Читаем без скачивания Великие посвященные.Очерк эзотеризма религий - Эдуард Шюре

Иногда это были длинные змеи, то оборачивающиеся в сирен, то свертывающиеся в бесконечные кольца; иногда бюсты нимф, с страстно протянутыми руками, превращавшиеся в больших летучих мышей; очаровательные головки юношей, переходившие в собачьи морды; и все эти чудовища, то красивые, то безобразные, текучие, воздушные, обманчивые, также быстро исчезающие как и появляющиеся, кружились, переливались, вызывали головокружение, обволакивали зачарованных мистов, словно желая преградить им дорогу.

От времени до времени жрец Кибелы простирал свой короткий жезл и тогда магнетизм его воли вызывал в многообразных облаках новые быстрый движения и тревожную жизненность. "Проходите!" говорил Фригиец. И тогда мисты поднимались и входили в облачный круг. Большинство из них чувствовало странные прикосновения, словно невидимые руки хватали их, а некоторых даже бросали с силою на землю. Более робкие отступали в ужасе и бросались к выходу. И только наиболее мужественные проходили, после снова и снова возобновляемых попыток; ибо твердая решимость преодолевает всякое волшебство.{7}

После этого мисты входили в большую круглую залу, слабо освещенную редкими лампадами. В центре, в виде колонны, поднималось бронзовое дерево, металлическая листва которого простиралась по всему потолку.{8} Среди этой листвы были вделаны химеры, горгоны, гарпии, совы и вампиры, символы всевозможных земных бедствий, всех демонов, преследующих человека. Эти чудовища, воспроизведенные из переливающихся металлов, переплетались с ветками дерева и, казалось, подстерегали сверху свою добычу.

Под деревом восседал на великолепном троне Плутон-Аид в пурпуровой мантии. Он держал в руке трезубец, его чело было озабочено и мрачно. Рядом с царем преисподней, который никогда не улыбается, находилась его супруга, стройная Персефона. Мисты узнают в ней те же черты, которыми отличалась богиня в малых мистериях. Она по прежнему прекрасна, может быть еще прекраснее в своей тоске, но как изменилась она под своим золотым венцом и под своей траурной одеждой, на которой сверкают серебряные слезы!

Это уже не прежняя Девственница, вышивавшая покрывало Деметры в тихом гроте; теперь она знает жизнь низин и — страдает. Она царствует над низшими силами, она — властительница среди мертвецов; но все её царство — чужое для неё. Бледная улыбка освещает её лицо, потемневшее под тенью ада. Да! В этой улыбке — познание Добра и Зла, то невыразимое очарование, которое налагает пережитое немое страдание, научающее милосердию. Персефона смотрит взглядом сострадания на мистов, которые преклоняют колена и складывают к её ногам венки из белых нарциссов. И тогда в её очах вспыхивает умирающее пламя, потерянная надежда, далекое воспоминание о потерянном небе…

Внезапно, в конце поднимающейся вверх галереи, зажигаются факелы и подобно трубному звуку разносится голос: "Приходите мисты! Яккос возвратился! Деметра ожидает свою дочь! Эвохэ!!" Звучное эхо подземелья повторяет этот крик.

Персефона настораживается на своем троне, словно разбуженная после долгого сна и пронизанная сверкнувшей мыслью, восклицает: "Свет! Моя мать! Яккос!" Она хочет броситься, но Плутон удерживает ее властным жестом, и она снова падает на свой трон, словно мертвая.

В то же время лампады внезапно угасают и слышится голос: "Умереть, это — возродиться!" А мисты направляются к галерее героев и полубогов, к отверстью подземелья, где их ожидает Гермес и факелоносец. С них снимают оленью шкуру, их окропляют очистительной водой, их снова одевают в льняные одежды и ведут в ярко освещенный храм, где их принимает Иерофант, первосвященник Элевсиса, величественный старец, одетый в пурпур.

А теперь дадим слово Порфирию. Вот как он рассказывает о великом посвящении Элевсиса:

"В венках из мирт мы входим с другими посвященными в сени храма, все еще слепцами; но Иерофант, ожидающий нас внутри, скоро раскроет наши взоры. Но прежде всего, — ибо ничего не следует делать с поспешностью, — прежде мы обмоемся в святой воде, ибо нас просят войти в священное место с чистыми руками и с чистым сердцем. Когда нас подводят к Иерофанту, он читает из каменной книги вещи, которые мы не должны обнародовать под страхом смерти. Скажем только, что они согласуются с местом и обстоятельствами. Может быть вы подняли бы их на смех, если бы услыхали вне храма; но здесь не является ни малейшей наклонности к легкомыслью, когда слушаешь слова старца и смотришь на раскрытые символы.{9} И мы еще более удаляемся от легкомыслия, когда Деметра подтверждает своими особыми словами и знаками, быстрыми вспышками света, облаками, громоздящимися на облака, все то, что мы слышали от её священного жреца; затем, сияние светлого чуда наполняет храм; мы видим чистые поля Елисейские, мы слышим пение блаженных… И тогда, не только по внешней видимости или по философскому толкованию, но на самом дел Иерофант становится творцом (demiurgos) всех вещей: Солнце превращается в его факелоносца, Луна — в священнодействующего у его алтаря, а Гермес — в ею мистического герольда. Но последнее слово произнесено: Konx Om Pax.{10} Церемония окончилась, и мы сделались видящими (epoptai) навсегда".

Что же сказал великий Иерофант? Каковы были эти священные слова, эти верховные откровения?

Посвященные узнавали, что божественная Персефона, которую они видали посреди ужасов и мучений ада, являла собой образ человеческой души, прикованной к материи в течение земной жизни, а в посмертной — отданной химерам и мучениям еще более тяжелым, если она жила рабой своих страстей. Её земная жизнь есть искупление предыдущих существований. Но душа может очиститься внутренней дисциплиной, она может вспоминать и предчувствовать соединенным усилием интуиции, воли и разума, и заранее участвовать в великих истинах, которыми она овладеет вполне и всецело лишь в необъятности высшего духовного мира. И тогда снова Персефона станет чистой, сияющей, неизреченной Девственницей, источником любви и радости.

Что касается её матери Деметры, она являла собой в мистериях символ божественного Разума и интеллектуального начала человека, с котором душа должна слиться, чтобы достигнуть своего совершенства.

Если верить Платону, Ямвлиху, Проклу и всем александрийским философам, наиболее воспримчивые из среды посвященных, имели внутри храма видения характера экстатического и чудотворного. Мы привели свидетельство Порфирия. Вот другое свидетельство Прокла:

"Во всех посвящениях и мистериях боги (это слово означает здесь все духовные иерархии) показываются под самыми разнообразными формами: иногда это бывает излияние света, лишенное формы, иногда этот свет облекается в человеческую форму, иногда в иную.{11}

А вот выдержка из Апулея:

"Я приближался к границам смерти и достигнув порога Прозерпины, я возвратился оттуда, уносимый через все элементы (элементарные духи земли, воды, воздуха и огня). В глубинах полночного часа я видел солнце, сверкающее великолепным светом и при этом освещении увидел богов небесных и богов преисподней и, приблизившись к ним, я отдал им дань благоговейного обожания".

Как бы ни были смутны эти указания, они относятся по видимому к оккультным феноменам. По учению мистерий, экстатические видения храма производились посредством самого чистого из всех элементов: духовного света, уподобляемого божественной Изиде. Оракулы Зороастра называют его Природой, говорящей через себя, т. е. элементом, посредством которого маг дает мгновенное и видимое выражение своей мысли, и который служит также покровом для душ, являющих собою лучшие мысли Бога. Вот почему Иерофант, если он обладал властью производить это явление и ставить посвященных в живое общение с душами героев и богов, был уподобляем в эти мгновения Создателю, Демиургу, факелоносец — Солнцу, т. е. сверхфизическому свету, а Гермес — божественному Глаголу.

Но каковы бы ни были эти видения, в древности существовало лишь одно мнение о просветлении, которым сопровождались конечные откровения Элевсиса. Воспринявший их испытывал неведомое блаженство, сверхчеловеческий мир спускался в сердце посвященного. Казалось, что жизнь побеждена, душа стала свободной, и тяжелый круг существований пришел к своему завершению. Все проникали, исполненные светлой веры и безграничной радости, в чистый эфир Мировой Души.

Мы старались воскресить драму Элевсиса в её глубоком сокровенном смысле. Мы показали руководящую нить, которая проходит через весь этот лабиринт, мы старались выяснить полное единство, соединяющее все богатство и всю сложность этой драмы. Благодаря гармонии знания и духовности, тесная связь соединяла мистериальные церемонии с божественной драмой, составлявшей идеальный центр, лучезарный очаг этих соединенных празднеств.

Таким образом, посвященные отождествляли себя постепенно с божественной деятельностью. Из простых зрителей они становились действующими лицами и познавали, что драма Персефоны происходила в них самих.