты ушелъ? Большой консулъ спрашиваетъ тебя. Обѣдать иди». Я пошелъ назадъ и, если я отказываюсь описать тебѣ мою радость, такъ это потому, что она была неизобразима.

И теперь еще я объ этомъ обѣдѣ вспоминаю съ удовольствіемъ. За этимъ обѣдомъ объяснилось для меня много. Рѣшилась и судьба моихъ оскорбителей, сеиса и софты!

XIII.

Обѣдъ нашъ не былъ веселъ. Для меня (да, для меня только) онъ былъ пріятенъ и остался особенно памятнымъ, потому что г. Благовъ доказалъ мнѣ ясно, какъ ошибался я, обвиняя его въ забвеніи обѣщаній и въ чрезвычайной гордости противу меня, все-таки архонтскаго сына, котораго онъ хотѣлъ не только принять въ домъ свой, но и веселить въ городѣ; какъ веселитъ и утѣшаетъ старшій другъ или старшій родственникъ друга и родственника младшаго.

Понявъ при этой второй нашей встрѣчѣ, что молодой консулъ не всегда бываетъ такимъ добрымъ, любезнымъ и веселымъ, какимъ онъ мнѣ показался въ Загорахъ, когда съ дороги усталый и голодный онъ отдыхалъ, кушалъ и смѣялся у насъ въ домѣ — я утратилъ вдругъ всякую надежду расположить его къ себѣ. Въ Загорахъ я ожидалъ увидать на конѣ предъ воротами нашими нѣчто въ родѣ пожилого, бородатаго, недоступнаго паши, и очень удивился и обрадовался, когда предо мной предсталъ человѣкъ молодой, почти юноша, стройный, прямой и высокій, какъ кипарисъ, съ чертами лица нѣжными и тонкими, немного блѣдный… когда увидалъ, что вмѣсто суровой и старческой бороды у него есть только небольшіе, чуть-чуть кверху приподнятые усики. Очи его, правда, сверкали и тогда: и тогда они были велики и смѣлы, но они сверкали весельемъ, привѣтствуя всѣхъ насъ, а не злымъ лучомъ недовѣрія или гнѣва. Двѣ-три шутки его со мной, два-три ласковыхъ слова, сказанныя быть можетъ потому, что мой отецъ ему былъ тогда очень нуженъ для хорошей статистики, и вотъ я въ моей неопытной глупости рѣшилъ, что Благовъ мнѣ другъ, или все равно какъ старшій братъ и благодѣтель, что онъ съ перваго же взгляда сильно полюбилъ меня и сдѣлаетъ все для моего счастія и для моей будущей карьеры.

«Здѣсь… въ Янинѣ… увы!» (думалъ я въ этотъ первый шумный день его внезапнаго пріѣзда)… «увы! не то!» Онъ, если хочешь, нравиться мнѣ сталъ съ первыхъ же часовъ своего возвращенія изъ Превезы еще гораздо больше прежняго. Здѣсь я увидалъ его дѣйствующимъ. Я понялъ сразу практическую силу его ума, оцѣнилъ его энергію, восхищался вмѣстѣ со старымъ Мишо и со всѣми слугами въ домѣ и со всѣмъ городомъ его независимымъ образомъ дѣйствій относительно западныхъ агентовъ. Да! я готовъ былъ вмѣстѣ съ другими яніотами гордиться имъ, какъ будто онъ былъ нашъ… нашъ вполнѣ, а не только тѣмъ однимъ нашъ, что крестится въ церкви какъ мы и беретъ антидоръ, какъ мы, и какъ мы говѣетъ у нашихъ поповъ.

Все это такъ; но я съ этого же утра и бояться сталъ его гораздо больше, чѣмъ ожидалъ, и въ очахъ его примѣтилъ иныя сверканія, не веселыя, не радушныя, какъ въ Загорахъ, а жесткія, острыя, какъ блескъ стального ножа…

Возвращаясь съ маленькимъ Але́ко въ консульство, и думалъ: «Однако, онъ бываетъ и грозенъ… Помни это, бѣдный мой Одиссей! Что́ ты, несчастный, предъ нимъ, когда онъ ничуть не боится Бреше и о знаменитыхъ министрахъ говоритъ кому вздумается такія вещи: Le valet! Le valette! Берегись теперь и умѣй понравиться ему. Это, ты видишь, теперь вовсе не такъ легко. Онъ можетъ обласкать тебя, какъ почтеннаго капитана Мишо или эту негодную, хотя и забавную Зельху́, но онъ можетъ и выгнать тебя, какъ выгналъ Понтикопеци, даже и гнѣваться на него не удостоивая, а такъ выгнать, какъ гонитъ сильный вѣтеръ соръ и пыль по дорогѣ!..»

Я впалъ въ другую крайность, размышляя такъ. Опять улыбаясь простеръ ко мнѣ щедрую десницу свою Благовъ и воскликнулъ, увидавъ меня:

— Садись же, садись! Ѣшь скорѣе! Ты, я думаю, очень голоденъ, бѣдный… Кольйо! Давай ему больше, больше!.. Вообрази себѣ, я только сейчасъ узналъ, что ты не у насъ тутъ живешь, а у священника, и еще что тебя турки крѣпко побили… Кольйо! Положи ему ты самъ на тарелку. Онъ можетъ быть думаетъ, что образованность требуетъ брать поменьше!

Потомъ, обращаясь къ г. Бакѣеву, консулъ сказалъ ему довольно серьезно:

— Напрасно вы не потрудились дочесть моей записки. Я на вѣтеръ словъ не люблю говорить. Я пригласилъ его отца къ себѣ въ домъ — этого довольно…

Г. Бакѣевъ ему на это стремительно и кротко:

— Александръ Михайловичъ! Vous comprenez…

А Благовъ:

— Non, je ne comprendrai jamais une impolitesse semblable. А статистику его вы, конечно, также не перевели?..

— Александръ Михайловичъ, voyez-vous, Александръ Михайловичъ!

Но Александръ Михайловичъ былъ неумолимъ:

— Вотъ, если бы вы меньше занимались слезами бѣдныхъ огородниковъ, пролитыхъ обильно подъ сѣнью двуглаваго орла, такъ и прекрасный трудъ его отца давно бы былъ тамъ, гдѣ онъ долженъ быть…

Г. Бакѣевъ покраснѣлъ ужасно и, въ сильной досадѣ, откидываясь на спинку своего кресла, воскликнулъ:

— У всякаго свой слогъ и всякій свободенъ въ выборѣ выраженій… мнѣ кажется!..

На это г. Благовъ отвѣтилъ ему одну вещь, которой значенія я до сихъ поръ не могу понять, хотя и очень много видѣлъ, узналъ и прочелъ съ тѣхъ поръ.

Онъ сказалъ ему по-русски:

— Курскіе помѣщики хорошо пишутъ! (Помѣщики значитъ — благородные, дворяне… Не уроженецъ ли Курской области былъ г. Бакѣевъ?)

Послѣ этого консулъ заставилъ меня подробно разсказать о дѣлѣ Назли и моемъ, несмотря на присутствіе за обѣдомъ маленькой турчанки, которая, впрочемъ, по-гречески говорила очень дурно, а серьезныхъ разговоровъ и вовсе не могла понять.

Однако осторожность никогда не мѣшаетъ, и я старался, съ одной стороны, въ разсказѣ моемъ избѣгать собственныхъ именъ и званій, а съ другой — уклонялся всячески отъ слишкомъ яснаго изображенія дѣйствій г. Бакѣева, боясь и его (безъ того огорченнаго) оскорбить и противу себя возстановить какъ-нибудь. Я не говорилъ: «Назли, митрополитъ, попъ Ко́ста, попъ Арсеній, Сулейманъ-дервишъ»; я говорилъ: «Нашъ большой іерей — про митрополита, а про Ко́сту — тотъ, который все дѣлаетъ, знаете? А про Назли — и́ прозели́тосъ (прозелитка)». Зельха́ знала только: деспотъ-эффенди; слово іерей для нея было не такъ понятно, какъ попъ, а прозелитка — для нея было то же, что для меня «курскій помѣщикъ».

Консулъ былъ благосклоненъ и внимателенъ, и я, ободряясь все болѣе и болѣе, одушевляя себя воспоминаніями этихъ событій, еще столь недавнихъ и для меня конечно очень важныхъ, чувствовалъ самъ, что говорю хорошо, выразительно и просто, и искусно въ одно и то же время.

Я говорилъ такъ: «Тогда… какъ я вдругъ увидалъ предъ собою на базарѣ этого страшнаго юродиваго съ сѣкирою, дрогнуло у меня сердце!.. Однако, слава Богу, мы дошли куда нужно съ тою женщиной, съ прозелиткой, и пріѣхалъ главный іерей нашъ, и нашелъ ее у гробницы святого; онъ пожалѣлъ ее и послалъ меня сюда къ г. Бакѣеву. Г. Бакѣевъ дальше самъ изволитъ знать все это лучше меня…»

О софтѣ и сеисѣ я говорилъ открыто: тутъ нечего было скрывать.

Г. Благовъ слушалъ меня съ дружескою, ободряющею улыбкой и только два раза прервалъ меня. Разъ онъ сказалъ мнѣ самому: «Ты хорошо говоришь. И ты очень ловокъ, я вижу. Изъ тебя со временемъ выйдетъ, я вижу, прекрасный драгоманъ!» (Тріумфъ, послѣ котораго вся кровь во мнѣ взыграла, и я заговорилъ еще умнѣе и лучше.)

А другой разъ, когда, желая яснѣе отличить іерея Арсенія отъ іерея Ко́сты, я движеніемъ руки показалъ на груди своей какъ бы большую бороду, спрашивая: «Вы понимаете, ваше сіятельство?» Г. Благовъ отвѣчалъ мнѣ: «Подожди минуту, сейчасъ!..» И, обратясь кЪ Бакѣеву и къ Бостанджи-Оглу, которые оба сидѣли унылые и сумрачные, онъ сказалъ имъ: «Этимъ жестомъ Одиссей напомнилъ мнѣ мой собственный жестъ. Тамъ, знаете, у границы, гдѣ колоколъ… Сидѣли мы одни съ этимъ каймакамомъ, который объявилъ мнѣ, что «воздухъ моего благоуханія дошелъ и до него», и говорили откровенно объ этомъ дѣлѣ… Мнѣ хотѣлось расположить его къ намъ какимъ-нибудь обѣщаніемъ и вмѣстѣ съ тѣмъ связывать себя словомъ не хотѣлось. Я сказалъ ему: «Эффенди, вамъ самимъ выгодно угодить большинству населенія, и сверхъ того вы понимаете, что мы, русскіе, одной вѣры съ ними. Намъ это пріятно, и Россія никогда, вы это знаете сами, услугъ не забываетъ». И, говоря это, я вотъ точно такъ, какъ онъ теперь, провелъ рукой около шеи по груди… какъ орденъ виситъ. И каймакамъ такъ хорошо понялъ меня, что покраснѣлъ и глаза опустилъ отъ смущенія… Ну, продолжай теперь (сказалъ мнѣ, кончивъ свой разсказъ, Благовъ). Ты видишь, я даже тебѣ подражаю… «Тамъ, на границѣ, гдѣ колоколъ…» У васъ надо этому здѣсь учиться у грековъ, у болгаръ и армянъ. Вы, я думаю, когда родитесь, то не просто родитесь, какъ въ другихъ мѣстахъ люди, а какъ-нибудь политически и тонко…»